— Он запомнил мой День рождения! — подумала Ева с улыбкой. Неудивительно, что Ганс Бибер (да и не только он один) такого высокого мнения об Андреасе. Он внимателен, честен, трудолюбив, скромен, предан общему делу, умен и серьезно относится к жизни. Но что особенно Еве нравилось в Андреасе — это его романтичность. Ее неодолимо влекло к этому парню с первого же дня их встречи. Как-то она даже призналась Линди, что голубые глаза Андреаса «как будто тянут ее душу в глубокий колодец».

— Хороший кофе, правда? — спросила она, чтобы сменить тему разговора.

Андреас, кивнув, отхлебнул из кружки.

— Вот мы здесь прячемся в горах, как крысы, но зато пьем настоящий кофе, в то время как всем остальным приходится довольствоваться бурдой из цикория.

Ева рассмеялась.

— Хлеба хочешь?

Выудив из сумки большой ломоть, Андреас с аппетитом откусил от него.

— Спасибо. Готов поспорить, что лучшего хлеба, чем Оффенбахер, в нашей долине никто не печет, — сказал он, не сводя глаз с Евы.

Смутившись от этого взгляда, Ева двинулась к следующему работнику винодельни. Разливая по очереди кофе, она, наконец, подошла к сводному брату Андреаса, Вольфу. В этом четырнадцатилетнем светловолосом парне было что-то особенно привлекательное: то ли его сила воли, то ли смелость на грани дерзости — Ева и сама не могла сказать.

— Вольф, ты не замерз? — спросила она.

— Я? Нет. Кто угодно, но не я, — ответил Вольф, прищурившись. Его взгляд был настолько же пронзительным, насколько взгляд Андреаса — мягким. — Мне здесь нравится, — Вольф втянул носом воздух. — Ты чувствуешь этот запах?

Еве ничего не оставалось, как тоже втянуть носом воздух. Сырая винодельня была наполнена пьянящим ароматом отжатого винограда. Этот запах так и манил окунуться в мечты, и Еве вдруг так захотелось забыть обо всем и погрузиться в мир грез.

Вольф потянулся за куском хлеба. Еве почему-то нравилось стоять рядом с ним, поэтому она не спешила идти дальше. Когда он, перестав жевать, пристально посмотрел на нее, она зачарованно взглянула ему в глаза. Сердце Евы учащенно забилось. Она и сама не знала, почему ей нравится близость Вольфа. Наверное, все дело было в его обворожительном взгляде.

Вольф относился к той категории людей, которых или любят, или презирают. Он был предан друзьям и беспощаден к врагам. Никто не мог упрекнуть Вольфа в лени, однако в его голове постоянно зрели тайные замыслы. Как и Андреас, этот противоречивый юноша тоже был мечтателем, но только его грезы больше напоминали дикие фантазии.

Услышав недовольное ворчание других рабочих, Ева поспешила с кофейником к ним. В этот момент Ричард Клемпнер, бывший инженер, что-то оживленно рассказывал окружающим. Недавно вступив в ряды национал-социалистической партии, он только о том и говорил, что о великом предназначении Германии. Ричард рьяно настаивал на исключительности немецкой нации и ее истории. Ева остановилась, чтобы послушать его рассуждения о любви немцев к земле и порядку. Объясняя, что слово «национал» означает всех, кто говорит на немецком языке, а «социалистический» — общественное благо, Ричард смотрел прямо на Еву, как будто обращался только к ней.

Она и сама хотела бы гордиться своей родиной (тем более, что ее отец всегда поощрял патриотизм), однако то что она видела и читала в газетах, не вызывало у нее ничего кроме стыда. Чем было гордиться? Жизнью под французской оккупацией? Для Евы быть немкой означало, что она и ее друзья — всего лишь объекты насмешек для чужаков а флаг Германии не вызывал у нее (да и не только у нее) никаких патриотических чувств. Ныне черная, красная и желтая полосы для большинства немцев олицетворяли лишь слабость и упадок пожалованной победителями Веймарской республики.

Откашлявшись, Бибер натянул на свою лысую голову фуражку.

— Осталось менее двадцати недель до того, как они уйдут.

— Да, если только они выполнят условия договора, — ответил ему кто-то из дальнего угла. Там и тут раздались недовольные голоса.

