— Это и случилось, потому что ты ожидал, — отрезала Хелен. Она собрала все свое мужество, приняла предложенные ей матерью деньги в количестве двухсот фунтов (собственные деньги Эвелин, сбереженные с таким трудом за несколько лет) и положила их на депозит, на что сняла квартирку на пятом этаже без лифта в Эрл-Курт.
Капитал сделать из этого не удалось Что было делать? Нужно было искать работу. И нужно вернуть ребенка.
Хелен пришла в офис Эдвина Друза не в слезах, как прежде, а распаленная злостью. Он почуял, что может потерять ее. Он обнял ее; она оттолкнула его. Он настаивал. Конечно, это не было изнасилованием в прямом смысле, но могло быть так интерпретировано. Возможно, он был вегетарианцем только в целях усмирения своей буйной натуры, прячущейся за бородой и обликом хиппи. Сожалею за него, но у него ничего не вышло. Хелен вырвалась — и нашла себе другого поверенного.
Она пошла прямо к коллеге Ван Эрсона, Кутберту Вэю, которого они с Клиффордом однажды принимали дома, и потребовала помощи. Он станет ее представителем, сказала она, во имя справедливости — и причем, безвозмездно. Кутберт Вэй был потрясен неистовством и красотой ее гнева — он засмеялся.
Плачевная защита Друзом интересов своей подопечной стала уже предметом обсуждения в определенных кругах. Вэй был так же очарован ее сверкающими глазами и пылающими от гнева щеками, как прежде Друз — ее плачущим мазохизмом. Он сказал, что согласен на отсрочку гонорара, и — что будет счастлив защитить Хелен.
Таким образом, когда Клиффорд пришел в суд, он встретил защиту Хелен не в лице Друза, а в лице Вэя, непреклонного и злобного, который заявил судье, что у Хелен теперь есть собственный дом, чтобы взять ребенка к себе, и провозгласил, что Клиффорд был равнодушен к судьбе ребенка и использовал его как орудие мести. Кроме того, во всеуслышание было заявлено, что как Клиффорд, так и Энджи Уэлбрук — люди недостойные, лишенные моральных принципов (были приведены доказательства, что Клиффорд присутствовал на вечере, где принимались наркотики), и вообще выдвинул против Клиффорда уйму вздорных обвинений, и это сработало (Хелен была отомщена — Клиффорда чернили так же злобно, как и ее несколько месяцев назад). Так что Хелен покинула здание суда с дочерью на руках. (Судья пожелал увидеть дитя в отдельном кабинете в присутствии обоих родителей. Нелл, увидев мать, расцвела от счастья и прыгнула ей в объятия. Еще бы, ведь она едва ли знала Клиффорда в лицо. Если бы там была няня, вероятнее всего, она побежала бы к няне, но судьи обычно не задумываются о таких вещах).
— Опеку отдать отцу, воспитание и контроль — матери, — присудил судья.
— Полагаю, что теперь Кутберт Вэй — твой новый любовник? — прошипел ей на ухо Клиффорд, выходя из суда. — Вижу, что ты продвигаешься вверх по лестнице законности. Но я скорее умру, чем позволю тебе торжествовать.
— Тогда умри, — парировала Хелен.
Тяга любви
Перетягивание ребенка между родителями — вот что творили с малышкой Нелл первые два года ее жизни. Сначала одно, потом другое: то великолепный, сверкающий чистотой и порядком дом ее дедушки и бабушки в Сассенсе; то небольшой и откровенно богемный дом других дедушки и бабушки — по выходным, а между ними на неделе — квартира на пятом этаже в Эрл-Курт; потом, теперь не столь блестящий, однако элегантный дом отца в Примроуз-хилл; затем дом в Машвел-хилл, в котором ее мать стала жить с новым мужем, Саймоном Корнбруком.
Позвольте мне кратко рассказать вам, каким образом Хелен повстречала Саймона Корнбрука и вышла за него замуж. Это был действительно достойный человек, может быть, немного скучноватый, как, впрочем, почти все достойные люди. Он был очень умен и имел диплом первой степени Оксфорда по политике, экономике и философии. Он занимался тем, что писал статьи для цветного приложении к «Санди таймс». Иногда, по согласованию с высшими кругами, он писал для «Таймс» передовицы. Саймон был невысок, с яркими добрыми глазами и круглым лицом, и, хотя ему было немногим более тридцати, сохранил лишь остатки шевелюры, будто биение мысли внутри черепа затрудняло произрастание волос. Он очень и очень отличался от Клиффорда, и, возможно, для Хелен в этом и состоял его шарм. Это — плюс его доброта, внимание, открытость, а также, конечно, состояние, да еще его преданность и физическим, и эмоциональным интересам Хелен сыграли свою роль в симпатиях к нему.
