Сняв с веревки последнюю вещь, Ева положила ее в плетеную корзину. Летний вечер был теплым и душным. Приближалась гроза, черные предвестники которой зловеще поднимались из-за гребня холмов за Вайнхаузеном. Вдруг Еву кто-то окликнул. Она обернулась. Это был ее отец.
— Привет, папа. Есть новости о Гансе?
— Да. Мама почти уверена, что ей удастся добиться его освобождения.
— Уже выяснилось, кто на него донес?
Подняв с земли корзину с бельем, Пауль последовал за Евой в кухню, где она выставила на стол миску с ягодами и кувшин с компотом.
— Это был Вольф, — сказал Пауль.
— Опять Вольф. — Ева налила стакан компота. — Я так понимаю, он узнал, что Ганс рассказал обо всем дяде Руди, и теперь мстит.
— Похоже на то.
— Андреас опять написал мне, — сказала Ева, садясь за стол. — Спрашивает, не пострадал ли кто-нибудь еще от рук Вольфа. Я ответила, что нет, а тут — вот это… — Вздохнув, Ева с горечью в голосе продолжила. — Недавно Вольф написал мне, что узнал о проблемах Ганса и приложит все усилия к тому, чтобы его освободили. — Пальцы Евы сжались в кулаки. — Он — настоящее исчадие ада.
Пауль беспокойно поерзал на своем стуле.
— Ты бы не переписывалась с Андреасом. Все-таки, ты — замужняя женщина.
Ева проигнорировала это замечание, а Пауль не стал нагнетать обстановку.
— Да, жаль Ганса, — сменил он тему разговора.
— В чем его обвиняют?
Сделав большой глоток компота, Пауль медленно вытер рукой губы.
— Я так понял, — в распространении пораженческих настроений, но, возможно, — и в измене. Вольф передал в Гестапо письмо, которое, по его словам, ему дал цензор. Это письмо, якобы, написал Гюнтер. В нем он рассказывает Линди, что Ганс однажды заявил, что до тех пор, пока у власти Гитлер, Германии войну не выиграть.
— Ганс никогда ничего подобного не говорил. И с чего бы…
— Ну, конечно же, Ева, — перебил дочь Пауль. — Это письмо — дело рук Вольфа. Все это — чистой воды обман.
Ева прикусила губу.
— Ну да, естественно. Понтер же сейчас в Северной Африке. И никто не потрудился проверить это!
— Нам нужно молиться, чтобы у мамы все получилось. Ганса перевели в исправительный лагерь в Бухенвальде.
В глазах Евы промелькнул ужас. Бухенвальд! По Вайнхаузену ходило немало слухов о том, как там обращаются с заключенными.
Потянувшись за стаканом, Пауль заметил на столе листовку Достав из кармана очки, он прочитал ее содержимое.
— Так вот что британцы разбрасывают над всей Германией! Листовка содержала фрагмент недавней проповеди римско-католического епископа Министерского, графа фон Галена.
…Сомнительно, что эти многочисленные случаи смерти душевнобольных носят естественный, а не умышленный характер. Думаю, это — последствия пропаганды о законности лишения жизни людей, не имеющих надежды на выздоровление… Как я вижу, в Министерстве внутренних дел и Министерстве здравоохранения даже и не пытаются скрыть тот факт, что множество умственно неполноценных уже было убито, и многие еще будут убиты…
— Я не хочу об этом говорить. — Подойдя к радио, Ева нашла волну с классической музыкой. — Я сразу вспоминаю о Германе.
Пауль, встав, мягко опустил руку на плечо дочери.
— Я тебе очень сочувствую, но почему ты не можешь согласиться с тем, что в смерти Германа никто не виноват?
Ничего не ответив, Ева подошла к окну кухни.
— Я так рада, что вышла из партии. Ненавижу их всех, — сказала она после небольшой паузы.
Ева замолчала, ожидая реакции отца.
— А что будет, если из партии выйдут все порядочные люди? — спросил Пауль после секундного размышления. — Радикалы получат полный контроль и…
— Они — не просто радикалы! Гитлер — преступник! Они все — преступники!
Пауль побледнел.
