Так и есть, словенцы. Паппагалло еще больше укрепился в своих подозрениях. Он мало что понимал из их разговора, но был уверен, что они говорят о вещах, не предназначенных для его ушей. Заметив его, высокий вздрогнул и поднял на инспектора свои голубые глаза. И тут же легонько тронул коленом товарища. Мальчики отошли от витрины, ни разу не оглянувшись.

Паппагалло несколько мгновений смотрел им вслед. Где он видел этого вихрастого сопляка?.. Но так и не смог вспомнить. Впрочем, не в этом дело. Он готов дать голову на отсечение, что мальчишки замышляют неладное. И решил идти за ними.

Он пошел так быстро, как только позволяли его короткие ноги и толстое брюхо. Но те уже отошли на порядочное расстояние и, как ему показалось, ускорили шаг. Дойдя до первого перекрестка, мальчишки свернули влево.

Инспектор почти побежал. На перекрестке он посмотрел налево и оцепенел: среди прохожих не было видно ни одного мальчишки. Сорванцы исчезли, как сквозь землю провалились. То ли они промчались как ветер по длинной улице и скрылись за углом, то ли спрятались в одном из домов, стоявших по обеим сторонам улицы. Кто знает? Ребят не было. Сомнения его усилились еще больше. Но что толку в сомнениях, если он потерял след!

Инспектор выругался сквозь зубы и стукнул себя по лбу: болван! Спугнул пташек. Надо было тут же хватать их и вести в полицию. Дурак!

И Паппагалло платком вытер вспотевший лоб.

Тем временем Павлек и Ерко — это были они — шли уже совсем по другой улице. Как только Павлек узнал в «бочонке», следившем за ними, комиссара Паппагалло, они бросились наутек, словно земля горела у них под ногами. Мальчики забежали в какой-то дом, выскочили во двор, перепрыгнули через ограду в другой двор, прошли через черный ход еще одного дома и снова оказались на улице. За это время они ни разу не оглянулись, не сказали друг другу ни слова. Они чувствовали себя птицами, вырвавшимися из когтей ястреба.

— Откуда ты его знаешь? — спросил Ерко недоверчиво.

— Он бывает у нас на По?логе. Охотится. Моего отца знает.

Павлеку нелегко было в этом признаться. Как раз сегодня его должны были принять в тайное общество «черные братья». С Ерко они жили на одной квартире и сейчас торопились на собрание общества, на котором его приведут к торжественной присяге. Товарищи долго не хотели его принимать, утверждая, что его отец фашист. Но ведь отец не был фашистом! Не ходил в черной рубашке, дома любил говорить, что он настоящий словенец… Правда, он подобострастно раскланивался с итальянцами, не желая рисковать благополучием семьи. Павлек боялся, что знакомство с полицейским комиссаром еще больше скомпрометирует его в глазах товарищей.

Он вопросительно посмотрел на Ерко — тот какое-то время смотрел себе под ноги, а потом громко рассмеялся.

— Ты чего?

— Вынюхивал, вынюхивал — и все впустую. А если бы и поймал нас, какой прок? Никакого.

Они вышли на длинную пыльную улицу на окраине города. Дальше до самой Сочи[3] тянулись лишь сады да клочки полей. В низком, одноэтажном доме, тесно примыкавшем к соседнему, жил То?нин, одноклассник Павлека. К нему они сейчас и направлялись. В подвале дома находилась слесарная мастерская; над дверью вместо вывески висел огромный ключ. В ней отец Тонина, по фамилии Фаганель, вместе с подмастерьем и учеником с утра до вечера бил по железу и со скрежетом, пробиравшим до костей, орудовал напильником.

Тонин уже ждал товарищей на усыпанном пестрым щебнем дворе. Невысокий, коренастый, с крупным ртом и курносым носом, он походил на медвежонка, на которого надели штаны. Черные глаза из-под длинного черного чуба смотрели ласково и доброжелательно.

