Джози привез меня сюда из Эйлата. Утром мы осматривали монастырь Санта Катарина, построенный на склоне той самой Синайской горы, где более трех тысяч лет назад Моисей получил тору из рук самого Бога. А перед этим он вывел евреев из египетского плена и несколько десятков лет бродил с ними по этой пустыне.

— Говорят, сейчас в России много думают над тем, зачем Моисею понадобилось столько лет водить свой народ по пустыне, — продолжал рассуждать Джози. — А народу у него было не больше 50–60 тысяч человек. Сейчас подсчитали. На большую массу людей не хватило бы воды. Кстати, воду до сих пор привозят сюда в цистернах из Асуана. А в те времена выжить было совсем нелегко. Летним днем здесь за плюс пятьдесят в тени, а ночью — мороз. До сих пор по ночам бедуины греются у костра. Костер спасает их от змей и скорпионов. Только здесь, в Синае, и можно понять, почему иудейская религия так сурова. Да… так зачем понадобилось Моисею бродить здесь так долго? В России отвечают в духе времени. Дескать, надо было сменить пару поколений и вырастить народ, свободный от рабства. У нас в Израиле говорят другое. Полагают, что Моисей искал здесь нефть… Но пошел не в ту сторону, заблудился. Пошел бы в Саудовскую Аравию, это отсюда недалеко, через Салах Эд Дин километров сорок, — и как бы изменилась судьба евреев, а возможно, и всей цивилизации.

Я понимал, что Джози шутит и смотрел на наших хозяев бедуинов, друзей Джози, хлопотавших у табуна. Их звали Фарач и Хамида. Хамида была в длинном золотистом платье, из-под которого видны были босые загорелые ступни. Половина ее лица была закрыта капифом, черным платком, прошитым серебряной ниткой. На Фараче была галабия — белоснежная рубашка до самых пят.

— Приоделись ради гостей, — сказал Джози. Вообще-то женщины здесь носят все черное, даже в полдневную жару. Они пасут овец, собирают травы, беладонну и вермут, и, если что случится в пустыне, в черном их легко увидеть и найти.

Полное имя Джози — Иосиф Вольф. Мы познакомились с ним на пляже в Эйлате, и он взялся оформить мне египетскую визу и показать Синай и Санта Катарину. В Эйлате он работает экскурсоводом и часто привозит в Синай иностранцев, свободно объясняясь на пяти европейских языках, не считая родного польского, русского, иврита и арабского. Был он спортивен и худощав, но возраст выдавали седые волосы, подстриженные бобриком, и глубокие складки у сухого запавшего рта, делавшие нос похожим на хищный клюв.

Джози родился в тридцать шестом в деревне под Краковом. Когда пришли немцы, родителей и двух старших братьев увезли в лагерь. Все они погибли в Освенциме. А маленького Джози спрятала соседка-полька. Ее муж работал где-то у немцев на железной дороге и соседка была уверена, что их дом оставят в покое. Но летом сорок третьего немцы устроили в деревне облаву. Ходили из дома в дом, обыскивали чердаки и подвалы. Джози убежал в сад, забрался в летнюю уборную, стоявшую у забора в кустах смородины, пролез в «очко» и повис над зловонной жижей. Руками и ногами он упирался в сруб деревянного колодца. Так и висел, пока не услышал голос хозяйки.

— Долго я там провисел, уж и задыхаться начал. Все думал со страхом, а вдруг кто из эсесовцев заглянет по малой нужде. Впрочем меня бы он вряд ли увидел, только бы обмочил. Ну и что? Соседка и так долго мыла меня в корыте.

В конце пятидесятых Джози приехал в Израиль и окончил здесь университет. Потом обосновался в Эйлате…

Мы уже допивали вкусный терпкий чай «хабак», когда к палатке подъехала новая знакомая Джози. Она легко соскочила с верблюда и подсела к огню. Вид ее поразил меня. Это была высокая стройная блондинка с голубыми глазами, молодая женщина лет за тридцать. Впрочем, точно сказать, сколько ей лет, было трудно. Ее старил загар. Худые длинные кисти рук казались морщинистыми, а глаза на темном шоколадного цвета лице — почти синими. Как и Хамида, она ходила босиком в длинном черном платье. Но лицо было открыто: черный капиф сполз с головы на плечи. Джози долго говорил с ней по-арабски. Потом, как будто вспомнив обо мне, Джози перешел на немецкий и представил нас друг другу. Незнакомку звали Римма.

Она родилась и жила в Цюрихе, но вот теперь вышла замуж за бедуина и живет с мужем и четырьмя детьми здесь, в Синайской пустыне.

— Я сразу понял, что вы откуда-то из Европы, — сказал я. — И что же, у вас здесь свой дом? Недалеко отсюда?

