— Я бы купила его, — с живостью сказала Энджи. — Мне нужен такой дом. Я бы здесь сохранила все, как есть. Я восхищена! Кусочек старой Англии! А вы могли бы по-прежнему приезжать сюда на Рождество. Вы оба, Клиффорд, Хелен и трое детей.

— Вы не сможете его купить, — потрясенно произнес сэр Отто. — Ведь мы запросим за него не менее четверти миллиона.

— Четверть миллиона! — воскликнула Энджи удивленно. — А я бы не удивилась, если бы вы запросили за него в два раза больше! Такое имение на свободном рынке стоит не менее полумиллиона, поверьте мне, я знаю.

Синтия повернулась к Отто.

— Мы могли бы купить ту прелестную усадьбу в Найтсбридже, — сказала она. — И мне не пришлось бы носить эти зеленые резиновые сапоги.

— Но я думал, тебе нравится…

— Только ради тебя, дорогой…

— А я все делал только ради тебя…

Все это была ложь, но святая ложь. Просто они знали, как сберечь покой и счастье друг друга. Они делали то, что хотели сами, но притворялись, будто делают это, чтобы доставить удовольствие другому. Даже ее амурные дела с мужчинами должны были убедить его, что она довольно соблазнительный кусочек, раз другие желают ее. Или, по крайней мере, так она себе все представляла.

— Возможно, конечно, я назвала слишком высокую цену, — попробовала поторговаться Энджи.

— Я думаю, что полмиллиона звучит вполне убедительно, — решил Отто. — И поскольку мы представим это, как нашу частную сделку, то вы сэкономите, отказавшись от услуг агента по покупке недвижимости.

Вот так все и устроилось, и Энджи приобрела Уэксворд-холл. Это поразит Клиффорда, Хелен и их троих детишек. Но они это заслужили, гадкие ничтожества, решила Энджи.

Энджи навестила Джона и Мэрджори Лэлли в их коттедже Эпплкор. Эти двое прекрасно ладили между собой. Дело в том, что Мэрджори привыкла ко всему относится с улыбкой, а Эвелин постоянно плакала.

— Джон, не глупи! — говорила Мэрджори, когда он вел себя неподобающим образом.

— Ой-ой-ой, ну что за характер! — восклицала она, совершенно спокойно наблюдая, как он кричит и беснуется.

— Джон, ты не можешь так говорить обо мне. Должно быть, ты говоришь о себе? — удивлялась она, когда он характеризовал ее всякими нелестными эпитетами.

Он много раз пытался найти другую, лучше ее женщину, но не мог. Если он почему-то не разговаривал с ней, она, казалось, и не замечала этого, но отправлялась пить кофе к соседям и разговаривала с ними. Иногда в таких случаях она делала попытку пригласить и его, но если он не отзывался или медлил, Мэрджори уходила одна. Она всегда говорила только о своих собственных чувствах, но не об его. Она выкинула вон всю старую мебель Эвелин и приобрела должным образом отреставрированную антикварную, ее она выбирала со знанием дела, чтобы не было никаких заплат, пузырей или стягивающих скоб, которые некоторые реставраторы накладывают для гарантии, но мебель из-за этого очень скоро становится утилем. Она избавилась от медной посуды и прорубила еще одно окно, через которое в коттедж хлынул поток прямых солнечных лучей. Она переоборудовала кухню и купила новую встроенную кухонную мебель за такую сумму, которая буквально привела в шок всех соседей. В конце каждого сезона она отправляла свою одежду в Оксфордский благотворительный комитет и покупала себе новую. Она провела инвентаризацию всех работ Джона. Мэрджори понимала все те трудности, которые он испытывал в творчестве, и всегда была в курсе его дел. У нее было и свое дело — она занималась художественным шитьем и изготовлением украшений, ее изделия даже выставлялись, и она имела некоторую известность в этой второстепенной области искусства, как она любила подчеркивать, — впрочем, она позволяла себе работать только, когда работал Джон. В любой момент она была готова отложить работу и переключить все внимание на своего обожаемого супруга.

О, Мэрджори была удивительная жена. Многие считали, что Джон не достоин ее. Напомню вам, что она имела собственный источник дохода, что значительно упрощало ее жизнь — она никогда не просила у него денег.

