— Только не говорите такого на людях.

— Я знаю, сынок. Не подумай, что я — пораженец. На самом деле я осознаю, что вам сейчас надо сражаться отчаяннее, чем когда бы то ни было. Черчилль, как и Сталин, ведет войну на полное истребление. Похоже, наши враги мечтают о будущем без немцев, а Германию видят раздробленной на небольшие фермерские районы. Оскар говорит, что какие-то евреи в Америке подали идею кастрировать наших мужчин, чтобы немецкий народ вообще исчез с лица земли.

— Все это — пустая болтовня. Никто им такого не позволит… Хотя… Никогда не знаешь, как все обернется. У меня и сейчас перед глазами евреи, набитые в грузовые вагоны на станции в Варшаве, хотя нам говорили… — Услышав внизу на кухне какой-то шорох, Андреас осекся. Никогда не следовало забывать, что даже у стен бывают уши.

— Вся эта возня с депортацией дурно пахнет, — сказал Пауль, закуривая трубку. — Я знаю, что мы используем евреев для работы в польских лагерях, но на Рождество Папа Римский прозрачно намекнул об истреблении некоего «народа». Мне кажется, он имел в виду евреев, хотя все это, конечно же, — только мои предположения. Но, вполне возможно, до Папы дошла какая-то информация. Честно сказать, я боюсь радикалов. Я знаю, на что они способны, а какую позицию сейчас занимает Гитлер — непонятно. Впрочем, Андреас, ты прав. Что бы кто ни говорил, как все обернется — никто до конца не знает. Да и, по большому счету, меня сейчас больше всего беспокоит вторжение с запада. Рано или поздно американцы присоединятся к Британии и нападут на нас. Мы окажемся в тисках. Гитлер зря объявлял войну Америке. Лучше бы он этого не делал. Конечно, у американцев сейчас проблемы с Японией, но они все равно сунутся в Германию. Я узнал, что мой племянник Бобби обучает пехотных офицеров основам немецкого языка.

— Американцы всегда снабжали наших врагов, — сказал Андреас. — Думаю, все дело — в нашем договоре с Японией.

Пауль кивнул.

— Давай оставим эту тему в покое. Мир политики бывает очень сложно понять. Для меня, например, совершенно необъяснимо, почему западные страны вместо того, чтобы поддерживать нас, выступают против. Сообща мы быстро смели бы большевиков с лица земли. — Пауль затянулся дымом. — Я хотел поговорить с тобой о другом. Бибер и Оффенбахер положили конец всем сплетням о случившемся между тобой и Вольфом.

— Я только беспокоюсь о вашей дочери, господин пастор, и ни о чем больше. — Андреас, вздохнув, смял в руках свою фуражку. — Я люблю ее больше жизни и хочу, чтобы она была счастлива.

— Я тоже, — кивнул Пауль. — Еве сейчас гораздо лучше, но она по-прежнему борется с самоосуждением за то, что позволила себе очароваться Вольфом. — Пауль задумчиво помолчал. — После того ужасного происшествия на рыночной площади Ева постоянно боролась со страхом и стыдом. Ей казалось, что Вольф поможет ей вырваться из замкнутого круга. Рядом с ним она чувствовала себя значимой и защищенной. Честно говоря, Ева была не в состоянии распознать истинное лицо Вольфа Она была сломлена и просто не хотела видеть правду. Конечно, Еве должны были помочь близкие… Я оказался тем, кто подвел ее больше всех. — Смахнув слезу, Пауль указал своей трубкой на висящую на стене картину «Царство мира». — Мир — это, по сути, вопрос прощения.

В этот момент в дверь кабинета тихо постучали. Пауль быстро совладал со своими эмоциями.

— Входи.

Дверь медленно открылась, и на пороге появилась радостно улыбающаяся Ева. На ее щеках играл румянец. Она смущенно поправила волосы.

— Андреас…

При виде радостного блеска ее глаз, сердце Андреаса учащенно забилось. Пауль поднялся из-за своего стола.

— Ну, вы здесь пока поговорите, а я схожу выпью кофе на кухне.

У Евы внутри все трепетало. Ее ноги стали ватными. Взглянув в глаза Андреасу, она подумала, что никогда в жизни не видела более красивого мужчины. В своей офицерской униформе с прикрепленным на левом нагрудном кармане Железным крестом I степени он был просто неотразим.

