Вера согласилась, и все трое поехали на Новый Арбат на встречу двухтысячного года.
Алле Петровне было лет пятьдесят. Но черное платье с бретельками и глубоким декольте молодило ее. На шее сидело ожерелье из дорогого японского жемчуга. В четырехкомнатной квартире с ней жили три собаки: доберман-пинчер, ирландский сеттер и спаниель. В тот вечер собралась компания новых русских. За столом Сергей сидел тихо, не принимая участия в общем разговоре. И только раз, когда сотрудник президентской администрации и хозяин какого-то банка заспорили, можно ли считать двухтысячный год началом нового века и тысячелетия, Сергей встрял в разговор и объяснил, почему новый век и тысячелетие наступят только год спустя…
Знакомство состоялось, но Паша ни о чем Сергея не спрашивал. Был уверен, что ничего из этой затеи не получится. Сергея он знал.
Между тем Алла Петровна и Сергей Исаакович каждый день перезванивались. Однажды она попросила разрешения приехать и приготовить обед. Сергей вежливо отказал. В другой раз она позвонила ему из своего «вольво» и сказала, что уже в пути и везет обед. Тут уж делать было нечего. Алла Петровна втащила на кухню большую сумку, и пока Сергей сидел в кабинете за компьютером, стала разогревать кастрюльки и сковороду, разложила на клеенке свертки. И тут спросила про скатерть. Деваться было некуда.
— Вам нетрудно, Алла Петровна… В гостиной… в шкафу. Самая нижняя полка.
Алле Петровне было нетрудно. Она вошла в гостиную, открыла шкаф, выбрала скатерть, огляделась… Да так и осталась стоять со скатертью в руке. Стол, диван, кресла, ковер на полу — все было в пыли. В верхних углах у занавески — паутина. Над диваном висела фотография молодой радостно улыбающейся женщины, снятой на фоне дома с итальянскими окнами. Сергей все еще сидел у себя в кабинете.
— Это ваша покойная жена?
— Да, это Катя, — донеслось из кабинета.
— А где это снято? И когда?
— В Италии, в Венеции… За три месяца до ее смерти.
— Ой, у меня блинчики сгорят!
После обеда Сергей Исаакович вернулся в кабинет, а Алла Петровна, не найдя пылесоса, обвязала голову полотенцем и, вооружившись тряпкой, стала тихо прибирать в гостиной.
Теперь, стараясь застать его дома, она каждую неделю приезжала с полной сумкой…»
Прошли два контролера, проверили билет. Старик напротив крепко спал. Его долго трясли за плечо. Павел Петрович уставился в темное окно, по которому косо стекали редкие капли дождя. Проехали Малоярославец. Павел Петрович посмотрел на часы. Подумал: «Еще час с лишним». Стал читать дальше.
«…B ноябре Сергею предстояла поездка в Амстердам, в университет. Неожиданно для самого себя он предложил Алле Петровне ехать вместе, чем очень удивил Пашу и Веру. Узнав об этом, они многозначительно переглянулись…
— И в каком же качестве я поеду? — кокетливо спросила Алла Петровна.
— В качестве переводчицы, — отшутился Сергей Исаакович.
Она когда-то окончила филологический факультет МГУ, но ни одного иностранного языка не знала. А он по-английски и по-французски говорил свободно.
— Если бы вы были моей женой, то в советское время нас вместе не выпустили бы. А теперь можно и не с женой.
Поезд подъезжал к Амстердаму. Была середина ноября, а казалось, что стоит лето. За окнами на чистых зеленях паслись тучные пятнистые коровы и овцы. Справа по ходу шел канал. Не доехав до вокзала, поезд остановился и долго стоял.
— Почему стоим? — спросила Алла Петровна.
— Да всякое бывает… — Сергей был в хорошем настроении и решил пошутить. — Однажды ехал я поездом из Наймегена в Амстердам. Вдруг поезд встал. Оказывается, поймали одного бауэра, по-нашему крестьянина, который отвинчивал гайки.
— Какие гайки?
— Те, что крепят рельсы к шпалам. Местные крестьяне делают из них грузила, чтобы ловить угрей. Отвели его в полицию, допросили. Объяснили, что это чревато крушением поезда. А он в ответ, ну не поверите! Дескать, мы же не все подряд гайки отвинчиваем, оставляем…
Алла Петровна с удивлением посмотрела на Сергея Исааковича.
— Значит, у них тут в Голландии со свинцовыми грузилами напряженка?
