И Эрни вернулся…

А разговор с приятелем о «голосе крови» мы не закончили. То ли он куда-то спешил, то ли мне было некогда — не помню.

Наш разговор я вспомнил год спустя, когда приехал в Висбаден. В этом немецком городе живет моя старая знакомая, графиня Клотильда фон Меренберг, праправнучка Пушкина, правнучка нашего царя Александра Второго и правнучка герцога Нассау. Только случайно ее дед, граф Георг, внук Пушкина, не стал герцогом Люксембургским. Об этой удивительной родословной я когда-то написал в рассказе «Графиня из Висбадена». С тех пор графиня Клотильда, потомок русских царей и люксембургских герцогов, стала неплохо говорить по-русски.

Клотильда пригласила нас с женой в оперный театр. В театре все раскланивались с нами: графиню знал весь город. А старики помнили еще ее бабушку, светлейшую княгиню Ольгу Юрьевскую, дочь царя Александра. Давали отрывки из балетов. Отрывки из «Щелкунчика» сменялись испанским болеро и итальянской кампанеллой. И вдруг, когда настало время «казачка» и темпераментной «цыганочки», графиня Клотильда не выдержала и закричала на весь зал:

— А ну, давай! Ходи шире!

В перерыве я спросил ее:

— Что, взыграло ретивое?

Клотильда не ответила и спросила:

— А как правильно, ходи шире или шибше?

— Правильно — шибче.

И я вспомнил спор о голосе крови, который мы с приятелем так и не закончили.

И вот еще пара страничек из дневника.

Однажды зашел я к своему соседу по дому известному композитору Альфреду Шнитке. Мне предстояла поездка на Майорку, где Шопен и Жорж Занд провели зиму в 1838–39 годах.

— Завидую, — сказал Альфред. — Вы увидите то место, где Шопен написал свои двадцать четыре прелюдии. Ведь это двадцать четыре мгновения той самой зимы на Майорке.

Потом помолчал и спросил:

— Кстати, почему известный фильм называется семнадцать мгновений весны? Ведь, если считать по сериям, то их, кажется, только двенадцать, а если по музыкальным темам Таривердиева, и того меньше.

Ответа я не знал. Альфред посоветовал мне перед поездкой послушать все прелюдии, в особенности пятнадцатую, D-dur.

— Я слышу в ней бесконечную дробь дождя и каждый раз испытываю смертную тоску, — сказал Альфред. — Я не знаю обстоятельств, но думаю, что Шопену она навеяна каким-то особенно горьким ночным переживанием.

Я так и сделал. Прослушал все прелюдии, а в дорогу взял роман Жорж Занд «Un hiver à Majorque»[33]. Пробыв в Пальме несколько дней, я отправился в горы, в Вальдемозу, где в январе-феврале 1839 года Шопен и Жорж Занд жили в монастыре Картуш, занимая две соседние кельи. Стоял сентябрь. С балкона кельи, обвитой бугенвиллией и виноградом, открывался вид на горы, пальмы, кипарисы и лесенку плоских черепичных крыш. Густо и пряно пахло лавром. В келье стояло старенькое местное фортепьяно, за которым Шопен работал. Его парижский инструмент «Pleyel» прибыл на Майорку уже незадолго до его отъезда.

И вот тут пригодились воспоминания Жорж Занд. Они приехали на Майорку 7 ноября 1838 года. Стояла прекрасная погода. Шопен писал своему другу Фонтана: «Я в Пальме среди пальм, кедров, кактусов, олив, апельсинов и фиговых деревьев. В общем — в ботаническом саду. Небо здесь — бирюза, море — лазурь, горы — смарагд. Воздух — райский. Солнце светит целый день… А ночью часами звучат гитары и песни…» Но все изменилось в январе, когда они жили в горах в Вальдемозе. Потянулись бесконечные дожди. У Шопена снова открылся кашель, иногда с кровью. Он перестал выходить на прогулки, целыми днями сидел и работал в келье.

