Картину Лэлли, изображавшую мертвую утку и охотника с сумасшедшими глазами, Клиффорд повесил над кроватью. Это напоминало ему о том случае, открыто говорил он всем, кто спрашивал, когда бывший тесть напал на него, обнаружив их с Хелен в постели. Да, множество драм впоследствии становятся заобеденными анекдотами. Это форма излечения от ран. Клиффорд все еще говорил о разводе с болью, хотя всем (нормальным людям) было известно, что именно он начал бракоразводный процесс, и что его ни на миг не тронули слезы и очевидное раскаяние Хелен. Нет ничего более иррационального, чем предательство; еще более странно, что можно привыкнуть к предательству!

Теперь, под картиной с мертвой уткой, Клиффорд говорил Фанни:

— Я люблю тебя настолько же, насколько люблю всех окружающих. Конечно, это немного. Если бы мне пришлось выбирать между Фрэнсисом Бэконом и тобой, осмелюсь сказать… я выбрал бы Бэкона. Но мне нужно, чтобы кто-то смотрел за домом и за Нелл, поэтому я прошу тебя. Я думаю, мы уживемся.

— Надо было оставить ребенка дома с матерью, — резко ответила Фанни. Она не боялась Клиффорда и никогда не придавала значения его грубостям. — Ребенку в три года нужна мать, а не отец.

— Ее мать — безответственная, ленивая женщина, алкоголичка и дрянь, — проговорил Клиффорд. По его тону и набору слов можно было сделать вывод, что он и ненавидел Хелен, и любил ее.

Фанни вздохнула: она поняла это. Ее всегда огорчали не сами слова Клиффорда, а их подтекст.

— Мать — есть мать, — кратко резюмировала она, вставая и одеваясь. У Фанни были красивые стройные и длинные ноги, стройнее и длиннее, чем у Хелен. Если у Хелен и были внешние недостатки, то это были ноги: теперь, ближе к тридцати ее годам, они начали полнеть. Она часто носила брюки.

Фанни, в те благословенные дни, когда женщины носили все, что угодно, лишь бы привлечь внимание: чем глупее, чем более вызывающе, тем лучше — могла носить и мини, и шорты, и все к своей выгоде. Именно в тот день, когда она явилась в офис в шортах, Клиффорд сказал ей, что благообразные буржуа не одобрили бы это; и тогда же начался их роман.

Клиффорд полагал, что не имеет привычки спать со своими секретаршами, даже напротив. Но оттого, что они были в чужой стране, что она поехала с ним, что у нее была ученая степень в искусствоведении и ее мнение Клиффорд ценил — от всего этого они сблизились. Он, по крайней мере, мог поговорить с умным и знающим собеседником. Конечно, у нее не было этого феноменального чутья и на искусство, и на деньги, но у кого, кроме Клиффорда, оно было?

— Ты стал так вульгарен, Клиффорд, — сказала Фанни. — Похищение ребенка — большой грех.

— Как ты можешь украсть то, что и так принадлежит тебе? — вопросом ответил Клиффорд. — Я украл этого ребенка, как украл бы бесценное творение искусства из сырой, прокисшей церкви. Неужели, видя, что картина гибнет, я буду еще просить разрешения? Я спас своего ребенка от ее матери. Все, что мучает тебя, Фанни, это ревность: ты не хочешь делить меня с Нелл.

Клиффорд, как и многие мужчины, чистосердечно верил, что он является центром вселенной для женщин, окружающих его, и что эти женщины, хотя и могли судить его эмоционально, не имели права на моральное суждение о нем.

И должна сказать с сожалением, Фанни сделала вид, что сдалась, засмеялась легко и сказала:

— Думаю, ты прав, Клиффорд.

Фанни хорошо понимала, что ее присутствие в доме Клиффорда зависит от присутствия здесь же Нелл. А жить в доме на авеню де Ринз с великолепным видом на Альпы и с бассейном с подогретой водой, и со слугами, значительно лучше, чем снимать маленькую квартирку над магазинчиком; ее зарплаты секретаря здесь, в Женеве, хватило бы только на это. Потому что, хотя Леонардос высоко оплачивал должность председателя, директоров и давал проценты своим инвесторам, обычные служащие в этом заведении — а это были, в основном, женщины — должны были выбирать между низкой зарплатой и престижной работой — или наоборот, но это вряд ли. (Обычный способ показать женщине ее место, принятый во всем мире, и я думаю, вы уже на себе это испытали, мои читательницы). И Фанни должна была признать, что вокруг множество столь же красивых, столь же талантливых, как и она, девушек, слишком жаждущих занять место помощницы великолепного, знаменитого, блестящего Клиффорда Уэксфорда, и даже претендовать на меньшее, чем она.