Сергей помолчал: «Господи, а ведь она Чехова не читала. Что мне с ней делать?»
— Да нет, в магазинах этого добра сколько угодно. Но голландцы приучены к экономии. Особенно после войны за испанское наследство.
Он испугался, что Алла Петровна спросит про наследство, но она промолчала.
Тут поезд подошел к платформе. Они вышли из вокзала и сели в катер. Вдоль канала стояли узкие, похожие на пеналы коричневые дома с белыми переплетами окон, с фигурными мезонинами и крюками для поднятия тяжестей. Канал казался рыжим от опавших листьев и тени золотых платанов. Вдоль канала стояли велосипеды, цепями привязанные к железной ограде. День был солнечный, а воздух такой прозрачный, что канал смотрелся во всю длину, до самой церкви Вестеркерк. Туда они и плыли. Там, на углу Принсенграхт и Розенграхт, им забронировали хорошо знакомую ему квартиру…
Они нашли дом, осмотрели квартиру (кухня и небольшая комната с двумя кроватями рядом и с окном на канал). Было еще рано, и Алла Петровна предложила походить по городу. Рядом с их домом был музей Анны Франк.
— Зайдем? — предложил Сергей.
Алла Петровна об этом музее не слышала, но охотно согласилась. Они поднимались по крутым лестницам старого дома, разглядывая фотографии Отто Франка, его жены и двух дочерей. Сергей переводил ей объяснения. Они были написаны по-английски. Наверху в центре последней комнаты под стеклом лежал рукописный дневник Анны Франк.
— Когда Анну сожгли в печи фашистского лагеря Берген-Бельзен, ей было 14 лет. Рукопись хранилась на чердаке этого дома у хозяйки квартиры. Отец спасся чудом и, вернувшись в этот дом, долго не мог не то что читать — притронуться к этим страницам. А теперь этот дневник обошел весь мир. Вот говорят, что рукописи не горят. Оказывается, горят авторы этих рукописей.
— Как это рукописи не горят? — спросила Алла Петровна.
— Был такой писатель Булгаков. Он сказал это еще до войны.
И Сергей снова затосковал. Подумать только — целый месяц вместе. Как случилось, что он пригласил ее? И с ходу, почти совсем не зная. Зачем? От тоски, от одиночества? Раньше он думал, что от одиночества человек умнеет. Оказывается, глупеет… Он с досадой подумал о стараниях Паши. Потом опомнился: «Да разве Паша виноват?»
Они перекусили в соседнем кафе. До вечера было еще далеко, и Сергей предложил посмотреть дом Рембрандта. К эстампам Рембрандта Алла Петровна не проявила никакого интереса. Зато долго разглядывала постель художника, похожую на дубовый шкаф с занавесом.
— Как же они тут спали? И жена с ним тоже? Ведь дышать нечем.
— Да, — рассеянно отвечал Сергей. — Время было такое. Позднее средневековье.
— Спали в шкафу… А куда же одежду вешали?
На этот вопрос Сергей не ответил.
Дома Алла Петровна аккуратно, по-семейному разложила его и свои вещи в шкафу и ванной комнате, постелила на кухонном столе скатерть, вскипятила чай и поставила в вазу букетик тюльпанов, купленных по дороге из музея. Они поужинали припасами, захваченными ею из Москвы. И Сергей подумал, что еще в Москве она незаметно приучила его есть на скатерти, о чем он как-то забыл после смерти Кати.
— Отвернитесь, — сказала она, раздеваясь.
Было уже темно, но в окно светил фонарь с набережной. Сергей лег, но заснуть не мог. Еще перед отъездом, в Москве, он думал об этой первой ночи вдвоем. Видел, как они будут лежать рядом на двух кроватях, разделенных узким столиком с ночной лампой. Он мог бы, не вставая, дотянуться до нее рукой, поцеловать. Ну и потом… все остальное. И наверняка она сама думала об этом. Ведь он пригласил ее, и она согласилась. Два одиночества. Почему бы их не сложить? Но целовать ее ему не хотелось. Сейчас он и представить себе этого не мог. И он опять мучительно размышлял над тем, как и почему все это случилось.
А потом потекли будни. Утром Сергей уходил в университет, а Алла Петровна шла за продуктами в супермаркет и готовила обед. Она объявила Сергею, что все расходы, включая квартиру, они делят пополам. Сначала он возражал (ну кто же приглашает даму и берет с нее деньги?), но потом, в конце концов рассудивши, что дама богата и независима, согласился.
