Следующие несколько недель Ева изнывала, разрываемая внутренней борьбой. Жалея Ганса Бибера, она так ничего ему и не сказала о махинации с вином, но гораздо труднее ей было удержать это все в тайне от Вольфа и даже от рассудительного Андреаса. Впрочем, в субботу 24 января 1931 года ее мысли переключились на совершенно другой предмет…

Ева вошла в забитую людьми, пропитанную запахом сигарет и пива таверну Краузе. Она решила навестить Линди, которая со дня на день должна была родить. Пройдя между столами, за которыми, ссутулившись, сидели местные бездельники, Ева натолкнулась на официанта.

— Ты как раз вовремя, — угрюмо сказал он, кивнув голо вой в сторону второго этажа.

Ева бросилась наверх по деревянной лестнице.

— О Линди! — воскликнула она, вбежав в комнату подруги. — Где мама?

Вытерев со лба Линди испарину, Ева громко окликнула фрау Краузе. Та появилась через мгновение, неся кастрюлю с горячей водой. Быстро погрузив в нее полотенце, Ева принялась стирать с тела Линди кровь.

— Ты же знаешь: она хотела сделать аборт, — сказала фрау Краузе. — Она буквально умоляла об этом, но твой отец отговорил меня и пристыдил Линди. Хотя аборты сейчас узаконены.

Ева промолчала. В этот момент с улицы донесся шум двигателя, визг тормозов и звук хлопающих дверец. Ева подбежала к окну.

— Господин Оффенбахер? — озадаченно сказала она.

На лестнице раздался топот ног, и в комнату в сопровождении трех мужчин ввалился Оскар Оффенбахер. Он тут же начал давать указания, собираясь куда-то перенести Линди. Ева запротестовала.

— Тише, девчонка! Я отвезу Линди на своем грузовике в Кобленц, и твоя помощь, кстати говоря, нам тоже понадобится.

Линди застонала. Фрау Краузе оцепенело посмотрела на Оскара.

— Но… Где доктор Кребель?

— В Хорхфельде, а машина скорой помощи поломалась. Захватите несколько запасных одеял. В машине будет холодно.

Кобленц находился примерно в десяти километрах от Вайнхаузена, однако дорога между ними была в ужасном состоянии. Давно не знавшая ремонта, она была сплошь усеяна выбоинами, из-за чего поездки по ней на машине превращались в медленное, томительное испытание. Для того чтобы добраться до парома, «Форду» Оффенбахера пришлось пробираться в раскачку через ухабы более получаса. Наконец, подъехав к переправе, пекарь дернул рычаг ручного тормоза и крикнул паромщику, чтобы тот пошевеливался. К счастью, в то утро ледоколы уже успели пройти по реке.

Оффенбахер загнал грузовик на паром, и через пятнадцать минут они уже поднимались по противоположному берегу на Кобленцерштрассе. Проехав мимо нескольких полуразрушенных кирпичных складов и заброшенных фабрик, Оскар свернул в сторону центральной части Кобленца. Сигналя и крича, он промчался мимо толпы попрошаек и инвалидов, ожидающих милостыни у церкви. Наконец, не обращая внимания на сердитый свист полицейского, Оффенбахер подкатил к парадному крыльцу клиники Святого Иосифа. Окликнув какого-то прохожего, Оскар с его помощью спустил Линди из кузова грузовика. Тяжело дыша, они подняли ее по ступеням и внесли в вымощенный плиткой коридор, где к ним на помощь бросились две монахини.

Ева ожидала, сидя вместе с Оффенбахером в холодной комнате, обстановка которой состояла из нескольких лавок и стульев. Из продуваемого сквозняками коридора то и дело доносилось быстрое шарканье подошв и скрип проезжающих каталок.

— Как думаете, Линди не слишком много потеряла крови? — спросила Ева.

— Она молодая и крепкая. Выдержит, — заверил ее Оффенбахер.

Еву беспокоило еще кое-что, но она предпочитала держать это при себе.

