— Она могла бы работать с Джонатаном, — тихо произнесла Дороти.

Натан кивнул, и я вспомнила, как Дороти упомянула, что Джонатан уже ведет расследование. Вот откуда их многозначительные взгляды. Фрицелл, видимо, пытается доказать ту же самую теорию о давлении Лопрести на полицию.

Снаружи послышался гул работающего ксерокса. Натан взглянул на часы с таким видом, будто собрание заняло уже слишком много времени.

— Значит, так, условимся сразу, — начал он, — мне все равно, сколько у вас конфиденциальных или независимых источников. Очерк не увидит свет до тех пор, пока вы не заставите кого-нибудь из членов семьи Мазурски подтвердить, что он страдал от пристрастия к азартным играм.

Я кивнула в знак понимания. Взгляд Натана перекинулся с меня на Марси, а затем на Дороти. И, глядя на нее, Натан произнес для меня:

— Хорошо. Даю вам неделю.

После того как я рассказала маме про убийство, она звонила мне каждый день, а в понедельник вечером поймала у двери в квартиру.

— Ты должна пойти на похороны, — сказала она.

— Не думаю, что мне дадут выходной.

— Тогда на панихиду.

Сидя на табуретке за кухонным столом, я взяла свежий номер газеты, лежавший поверх нескольких писем, и начала просматривать некрологи.

— Панихида сегодня, — сказала я.

— Надо пойти, — настаивала мама.

К тому же подразумевалось, что это мой долг. Мои родители принимали активное участие в общественной жизни Вустера, и я росла с сознанием безусловной необходимости посещения поминок и похорон. Моя мать, женщина очень серьезная и столь же обидчивая, вела быстро пополняющийся список соседей, друзей и родственников, которые не пришли на поминки или похороны, где их ожидали увидеть.

Панихида проходила неподалеку, на улице Уотерман, через три-четыре квартала. Был ясный октябрьский вечер, небо вычистил холодный фронт, пришедший из Канады. Я разорвала прошлогодний пакет из химчистки, достала зимнюю куртку, как раз подходящую для таких церемоний, и быстрым шагом отправилась в назначенное место. Пришла за двадцать минут до начала.

Парковочная площадка была забита машинами и мини-вэнами, и я ожидала увидеть внутри толпу знакомых Барри и просто любопытных, прочитавших объявление в газете, однако там оказалось всего полдюжины человек. Трое из них постоянно отоваривались в магазине Мазурски.

Я побывала в десятке домов для панихид, и они все выглядели одинаково, будь то в Вустере, Бостоне или Провиденсе. Комнаты со стенами нейтрального цвета, высокими потолками, полированными столами и жесткими обшитыми стульями, подчеркивающими, что смерть сурова, какой бы разгульной ни была жизнь.

Первым делом я подошла к гробу и обрадовалась, что он закрыт и мне не придется вспоминать ужас, застывший на лице Барри, или думать, хорошо ли залатали дырку на лбу. Встав на колени перед гробом из красного дерева, я обратила внимание на аккуратно сложенный американский флаг. Мне хотелось запомнить Барри уважаемым ветераном-моряком, успешным бизнесменом и дальновидным человеком. И забыть о том Барри, который присвоил деньги благотворительного общества и обратился за помощью к уличным ростовщикам. Я закрыла глаза и произнесла три молитвы: одну за Барри, другую за его семью и третью за себя.

Потом я представилась сыну Барри, которого видела пару раз за работой в кондитерском отделе. Дрю было около двадцати пяти, и он унаследовал телосложение отца — вылитый моряк. Такие же, как у того, брови — низко посаженные и хмурые. Он взял мою руку в грубые ладони и поблагодарил за то, что я пришла проститься с его отцом. Голос его имел тот же тембр, твердый и очень знакомый.

Когда я произнесла свое имя, он поднял бровь. В глазах вспышкой мелькнуло понимание. Он прервал разговор матери с какой-то старушкой, видимо, бабушкой или тетушкой, и представил меня.

— Это журналистка, которая находилась в магазине, — сказал он.