— Выполнят, — кивнул головой Бибер. — Французам хватает и своих финансовых проблем, — он отхлебнул кофе.

— А они вернут нашим их дома на Руре?

Несколькими годами ранее французы выселили 150.000 граждан Германии из их исконных поселений в области Рура. Немецкое правительство на это никак не отреагировало.

Бибер покачал головой.

— Да что нам до этого! Вчера в сиротском доме закончился уголь. Священники созвали общину, чтобы собрать пожертвования, но у людей в деревне сейчас у самих — хоть шаром покати. Они обратятся в Веймар, но вряд ли политикам будет до этого дело, а дети мерзнут уже сейчас.

— Правительство еле держится на плаву, — проворчал чей-то недовольный голос, — и, надеюсь, оно таки утонет.

— В Берлине опять мятежи, — добавил другой рабочий.

— Большевики, — пронесся шорох голосов.

Немцы, живущие в сельской местности, не хотели иметь ничего общего с международным движением юнионистов, печально известным своей беспощадностью к инакомыслящим.

Бибер поднял руку, призывая к тишине.

— Давайте на минуту забудем о политике. У нас осталось еще несколько рейсов, но для того, чтобы деревня пережила зиму, нам понадобится больше денег. Можно было бы закупить запас угля для сиротского дома на всю зиму. Это обойдется дешевле, чем брать его частями, — Бибер посмотрел на Клемпнера. — Да и твой сын нуждается в лекарстве.

— У меня еще есть.

— А тебе хватит денег и на уголь, и на лекарство?

Клемпнер потупился.

— Партия старается помогать мне.

— Лучше бы ты обратился за помощью ко мне.

— Значит, мы продадим хорошее вино? — вмешался в разговор Вольф.

У Бибера была припрятана коллекция отборного рислинга, однако он не собирался рисковать ни единой бутылкой из этого запаса до тех пор, пока существовала опасность быть схваченным французами.

— Нет. Ни в коем случае. Пока французы не уйдут, мы это вино не тронем. Оно — на будущее. Мы можем рисковать чем-то похуже, но только не самым лучшим, что у меня есть. Я придумал кое-что другое, — раскурив трубку, Бибер выпустил облако дыма. — Я решил заложить свой виноградник. Это даст нам достаточно денег, чтобы закупить уголь. А с банком я расплачусь после того, как мы сможем безопасно перевозить хорошее вино.

Мужчины стали беспокойно переглядываться.

— Я знаю, о чем вы думаете, — продолжал Бивер, — но другого выхода я не вижу. Дети уже болеют и умирают от холода. У нас нет времени ждать. Я должен что-то предпринять.

Благодаря великодушию Бибера, остаток зимы в сиротском доме было тепло, голодные получали свой хлеб, а больные — лекарства. Никогда еще Ева Фольк не переживала столько радости. Каждый вечер, отправляясь к ящику для милостынь в церкви своего отца, девочка испытывала особое чувство причастности к чему-то большому и прекрасному, и это делало ее счастливой. Осознание важности миссии наполняло жизнь Евы смыслом. Она чувствовала себя целостной, но одним апрельским вечером все изменилось…

Ева и ее подруга Линди Краузе шли при свете первых звезд по необычайно тихому Вайнхаузену. Легкий, по-весеннему сырой ветерок гнал по брусчатке пустой рыночной площади несколько грязных бумажных листков. Над зеркальными водами Мозеля эхом пронесся далекий свисток паровоза. Проходя через рыночную площадь, Ева остановилась у старого колодца.

— Я же видела, как он смотрит на тебя, — сказала она, оглядываясь на хихикающую Линди. — Ну, знаешь, так… По-особенному…

Круглолицей, крупной Линди тоже было четырнадцать. Несмотря на свою нескладность и не слишком привлекательную внешность, она отличалась добротой и мягкостью характера. Для Евы Линди была самой близкой подругой.

— Да ну, не выдумывай, — рассмеялась она.

— А я говорю, смотрел, — настаивала на своем Ева. — Понтер втюрился в тебя. Спорим?

— Но ты же красивее меня, — ответила, все так же хихикая, Линди. — Может, он в тебя втюрился?