— Тише. Не кричи. — Быстро подойдя к парадной двери, он прикрыл ее плотнее. — Ева, прошу тебя… Ричард старается помочь тебе, по…
— И церковники — тоже преступники. Вы ничего не предприняли даже после того, как узнали правду. Епископы фон Гален и Хильфрих Лимбургский — единственные, кто выступил против. И это католики! А чем в это время занимались твои лицемеры из «Исповедующей Церкви»?
— Они тоже пытались что-то предпринять, но только не так явно. Но ты же знаешь, что эвтаназия сейчас узаконена. Кроме того, некоторые пасторы считают, что для многих несчастных инвалидов это даже лучше.
Ева посмотрела на отца с презрением.
— И ты считаешь это нормальным? С каких это пор Церковь начала санкционировать убийство, кроме как на войне?
— И кроме смертной казни за тяжкие преступления.
— Пусть даже и так.
— Ева, ты неправильно меня поняла. Я просто хочу сказать, что государство может действовать вне каких-то норм, но это не значит, что оно виновато в умышленной жестокости.
— Ты хоть сам веришь в то, что говоришь? — презрительно бросила Ева. — А что ты скажешь, если завтра какой-то врач решит, что ты — умственно неполноценный? Да зачем говорить о других. Почему ты лично ничего не предпринял?
Пауль съежился.
— А что я должен был предпринять?
Ева выхватила из его рук листовку.
— А вот что! — крикнула она. — Герман был твоим внуком! Так почему же эвтаназия тебя совсем не тревожит?
— Тревожит, но в ней замешаны не только нацисты. Эту проблему поднимают и в Англии, и во Франции, и даже — в Америке. Эвтаназия — детище науки, Ева, а точнее — дарвинизма. Просто нацисты первыми взяли ее на вооружение…
— Мне все равно, чье оно детище. Гитлер убил моего сына, и я ненавижу его… Чего не скажешь о тебе.
Закрыв окно, Пауль повернулся к Еве.
— Ты не права, проводя связь между Фюрером и эвтаназией, — сказал он. — Вполне возможно, он вообще не знает об этой программе. Его мысли сейчас поглощены войной. Гитлер не может ежедневно держать под надзором всех фанатиков. И что ты скажешь, если он, узнав о подобных преступлениях, сразу же положит им конец?
— Ты в своем уме? Если даже ты знаешь об этом, то уж он-то — наверняка, — швырнув листовку на стол, Ева отвернулась к окну.
— Ну а что, если ты все-таки ошибаешься?
На оконное стекло упали первые крупные капли дождя. Над долиной пророкотал раскат грома, и в тот же момент музыкальная радиопередача была прервана взволнованным голосом диктора, объявляющего о славных победах Германии над советскими войсками. Ева сделала громче в надежде услышать что-либо о 9-й армии Андреаса или 6-й Вольфа.
— Невероятно, — пробормотал Пауль, слушая напыщенный отчет диктора. Сопротивление советских войск под Смоленском было сломлено, и все три группы немецких армий продолжали продвигаться вглубь территории противника. — Вот одна из причин, по которой многие думают, что Бог, несмотря ни на что, — на нашей стороне.
Вдруг тон диктора резко изменился на приказной.
«Начиная с 14 сентября, все живущие в Германии евреи возрастом от шести лет должны носить на одежде желтый знак со словом «Еврей». Это поможет распознавать среди нас чужаков».
Ева отпила компот.
— Они тоже — расово непригодные. Евреи — следующие на очереди.
— Зря правительство трогает сейчас евреев, — сказал Пауль.
— Так, может, хоть для них ты что-то сделаешь? — саркастически спросила Ева.
— Знаешь… Мы сейчас находимся посреди войны, когда все направлено на выживание. Поверь мне, когда война закончится, жизнь опять войдет в нормальное русло. Я уже вижу добрые предвестники этого.
— Например?
— Правительство запретило антихристианскую литературу, а оккультистам теперь запрещено появляться на публике. Мама говорит, что партия вычистила из рядов СС и полиции гомосексуалистов. Все это очень обнадеживает.
— Время покажет.
В комнате установилась тишина, нарушаемая только голосом диктора.
«Теперь о других новостях… Фюрер отдал личное распоряжение министру внутренних дел и министру здравоохранения немедленно прекратить нелегальную эвтаназию неизлечимо больных. В Северной Африке…»