Надин Мазурски наверняка была красивой женщиной, со стройной фигурой, темными блестящими волосами, завязанными сзади в хвост, и тонкими чертами. Однако в тот день ее лицо приобрело противоестественную бледность, и по глазам я поняла, что она держится на таблетках.

— Большое спасибо, что пришли, — сказала Надин, не глядя на меня.

Дрю не собирался закончить знакомство на этом. Он обнял ее, заставив посмотреть себе в глаза, и произнес уже громче, отчетливее, как ребенку:

— Она написала статью об отце в газете. В воскресной газете.

Что-то мелькнуло во взгляде Надин.

— Ах да, конечно. Прекрасная статья. — Она пожала мне руку. — Спасибо. Спасибо вам огромное.

Принося соболезнования, я заметила, что ее внимание переключилось на кого-то за моей спиной. Я понимала, какой туман сейчас у нее в голове, сама переживала смерть брата и отца. Наверняка Надин потом даже не вспомнит меня.

И, по сути, это не важно. Моей задачей было просто прийти, выразить уважение и сделать первый шаг к тому, чтобы забыть ужас, связанный с убийством. Я освободила место стоявшему за мной человеку, а сама сочувственно обняла остальных членов семьи, которых видела впервые в жизни: дочь с мужем, внука и двух тетушек. Я не упомянула о том, что написала хвалебный очерк, и представилась покупательницей, часто заходившей в магазин.

Ускользнув через боковую дверь, я остановилась под фонарем, чтобы собраться с мыслями. «Настоящая трагедия для Род-Айленда». Совсем недавно Барри советовал мне, какой лотерейный билет купить, а теперь лежит в гробу. А полиция только и заботится о том, как бы скрыть сведения до референдума.

Моя шерстяная куртка казалась неосязаемой. Я укуталась в нее поплотнее и зашагала вверх по Уотерман. Канадский ветер дул мне в лицо. Уголком глаза я заметила сзади машину, двигавшуюся на малой скорости. Вокруг был квартал с жилыми домами, превращенными в офисы врачей и дантистов. В столь поздний час они полностью опустели. Я ускорила шаг. Машина не отставала, преследуя меня у самой обочины.

Инстинктивно я начала оглядывать здания в поиске признаков жизни — может, какой-нибудь педиатр работает сверхурочно или ортодонт задержался допоздна, — однако ни в одном окне не было света. Огни горели только у дверей, для безопасности. Проезжая часть тоже вымерла, на улице не было припарковано ни одной машины. Почему я сама не села за руль? Разве не понимала, как беззащитна буду в поздний час?

Автомобиль подобрался ближе. С характерным звуком опустилось окошко. У меня напряглась грудная клетка, и я подалась вперед, готовая сорваться с места и бежать. Знакомый голос выкрикнул мое имя. Я обернулась и увидела Мэтта Кавано за рулем «ауди» десятилетней давности. На нем был темный костюм, словно он только что вышел из суда.

— Тебя подвезти?

— Боже… — произнесла я, чувствуя облегчение и злость.

— Это означает «да»?

Было холодно и очень поздно, у меня разыгрались нервы, я села к нему в машину.

В салоне пахло моющим средством и апельсинами, кругом валялись бумажные салфетки, будто недавно тут провели быструю уборку. На панели управления подзаряжался сотовый телефон, а на приставном столике стояла пустая пластмассовая чашка. На заднем сиденье лежала спортивная сумка и баскетбольный мяч.

— Ты что, живешь в машине? — спросила я, будто у меня самой салон был не захламлен.

— Да, когда работаю над крупным делом. Поздновато для прогулок в одиночку, — сказал он, выезжая на дорогу. Опять предостережение.

— Я взрослая женщина и могу ходить по улицам одна.

Он ничего не ответил, и я поняла, что зря высказалась так категорично.

— Я с панихиды Барри Мазурски, — наконец сказала я.

— Вы были хорошими друзьями?

— Вроде того, — согласилась я, хотя на самом деле даже не знала о пристрастии Барри к азартным играм.

Мэтт, видимо, почувствовал мою неуверенность.

— Тебе, наверно, нужна была новая информация? После убийства? — Голос звучал уже мягче, понимающе, словно Мэтт уже сталкивался с подобным.