Жорж Занд рассказывает, что в конце января, оставив Шопена одного, она отправилась в Пальму со своим сыном Морисом, чтобы получить в таможне прибывшее наконец из Парижа пианино. Ехали в крытой повозке, запряженной двумя лошадями. На обратном пути дождь перешел в настоящую бурю. Ручей, стекавший по горной дороге, превратился в бурный мутный поток, уносивший тяжелые камни. Ветер рвал ветки и пригибал деревья к самой воде. Оставив повозку с пианино, путники поздно ночью еле добрались до дома. Звуки прелюдии они услышали еще в коридоре, где проходил крестный ход. Увидев Жорж, Шопен, весь в слезах, бросился к ней и Морису с криком: «Я уже отчаялся увидеть вас!» На старом фортепьяно лежали ноты. Это была пятнадцатая прелюдия D-dur. И далее Жорж Занд пишет:

«Прелюдия, которую он написал в ту ночь, полна звуков капель дождя, дробящихся о черепицу крыши, но его фантазия обратила их в музыку слез, будто с небес стекавших ему в сердце».

Вернувшись в Москву, я захотел рассказать Альфреду о Вальдемозе и о той страшной дождливой ночи, когда Шопен в отчаянии безумной тоски написал свою пятнадцатую прелюдию, и спросить его, как он догадался об этом. Но Шнитке улетел в Германию и там умер. Больше мы не встречались.

Сначала немного истории.

Наталье Александровне Пушкиной было всего восемь месяцев, когда ее внесли на руках к умирающему отцу. Поэт благословил своих четырех детей.

Жизнь преподносит сюрпризы. Когда Наталье Пушкиной было всего шестнадцать лет, она вышла замуж за нелюбимого человека — сына жандармского генерала М. Л. Дубельта, того самого Дубельта, который шпионил за Пушкиным, а после его гибели на дуэли опечатал кабинет поэта. По восшествии на престол Александра Второго на коронационном балу в 1855 году Наталья Пушкина всю ночь протанцевала с немецким гостем — принцем Николаем Нассауским. В эту же ночь она полюбила. И с этой ночи потянулась цепь удивительных событий, которые причудливо переплели жизни потомков Пушкина и царя Александра.

Двумя годами позже молодой царь, состоявший 14 лет в браке с Марией, бывшей Гессенской принцессой и имевший пятерых детей, подпал под чары княжны Екатерины Долгорукой, почти еще девочки. Пройдет восемь лет, и в 1865 году восемнадцатилетняя княжна станет возлюбленной Александра, который был старше ее почти на тридцать лет.

Еще через два года, в 1867 году, Наталья Александровна Пушкина получает от царя согласие на развод, в том же году становится морганатической женой принца Николая Нассауского и получает титул графини фон Меренберг. Они поселяются в Висбадене, где во дворце на берегу Рейна прошло детство принца. А еще через 13 лет после смерти императрицы Марии Александровны княгиня Екатерина Михайловна Долгорукая становится морганатической женой царя Александра и из скромной и как бы скрываемой квартиры в Зимнем дворце переселяется в царские апартаменты. К этому времени у них уже было трое детей: Георгий, Ольга и Екатерина. После венчания княгиня Долгорукая и ее дети в честь их предка, основателя Москвы князя Юрия Долгорукого, получили титул светлейших князей Юрьевских. А Александр как бы разделил судьбу основателя династии Романовых царя Михаила Федоровича, также женатого на Долгорукой. Существует неподтвержденное мнение, что царь хотел уйти от дел и оставить трон жене, поддерживавшей его либеральные конституционные убеждения.

Александр Второй, отменивший крепостное право еще в 1861 году, вместе с министром графом Михаилом Тариеловичем Лорис-Меликовым готовят указ о введении в России конституционной монархии. Народовольцы-террористы ведут охоту на царя, взрывают поезд, в котором он возвращается из Ливадии, устраивают взрыв в столовой Зимнего дворца. Наконец, 13 марта 1881 года они убивают царя.

Накануне, когда царь подписал манифест о конституции, Лорис-Меликов предупреждал его об опасности. Министр царя просил не ездить в манеж на традиционный развод караула. Александр, сознававший опасность, как будто шел ей навстречу. Он только просил Лорис-Меликова в случае его гибели позаботиться о жене и детях. У решетки Екатерининского канала террорист бросил бомбу под копыта лошадей. Лошади пали, на снегу остался лежать случайно проходивший мимо мальчик. Царь вышел из кареты и подошел к убийце. Видимо, ему захотелось взглянуть ему в глаза, спросить, зачем губит свою душу. И тогда второй террорист, незамеченный охраной, бросил под ноги царю вторую бомбу. Без ног, всего в крови, царя привезли в Зимний и уложили в кровать, выдвинув ее на середину комнаты. Через четверть часа он скончался, видимо, от потери крови.