А уж поскольку у вас с шефом роман, вам лучше делать то, что он требует, поскольку теперь он непременно будет смешивать и вас — и ваши должностные обязанности, и не следует при этом ждать от него последовательности и логики.

Но опасаюсь, что Фанни просчиталась. Фанни начала действовать заодно с Клиффордом и поэтому перестала разубеждать его отказаться от услуг мерзкого мистера Блоттона. В ее защиту я могу сказать только, что, хотя Фанни и не была в восторге от личности Клиффорда, от его социального облика и его финансовых делишек, но любовь имеет мало общего с восхищением личностью и уважением. Фанни же любила Клиффорда — вот и все. Клиффорд, между прочим, был превосходным любовником — нежным и страстным. Я говорила это уже прежде? И, к тому же, он был так красив. Его страстные обвинения Хелен в суде сделали его суровое лицо еще более красивым, не говоря уже о его фотогеничности. Не удивительно, что фото- и просто журналисты так любили его в те дни.

Но Фанни удалось-таки настоять, чтобы Клиффорд сам встретил Нелл в аэропорту. И Клиффорд, взглянув на ужасное слово «Опаздывает», пошел выпить стакан вина (он редко пил что-то крепче) в буфете для персонала аэропорта. У него были полезные для его дела друзья во многих аэропортах. Поэтому он сидел, потягивал вино и наблюдал за табло из комфортабельного кресла, но это не придало комфорта его душе. Нет. Если бы была известна причина опоздания, он бы не находил себе места, но не позволил бы этому отразиться на своем лице. Затем слово «Опаздывает» сменилось на длинную трехрядную надпись «Просьба: проконсультируйтесь в бюро «Контакты с ZARA». Слово «просьба» было, конечно, совершенно излишне, поэтому несло еще более зловещий смысл.

Клиффорд смотрел на толпу, обступившую бюро «Контакты с ZARA», и уже понимал, что произошло наихудшее. Он не присоединился к толпе. Он пошел к своим друзьям я позвонил Фанни. Фанни сразу приехала.

Позже, когда стало все ясно, Фанни и было поручено позвонить Хелен и все рассказать.

Можете себе вообразить состояние Хелен, когда она приехала за дочкой в детский садик. Это случилось в 3.15, и Нелл была уже далеко.

— Шофер ее отца забирал девочку, — сообщила мисс Пикфорд. — Он приехал в «роллс-ройсе», — добавила она, будто этот факт извинял инцидент.

В те невинные дни похищение детей с целью выкупа, а также иные случаи жестокого обращения с детьми бывали не столь часты: во всяком случае, в газетах и на экранах телевизоров они не мелькали еженедельно, как сейчас; так что Хелен не пришло в голову, что ребенка забрал незнакомый человек. Она просто сразу же поняла, что это дело рук Клиффорда, но, но крайней мере, сомнений в том, что девочка физически вне опасности, у нее не было. Она сразу же позвонила Саймону в «Санди таймс» и своему поверенному, затем в сердцах попрекнула мисс Пикфорд, и только затем разразилась слезами.

— Как он мог так поступить? — спрашивала она друзей, знакомых, свою мать, — как он может быть таким злобным человеком? Ну что ж, она вырастет — и станет ненавидеть отца, моя бедняжка Нелл, и только это утешает меня, Я желаю, чтобы ребенок был у меня немедленно — и пусть Клиффорда отправят в тюрьму!

Саймон, который немедленно приехал, чтобы утешить свою плачущую жену, высказал мнение, что тюрьма не исправит Клиффорда. Нелл, вне сомнения, тоже этого не захочет.

Кутберт Вэй, поверенный, также приехал быстро, отложив все свои дела, и увидел потрясающе прекрасную — хотя и на четвертом месяце беременности — Хелен, но утешить ему ее было нечем: он был уверен, что Клиффорд забрал Нелл в Швейцарию, а оттуда ее очень трудно будет заполучить. Разве что засадить Клиффорда в тюрьму — но это все равно что посадить кота среди голубей.