— Масса женился вторично на Марии ван Вассенбург. Она родила ему двух сыновей. Он умер очень богатым человеком в 1643 году. Вы правы, никакие богатства не скрасят одиночества.

И опять спохватился. Пожалел, что сказал лишнее.

— Откуда вы все это знаете? Ведь вы, кажется, физик? — спросила Алла Петровна.

На этот раз Сергей промолчал.

В последний вечер накануне отъезда в Москву Алла Петровна долго хлопотала, стирала в машине белье, гладила рубашки Сергея. Потом собрала чемоданы. Было уже поздно, когда, лежа в постели, Сергей услышал, что она плачет. Он повернулся к ней лицом и погладил ее плечо. Она не отодвинулась. Он лег к ней и обхватил ее. Почувствовал под собой большое теплое упругое тело и подумал, что это тело хочет его. Прежде чем взять ее всю, он стал целовать ее. Это ему не удавалось. Она отворачивалась, и он тыкался губами в ее соленые от слез щеки. Тогда он встал, перелез на свою кровать, ушел с головой под одеяло и притворился спящим.

Утром они перелетели из осени в зиму. В Шереметьево их встретил знакомый Сергея, промышлявший извозом на старом рафике. В машине они сидели рядом и молчали. Она смотрела на ветровое стекло, по которому дворник размазывал мокрый снег, а он, отвернувшись, смотрел налево, на занесенную снегом березовую рощу. Во дворе ее дома к ней бросились все три собаки, которых прогуливала соседка. Сергей постоял, посмотрел на прыгавших собак. Она не оглянулась. Приехав домой, он включил в прихожей свет, оставил у двери чемодан и пошел на кухню кипятить чай».

Откуда-то из книги выпал листок. Павел Петрович поднял его с пола. Пробежал глазами.

«В прошлый понедельник Сергей вернулся из Цюриха и позвонил. Был там в гостях у профессора Алекса Мюллера, нобелевского лауреата, открывшего высокотемпературную сверхпроводимость. Познакомился с двумя известными физиками, сыновьями миллиардера Пауля Захера. Миллиардер, темная личность, в прошлом музыкант, женился на деньгах и получил в приданое известный фармацевтический концерн Сиба-Гайге. Сергею рассказали, что он уморил жену, чтобы завладеть всем ее состоянием. Он вспомнил это, говоря о наших российских бедах. Сказал, что большие деньги необязательно сделаны на крови. Куда страшнее, что большинство живет в нищете и завидует богатству. Надо бы еще раз поговорить с ним об этом…»

— Садовая. Следующая — Азарово.

Павел Петрович уложил амбарную книгу в портфель. Пора собираться. Калуга — через остановку. Бородатый мужик, видимо, давно проснулся и сейчас смотрел на него. Вдруг спросил:

— Вам в Калугу?

— Нет, в Перемышль. А там еще до деревни добираться.

— А мне в Калугу. Улица Московская. Может, знаете?

— Нет, я в Калуге всегда проездом. А вы там живете? — и, помедлив, спросил: — Или возвращаетесь?

— Еду до свояченицы, кумнат по-нашему. Брат года два как помер.

— Кумнат? Это на каком же языке?

— Мы с братом молдаване. Родились в Унгенах. Может, слышали? Наш дом был на берегу Прута. Река такая. Через реку — Румыния. Свое хозяйство, сады, скот. А брат еще до войны в Россию перебрался. Воевал. С войны вернулся, женился и жил в Калуге.

— А вы сами откуда же едете?

— Я-то? Из-под Магадана. Как война кончилась, нас раскулачили. Всех троих, меня, отца и мать — в товарняк — и в Элисту. Город такой в Калмыкии, может, знаете? Калмыков оттуда выселяли, а нас пригнали. Жили за городом, в палатке. Кругом — голая степь. Воду отец из озера на себе таскал. Я бэйцаш был, мальчишка. Отца свои же, молдаване, ограбили и убили. Когда мать померла, я подался в Магадан, на прииски. За сорок с лишним лет чего только не навидался. Костей человеческих больше, чем золота. Там по весне из лишайника кости вместо травы всходят…

На платформе Павел Петрович распрощался с молдаванином и зашагал к автобусу.

Через несколько дней, девятнадцатого августа, в день Преображения, Павел Петрович неожиданно умер. Почему-то надумал в этот день ехать из деревни обратно в Москву. В поезде ему стало плохо. На станции Ожигово его вынесли на платформу, и на попутной машине добрый человек привез его в селятинскую больницу. Но было уже поздно. Отчаявшись, Вера и Сергей вышли на след только через несколько дней: никаких документов при нем не было. Вере передали его вещи и портфель, в котором лежала одна только амбарная книга.

А еще через несколько дней гроб с телом Павла Петровича опустили в могилу у ограды Донского монастыря, рядом с родителями. Был ясный солнечный день. И только чуть желтеющее кружево берез и слабый запах вянущих астр и георгинов напоминали о близкой осени. Сергей тихо сказал:

— Вот и ушла полоска света.

Но друзья, видимо, не расслышали. Потом собрались на Берсеневской у Веры. Французское зеркало, подарок Сергея, завесили. Там Вера показала Сергею амбарную книгу с незаконченным романом.

Через полгода она поставила на могиле плиту с надписью «Павел Петрович Рукавишников, 1930–2002». Ниже шли две строчки Пушкина «Последний ключ — холодный ключ забвенья, он слаще всех жар сердца утолит».

Сергей был недоволен. Сказал Вере:

— Забвение, к сожалению, ждет всех. И меня и тебя. Но зачем это писать на могильном камне?

— Он так хотел. И часто говорил об этом.

Аннушка окончила школу, вышла замуж за молодого венгра и уехала с ним в Будапешт. Вера осталась одна. Летом в деревне она много раз бралась рисовать качели и пенек у забора, на котором любил сидеть Паша. У нее не получалось. Мешала память о Дубне и картине Ренуара.

От Сергея она узнала, что Беатриче с братом Гришей по-прежнему живут на даче в Серебряном Бору. Половину участка Беатриче продала своему тибетскому врачу, который построил на нем трехэтажный дом с зубчатыми башнями, подобие средневекового замка.