На деревянной лестнице, ведущей на балкон и в комнаты, сидела сестра Тонина Жу?тка и вязала. Она покачивала правой ногой, всячески стараясь привлечь к себе внимание. Это была худенькая девочка с продолговатым лицом и такими же черными глазами и волосами, как у брата. Склонив голову набок, Жутка кокетливо поглядывала на гостей. Глаза ее говорили: «Я все про вас знаю, но не бойтесь, слова никому не скажу; я тут стою на посту и сразу дам знак, как только появится опасность…»

Мальчики по каменным ступенькам спустились в темный подвал. Сквозь зарешеченное оконце, за которым рос раскидистый олеандр, едва-едва проникал слабый рассеянный свет. Вдоль стен лежали груды ржавого железа, тут же валялось деревянное корыто для стирки белья. Только под самым окном было свободно. Там был поставлен старый, отслуживший свое колченогий стол, а возле него скамья, которую Тонин притащил из садовой беседки. Два пустых ящика заменяли стулья. На столе, накрытом старыми газетами, стоял огарок свечи. К стене был прикреплен словенский флаг.

Мальчиков встретили Филипп и Не?йче, одноклассники Ерко. Они учились в третьем классе гимназии, а Павлек и Тонин ходили в реальное училище. Филипп был высокий и сухой, как жердь, глаза на худом костистом лице сверкали решительным блеском. Нейче был одного роста с Ерко, только не такой щуплый; нервный и робкий, он постоянно ворошил свои темно-русые всклокоченные волосы.

Павлек видел их впервые. Он пожал им руки и остановился в нерешительности. На него произвела большое впечатление торжественно-мрачная обстановка подвала. Он не знал, что сказать, что делать с руками и ногами, куда смотреть.

Тонин вопросительно взглянул на Ерко, тот кивнул головой, и Тонин зажег огарок. Тусклый свет бросал на стены бледные дрожащие тени. Тонин вытащил из кармана брюк старинный револьвер с барабаном, который они называли «бульдогом», и положил его на стол. Револьвер он нашел среди старого отцовского хлама, вычистил его и взял себе. Патронов у мальчиков не было, но все же это было грозное оружие. У Павлека от страха мурашки побежали по спине.

Ерко откашлялся, подошел к Павлеку поближе и произнес, глядя ему прямо в глаза, торжественным, дрожащим от волнения голосом:

— Павлек Го?ля, знаешь ли ты цель и задачи общества «Черные братья», в которое мы тебя сегодня принимаем?

— Знаю.

— Готов ли ты без колебаний и до конца выполнять все задания, какие тебе будут даны?

— Готов.

— Знаешь ли ты, что тебя ждет, если ты изменишь или выдашь малейшую тайну?

— Знаю.

— Что тебя ждет?

— Смерть!

При слове «смерть» глаза Павлека впились в старинный револьвер; голова пылала, в груди теснило.

— Клянись! — сказал Ерко. — Прижми правую руку к сердцу и смотри на флаг!

Павлек приложил руку к бьющемуся сердцу и устремил взгляд на флаг.

— Повторяй за мной! «Я, Павлек Голя, клянусь словенским флагом и своей честью…»

— «Я, Павлек Голя, клянусь словенским флагом и своей честью, — повторил Павлек еле слышно: от волнения у него пропал голос, — что буду неустанно и беспощадно бороться с фашистами, роющими могилу нашему народу… что буду честно и беспрекословно выполнять все задания… что я не предам и не изменю, а если выдам хоть малейшую тайну, пусть наказанием мне будет смерть».

С каждым словом у Павлека все сильнее жгло в глазах. Еще немного, и слезы покатились бы по его щекам.

Прием нового члена закончен. Тонин задул свечу и спрятал револьвер в карман. Ерко с чувством пожал руку Павлеку.

— Отныне ты наш черный брат, — сказал он.

Все по очереди пожали Павлеку руку и сели на лавку и ящики.

Напряжение спало. Они снова были просто товарищами. Однако Павлек чувствовал, что теперь все по-другому. Он был связан с «черными братьями» не на жизнь, а на смерть. Ему казалось, что он вошел в совершенно новый, прежде недоступный ему мир.

— Где новые листовки? — Ерко вопросительно посмотрел на Филиппа и Тонина.

— Здесь. — Тонин сунул руку в ящик, на котором сидел, и вытащил толстую кипу листовок.

Мальчики взяли по листовке и прочли про себя.