В этот момент открылась дверь, и в комнату в сопровождении монахини вошел доктор. Оба выглядели угрюмыми и усталыми.

— Вы — отец девушки? — спросил доктор Оскара.

— Я? — удивленно посмотрел на него Оффенбахер. — Нет, что вы! Я — просто пекарь из ее деревни.

Доктор поднял бровь.

— Понятно. А ты кто? Ее сестра? — обратился он к Еве.

— Нет. Мы подруги.

Доктор кивнул.

— Хорошо. Прежде всего скажу, что девушка чувствует себя нормально, как для подобной ситуации, и через несколько дней мы ее выпишем. У нее родилась девочка.

В этот момент в разговор вмешалась монахиня. Ее тон был резким, но не злым.

— Мать отказывается забирать девочку, поэтому мы отправим ее в наш сиротский приют в Лимбурге.

— У ребенка есть какие-нибудь… отклонения? — спросил Оффенбахер, хотя в действительности его интересовало совсем другое.

Ева затаила дыхание. Лучше бы он об этом не спрашивал.

— Она — мулатка.

Ева подавила стон. Случилось то, чего она боялась больше всего.

— Еще один рейнский мулат, — вздохнул пекарь, поворачиваясь к Еве. — Бедное дитя.

— Да, — сказал доктор. — В Рейнланде их сейчас — сотни. Французы, смеясь, называют их своим прощальным приветом.

— Если фрау Краузе узнает, она выгонит Линди из дома. Мы не должны никому рассказывать.

Пекарь почесал затылок.

— Ну, мне как-то неприятно врать своей жене…

— Вам будет еще неприятнее, если вы разрушите жизнь Линди!

Оскар покачал головой.

— Не знаю… Я никогда не умел хранить тайны.

— Значит, научитесь!

— Да, собственно, что тут такого! Не вижу для Линди ничего позорного. На нее же напали.

— Но она утверждала, что ее изнасиловал белый. Как вы думаете, найдется какой-нибудь парень, который захочет жениться на ней после африканца?

— Ну… Наверное, нет…

— Давайте скажем в деревне, что мы знаем только то, что родилась здоровая девочка, и Линди отдала ее на удочерение. Хорошо?

— С тоской вспоминаю те дни, когда мы все жили, не зная подобных проблем, — вздохнул Оскар. Отжав ручной тормоз, он направил грузовик к парому. — Хорошо. Скажем так.

В следующие два года время для жителей Вайнхаузена и всей Германии как будто застыло на месте. Месяцы медленно сменяли друг друга под аккомпанемент все новых всплесков насилия и роста очередей за пособием по безработице. В то время как в Соединенных Штатах во времена Великой депрессии безработица остановилась на уровне 20 процентов, в Германии к 1932 году она достигла 30 процентов, и это был еще не предел. Голод стал обычным явлением, фермы и дома в рекордных количествах переходили в собственность банков по закладным, а государственная система пенсионного обеспечения оказалась на грани банкротства. Неимоверно вырос уровень преступности, а заполненные проститутками и нищими города сотрясались от беспорядков в среде рабочих.

Но не только это пугало немцев в центральных районах, к числу которых относился и Рейнланд. Коммунистическая партия Германии на последних выборах получила значительную поддержку, и теперь имела 16 процентов голосов в Рейхстаге. Совсем недалеко, в Советском Союзе, Иосиф Сталин целенаправленно заморил голодом миллионы украинцев (газеты давали приблизительную оценку в семь миллионов погибших) и тысячи этнических немцев, которым сотни лет назад позволили поселиться вдоль Волги.

Вдобавок ко всем этим ужасам, Советский Союз и другие соседи Германии постоянно наращивали свою военную мощь. Так, одни только вооруженные силы Польши превышали по численности армию Соединенных Штатов — факт, позволяющий полякам дерзко угрожать вторжением на территорию Германии и продвигать свою антинемецкую политику. При этом по Версальскому договору Германия по-прежнему не могла иметь армию свыше 100.000 человек. Неудивительно, что немцы жили в постоянной тревоге.