— Ах, Ева, я так скучал по тебе! — сказал со слезами на глазах Андреас.

Это стало последней каплей. Будучи больше не в силах сопротивляться, Ева бросилась в объятия Андреаса.

— Прости меня, прости за все, — шептала она, уткнувшись лицом в его плечо.

Андреас не мог говорить. Его переполняли чувства. Он просто крепко обнимал Еву, словно боясь опять потерять ее. Она была единственной любовью его жизни, объектом его мечтаний и смыслом его существования. Ева была тем кругом, в центре которого он всегда жаждал оказаться.

Андреас осторожно, как лепестки хрупкого цветка, сжал своими крепкими руками плечи Евы.

— Для меня нет на земле ничего, ценнее тебя, Ева, — сказал он, глядя ей в глаза. — Я люблю тебя сильнее, чем могу выразить словами.

Ева трепетала. Все осуждающие ее голоса сразу же умолкли. Любовь Андреаса сокрушила голову этому змею. Еве хотелось взлететь счастливой птичкой и запеть с самой высокой крыши.

— Ах, Андреас…

Она опять уткнулась лицом ему в плечо, тая в его объятиях. Лицо Андреаса медленно приблизилось, и Ева, закрыв глаза, подставила губы для нежного поцелуя.

На следующее утро, выйдя из таверны Краузе, в которой он снимал комнату, Андреас поспешно направился к дому Фольков. Открыв на стук в дверь, пастор провел молодого офицера на кухню, где уже суетилась Ева. Нежно поцеловав ее, Андреас преподнес ей красивую гирлянду из еловых ветвей.

Повесив ее на стене в столовой, Ева вернулась на кухню и, смеясь, повязала на Андреаса фартук. Они вместе приступили к подготовке рождественского ужина. Несмотря на ужесточенный дефицит товаров, рождественское угощение в доме Фольков состояло из двух бутылок изысканного мозельского вина, фаршированного жареного гуся, сдобных булочек, фруктового пирога, жареного картофеля и брусники.

Когда вечером Пауль, отзвонив в колокола, ступил на порог своего дома, Ева зазвонила в серебряный колокольчик, призывая отца, Андреаса и Бибера в гостиную к сияющей свечами елке. Собравшись, они спели несколько рождественских песен и приступили к обмену подарками. Ева подарила Андреасу серебряные карманные часы с выгравированной на крышке виноградной лозой, а он ей — красивое платье из Берлина.

После ужина, выставив на стол любимый яблочный пирог Андреаса (хотя и без сахарной пудры), небольшой кекс и блюдце конфет с марципаном, Ева, извинившись перед отцом и Гансом, отправилась с Андреасом прогуляться при луне в соседний Коберн и к Нидербергскому замку.

— Идем сюда. — Завязав плотнее свой красный шарф, Ева застегнула верхнюю пуговицу зеленого драпового пальто и направила фонарик на небольшое скопление голых деревьев у основания крепостной насыпи. Накануне выпал снег, и теперь рваные облака, медленно плывущие по залитому лунным светом небу, отбрасывали на укрытую белым покровом землю густые, черные тени. Одетый в зимнюю шинель Андреас, взяв Еву за руку, последовал за ней вверх по извилистой тропе.

— А ты уверена, что твой отец не рассердится, что мы пропустили ночное богослужение?

— Абсолютно.

Наконец, поднявшись на вершину холма, они вошли в тень излюбленного убежища Евы. Сырой воздух был наполнен запахом мокрых камней. Древние стены замка возвышались над Мозелем подобно великанам-часовым. Взобравшись на подоконник окна, Ева и Андреас посмотрели на раскинувшийся внизу ночной пейзаж.

— Как красиво, — сказал Андреас.

Сверкая в лунном свете, между пологими холмами плавно извивался Мозель. На берегу реки раскинулась притихшая деревня Коберн. Освещенная рождественскими огнями, она словно сошла со страниц сказки. Услышав далекий свисток паровоза, Ева улыбнулась и закрыла глаза.

— Я представляю, что сейчас на крепостной стене пляшут эльфы. Думаю, они хранят свои сокровища в колодце.

— А я вижу веселых гномов, танцующих вокруг воткнутых в снег ярких свечей, — сказал, смеясь, Андреас.

Ева улыбнулась.