Она не любила его. Она пыталась любить; она почти убедила себя, что любит, но, читатель, она не смогла любить его. Ей нужен был муж, отец для Нелл — защитник ее и ее ребенка от Клиффорда и новой своры его юристов (он отказался от услуг Ван Эрсона). Что касается Саймона, то он любил Хелен, но при этом, я полагаю, где-то в глубине души таил мысль, что она должна быть благодарна ему — и что эта благодарность привяжет ее к нему. Разве он не пожертвовал собой, взяв замуж женщину с почти преступным прошлым и с чужим ребенком? Хотя, конечно, он и не подумал бы заявить об этом вслух! И, конечно, Хелен была благодарна ему.
Да и как она могла быть неблагодарна? Она ценила своего умного, доброго мужа, который, хотя и обладал богемной профессией журналиста, никогда не засиживался допоздна за рюмкой в увеселительных местах; никогда не давал ей повода для ревности; был внимательным, нежным любовником и увозил ее домой из гостей в тот же момент, когда она намекала, что желает уехать. (В те времена, когда она посещала званые вечера с Клиффордом, она даже не осмеливалась попроситься домой, прежде чем он сам не высказывал такое пожелание, как бы ни умирала она от скуки и усталости). В тех местах, где они бывали с Саймоном, публика была более приветлива, менее нервна и менее заносчива (хотя, временами, более проста). Это не были блестящие люди, зато несравненно более приятные.
Хелен была счастлива встретить Саймона: теперь она избавилась от необходимости ежедневно дважды взбираться по пяти пролетам лестниц вместе с еле ковыляющей Нелл (после дня, проведенного на работе за расписыванием мебели в Браш Антик на Бонд-стрит, надо было проехать весь Лондон, чтобы забрать Нелл из яслей, и обратно на Эрл-Курт, на пятый этаж) — о, цена материнской любви может быть непомерно велика, и замужество тогда кажется очень удобным и спасительным.
Будучи холостяком, Саймон Корнбрук купил дом на Машвел-хилл. Дом требовал приобретения обстановки. Саймон поехал на Бонд-стрит, чтобы приглядеть там антикварную мебель (тогда еще существовали такие магазины). Билл Браш повел посетителя в запасники, чтобы показать ему недавно поступивший огромный темно-зеленый буфет, расписанный красными цветами, над которыми, так уж получилось, в этот момент и трудилась Хелен. Она взглянула на Саймона снизу вверх, из своего полусогнутого положения; и Саймон ярко запомнил мазок белой краски у нее на щеке — и все для Саймона было решено, правда, не для Хелен. Да, это похоже на Хелен! Она всегда имела таинственную власть над сердцами и судьбами мужчин — и никакой власти над собственным сердцем и собственной судьбой!
Через месяц они поженились, и дом на Машвел-хилл сразу же был введен в совместное владение, и Эвелин почти сразу же после этого получила свои двести фунтов обратно. Саймон, как я уже отмечала, был щедр, благороден и предусмотрителен.
— Машвел-хилл! — с презрением повторял, бывало, Клиффорд. — Хелен — на Машвел-хилл! Она, должно быть, отчаянно хотела замуж, раз пошла на это. Бедняга Корнбрук! Ну что ж, человек, который покупает дом на Машвел-хилл, большего и не заслуживает.
Теперь Машвел-хилл, читатель, если вы этого не знаете, стал достаточно респектабельным районом, зеленым и процветающим, и расположен он на северной окраине Лондона, откуда открывается чудесный вид на весь город. Но это «спальный» район, и достаточно отдаленный для тех, кто хочет находиться в центре событий. Конечно, ни Саймон, ни Хелен не относились к разряду таких людей, и это отчего-то очень раздражало Клиффорда.
Поэтому Клиффорд отправился в суд с заявлением, что Саймон Корнбрук — распущенный человек и алкоголик, однако не смог собрать доказательств, и обвинение принято не было. (Суд решил, что Корнбрук является просто журналистом — не хуже, чем они все). И Нелл вновь осталась с матерью, но в суде улыбалась всем, особенно радостно — маме, но только не Энджи.