— Мы живем в оазисе, в пяти километрах в сторону Нуэба. Но домом в обычном, европейском смысле слова это назвать трудно.

И Римма посмотрела на крышу палатки и повела рукой.

— Вот такой же дом и у нас. Когда я приехала и обосновалась здесь, я купила оазис. Земля здесь ничего не стоит. Вы не поверите, но квадратный метр стоит всего один доллар. Оазис я купила у местного шейха всего за тысячу…

Стемнело. Я замерз с непривычки, и меня укутали пледом. Фарач снял табун и подбросил в костер ветки акации. Костер разгорелся, и искры, похожие на светлячков, полетели вверх навстречу колючим звездам. Римма вдруг прочла в немецком переводе две строчки из Лермонтова:

И, посмотрев на меня, сказала:

— Не удивляйтесь. Я окончила филологический факультет Цюрихского университета. Писала дипломную работу по Рильке. Но ни Лермонтова, ни других русских авторов, в общем, не читала. Разве что Достоевского… И русского языка не знаю. А стихи эти мне по-немецки прочел Джози. Они меня поразили, и я их запомнила. Ведь в самом деле, это та самая пустыня, которая слышала Бога…

Когда Джози ночью повез меня обратно в Эйлат, он рассказал по дороге историю Риммы.

Поздняя и единственная дочь богатого гинеколога, миллионера, Римма прожила всю жизнь в Цюрихе. Ее сердечный опыт был невелик: два-три вежливых романа с однокурсниками. Один из них, Петер, сын банкира, как-то зачастил в гости. Банкир был хорошим знакомым отца Риммы, и родители рассчитывали на скорый брак. Высокий юноша приходил к Римме с неизменным букетом роз. Он их покупал в супермаркете «Мигро», у оперного театра. Старик-отец жал ему руку, заглядывал снизу в глаза и по-старомодному благодарил:

— Sie sind die Güte selbst[27].

Так, наверно, благодарили в прошлом веке. Однажды в жаркий и безветренный вечер молодые люди поехали на «вольво» Петера в Рапперсвиль, городок на берегу Цюрихского озера. Ужинали на берегу, под платанами, и неожиданно для себя Римма согласилась остаться ночевать в гостинице. Петер безуспешно трудился над ней почти до утра. Римме было щекотно, жарко и смешно. Обессилев, весь в поту, он откинулся на подушку и уснул. Римма встала, пригладила ему прилипшие ко лбу волосы, оделась и подсела к окну.

Рассветало. Звезды на воде почти растаяли, туман клочьями сполз с гор, и их снежные вершины зажгло солнце. Она бесшумно вышла из комнаты и спустилась в лобби. Сонный портье вызвал такси, и через час Римма спала в своей постели под прохладной немецкой периной. Вечером она обо всем рассказала отцу. Осмотрев дочь в своем кабинете, старый гинеколог вздохнул, улыбнулся и ничего не сказал.

После университета Римма отправилась путешествовать по Египту и Иордании и приехала в Синай, в Санта-Катарину. Ей было тогда чуть за двадцать. В монастыре к ней приставили Хасана, бедуина из обслуги тамошнего начальника, диманьястинуса. Хасан немного говорил по-английски. Видимо, уже тогда Хасан и Римма полюбили друг друга. После Санта-Катарины она захотела посмотреть Набатию, и Хасан привез ее как-то ночью в оазис своего отца. В ту ночь все и случилось. Хасан поднял ее высоко вверх на могучих вытянутых руках и поцеловал в живот. И в то же мгновение боль и радость пронзили ее…

Джози не помнил, сколько времени Римма провела тогда в Синае. В конце концов она вышла замуж за своего араба-бедуина. Отец к тому времени умер, оставив ей огромное состояние. Мать умерла при родах, ее она не знала. Испрашивать разрешение было не у кого. Римма купила оазис, и они в нем поселились. По традиции за невестой здесь дают приданое — трех верблюдов. Римма купила верблюдов и привела их в оазис. Уже через год она должна была рожать. На верблюдах Хасан привез из Нуэбы двух женщин. По бедуинской традиции Римма рожала стоя, держась за ветви акации. А женщины принимали роды. Ни лекарств, ни антибиотиков не было и в помине. Когда ее старшая дочь Ауда появилась на свет, женщины сварили очищенных скорпионов вместе с финиками и медом и этим «джемом» обмазали ей соски. Дитя сосало материнское молоко, сдобренное мясом скорпионов. Потом Римма родила вторую дочь и сына. Так прошло шесть или семь лет. Римма вела хозяйство, занималась детьми и через день на верблюдах ездила с ними в Нуэбу. Там она учила детей бедуинов английскому языку и ухаживала за больными. С мужем она жила душа в душу и, казалось, ничто не угрожает этой любви.