Джон теперь редко посещал паб, предпочитая компанию своей жены, с ее постоянно хорошим настроением и улыбчивостью. В постель она всегда ложилась первой и притворялась, что спит. Если он будил ее, она принимала его ласки с радостью и желанием. Если нет — она спала. Просто идеально! Такая жизнь, конечно, отразилась и на его работе. Он начал писать солнце над блещущей водой и золотые тыквы на кухне: он потерял интерес к смерти и разрушению. Он думал, что в ее возрасте уже поздно иметь ребенка, а она сказала, что нет. И они решились.

Она уговорила его встретиться с Хелен в Лондоне, когда он поехал на открытие новой художественной галереи в Хеймаркете. Джон разыскал на выставке Клиффорда. Потом Хелен приехала к отцу, и он позабыл все свои тревоги. Она взяла отца за руку, а Джон сжал ее руку, почувствовав такое знакомое, родное тепло.

— Мне кажется, я иногда бываю немного не в себе, — произнес он. Это прозвучало как извинение — и она приняла его. Только вот с Мэрджори она почти не разговаривала, хотя та, казалось, была очень рада ее приезду. Хелен понимала, что ей следовало бы быть поприветливей, но не могла.

— Будь довольна, что у него есть Мэрджори, — сказал Клиффорд. — Это снимает с тебя обязанность заботиться об отце. И только посмотри, как изменились его картины!

Он подослал Джонни сфотографировать последние картины Лэлли в инфракрасном свете (в сарае), когда обитатели коттеджа Эпплкор спали. И заметил, что стиль работ не изменился, изменилось только содержание. Правда, Клиффорду прежние картины отчего-то нравились больше, но зато новые, скорее всего, будут охотнее раскупаться. Ну что ж, что-то мы приобретаем, а что-то теряем, и может быть, такой перемены он ждал всю свою жизнь. Стоимость полотен Лэлли составляла с некоторыми отклонениями около восьми тысяч фунтов. Неплохо. Подобную сумму предлагал и Тейт, но сделка пока не состоялась.

Хелен заметила, что Мэрджори беременна, и расстроилась до слез.

— Это ужасно, — говорила она. — Эдвард, Макс и Маркус будут старше своей тетушки. Это ненормально.

— А может быть, это будет мальчик, — заметил Клиффорд. — Их дядя.

Ей даже думать об этом не хотелось, и она совсем расплакалась. Но не потому, что ее в самом деле тревожило именно это. Она оплакивала бедную Эвелин, которая так и не добилась того, чего хотела, и умерла, думая, что пытались достигнуть невозможного. И вот то, чего так и не добилась Эвелин, так легко удалось сделать Мэрджори.

Вскоре после того, как вопрос о приобретении Уэксфорд-холла был решен, в один из воскресных дней Энджи, как я уже говорила, нанесла визит Джону и Мэрджори. Джон был вежлив, корректен, абсолютно трезв и чисто выбрит, а Мэрджори — в домашнем просторном халатике — не скрывала свою беременность. Они беседовали за жареной бараниной с красносмородиновым желе (последняя банка из запасов, приготовленных еще Эвелин) и говорили главным образом о Клиффорде Уэксфорде, хотя Мэрджори все время старалась прекратить этот разговор.

— Ни в коем случае, — говорила Энджи, — вы не должны подчиняться условиям, оговоренным в контракте с Леонардос. Они ставят вас в какие-то совершенно неестественные рамки. Мы можем обратиться в Европейский Суд. По существу, этот контракт ограничивает ваше творчество тремя картинами в год, поддерживая тем самым высокую стоимость ваших произведений, но при этом выигрывают все, кроме вас. Весь доход получает галерея Леонардос, но не вы. Сколько они вам выплачивают?

— Две тысячи в год.

— Но это же ничтожно мало, — улыбнулась Энджи. — Это настоящая эксплуатация.

— Конечно, — сказал Джон, — я за год пишу не три, а гораздо больше картин. Но я не имею права их продавать.

— Он хранит их в сарае, где велосипеды, — заметила Мэрджори.

— Очень хочется посмотреть их, — загорелась Энджи.