Но где же тело маленькой Нелл Уэксфорд? Унесло в море? Возможно. Однако мужчина с ребенком должны были сидеть в салоне для некурящих; а все тела из этого салона были найдены и опознаны, и даже хорошо сохранились. И вновь нужно ждать, поскольку отец ребенка отказался пройти опознание. Артур Хокни хорошо его понимал, учитывая те обстоятельства, в которых находился ребенок. И вне зависимости от того, насколько тактично все было организовано, процесс опознания тела все равно травматичен для родителей. В то же время большинство родителей предпочло бы знать наверняка, чем мучиться неизвестностью. Отчим ребенка теперь увел свою жену: возможно, он прав, а возможно, и нет. Стоять среди останков человеческой плоти и остатков собственности; среди множества бренных оболочек, когда их покинула душа, вскоре становится не так тяжело, как ранее; скорее приходит осознание ценности и скоротечности жизни. (Или так, по крайней мере, казалось Артуру Хокни. Ну что ж, он был вынужден видеть смерть в таком ракурсе, не так ли? Иначе ему пришлось бы расстаться со своей профессией). Но поистине странные вещи происходили здесь! Тела запросто пропали. Оставалось только предположить, что тело ребенка было унесено на вершины Альп орлом, а тело мужчины утащено в глубину гигантским скатом. Но если предположение неправдоподобно, это не означает, что такое не могло случиться. Для Артура Хокни самое простое и правдоподобное объяснение никогда не было единственно правдивым, и именно поэтому он был знаменитым и наиболее высокооплачиваемым экспертом в «Трансконтинентал». Благодаря этому — и тому, что он именовал шестым чувством. Иногда он знал то, чего знать никак не мог. Он даже ненавидел порой это качество, но ничего не мог с ним поделать. То есть глубины человеческой личности иногда были поняты лишь ему одному.

Артур подошел к Хелен. Был серый день, серое место. Хелен сидела молча и печально. Она повернула к нему свое лицо. И Артур подумал, что видит самую прекрасную и самую печальную женщину в мире. Он не позволил себе думать ничего более: она была в печали, она была замужем, она была беременна. В то же самое время он знал, что увидит ее вновь, и много раз; что она станет частью его жизни. Но он заставил себя не думать и об этом.

— Они не нашли ее, не правда ли? — спросила она, и он был удивлен беспечальностью ее голоса.

— Нет.

— Я знаю, мистер Хокни. Они ее не найдут, потому что Нелл жива.

Он смотрел ей в лицо и видел, как тревога уходит с него.

Возможно, она черпала свои силы и знания от Артура: она смотрела в его ясные глаза — и разделяла с ним его дар предвидения. Она улыбнулась. Холодный вечерний ветер начал развевать песок по пляжу, рисуя замысловатые узоры. Узоры вечности.

— Вы думаете, что я сошла с ума? — спокойно сказала она. — Потому что едва ли кто-либо смог выжить здесь? — И она указала на остатки самолета и тел.

Трудно было тогда представить себе, что этот пляж станет вновь местом игр детей с их лопатками и формочками, но так оно, конечно, и случилось вскоре. Это самое место — теперь часть кемпинга «Канва бич сафари». Я считаю его грустным местом: каким-то образом трагедия прорастает через асфальт и песок и делает даже самое солнечное место грустным; и кажется, что море вздыхает и шепчет, а когда дует ветер, то слышится похоронная музыка! Но, возможно, все это мне просто кажется: ведь северное побережье Франции — это не Средиземноморье, и климат здесь совсем не тот; потому и чудится все это… Возможно, все дело в этом.

— Люди выживают в невероятных условиях и обстоятельствах, — невзначай обронил Артур. — Однажды летчица выпала из самолета, приземлилась на снег — и выжила, чтобы написать об этом книгу.

— Ее отец думает, что она мертва, — продолжала Хелен, — ничего удивительного. Так же думает и Саймон. Все они так думают. Так что, возможно, я и правда сошла с ума.

Он спросил ее, вроде бы совершенно невпопад, любила ли ее дочь конфетную смесь «Долли».

— Нет! — даже возмущенно как-то ответила Хелен. — Конечно, нет. Она разумная девочка, она знает, что конфеты…

И тут она начала плакать и извиняться. Он понял: именно такие мелкие, незначительные детали более всего расстраивают скорбящих родственников: пристрастия и антипатии их дорогих умерших — то, что окрашивает личность, дополняет ее, но при жизни проходит незамеченным.

Но Артур должен был об этом спросить, хотя ее ответ еще более поставил под сомнение жизнь Нелл. Это, конечно, было делом рук мистера Блоттона, который, как нарочно, вытащил, чтобы успокоить ребенка, те самые леденцы, которыми она так возмутилась, когда он ее спросил («Долли»?! Не надо мне «Долли»!). Как будто Нелл была каким-то опасным животным, чтобы ее успокаивали во время полета! А потом, когда она скорчила рожицу, мистер Блоттон съел конфеты сам: такой вот он был вредный человек. И чем больше я о нем думаю, тем хуже и хуже он выглядит в моих глазах.

— Я не знаю, что и думать, — проговорила Хелен, перестав плакать. Ее вера начинала улетучиваться. А он чувствовал, что не имеет права поддерживать ее: ни одного доказательства того, что девочка жива, нет.

Хелен поежилась от холода, и он обернул пальто вокруг ее плеч и отвел ее в машину, которую нанял. Похолодало. Артур вернулся вновь к беспомощным в горе, скорбящим людям среди ни о чем уже не скорбящих мертвых.

Ему сказали, что приехала миссис Блоттон. Он пошел поговорить с ней. Это была простая на вид и респектабельная женщина лет за сорок. У нее были белесые ресницы и голубые глаза. Он сразу понял, что она не любит чернокожих, даже столь уверенно и шикарно выглядящих, как он. Но хороший костюм, прекрасные манеры, вкрадчивый голос могут победить любые рассовые предрассудки. Однако ему было известно, что есть некоторые белокожие женщины, в особенности такого северного типа, как миссис Блоттон, которые никогда не перейдут грань своих предрассудков. Вернее сказать, они даже не пытаются их преодолеть: любой черный для них символизирует разнузданную сексуальность. Если бы они только знали, как тонко, как нежно и робко может любить чернокожий; как он может зависеть от истинной любви, как он тоскует по редкой, фантастической любви. Однако здесь была юдоль скорби и смерти, а не любви, и этот жалкий расизм пусть будет проблемой этих людей, а не его проблемой.

Зрелище трупов в бараке, где их поместили, привело миссис Блоттон скорее в состояние раздраженности, чем скорби. Она хромала, потому что надела новые туфли: дешевые и достаточно неудобные, совсем не те, которые кинулась бы купить женщина, когда ей замаячили два миллиона фунтов. В таком случае типичная женщина или начала бы их проматывать, не в силах удержаться, или не потратила бы ни цента, из чувства вины либо осторожности. Она ничего не знала, подумал он и поверил ей, когда она сказала, что узнала о страховке только из письма, пришедшего на другой день после катастрофы, в конверте, надписанном рукой Эрика. Она даже не стала читать квитанцию: просто посмотрела на номер рейса, потому что по телевизору показывали последствия катастрофы, и она еще подумала, что люди, доверяющие авиакомпании ZARA, ничего лучшего и не заслуживают. Номер рейса отпечатался у нее в памяти. И Эрик не приехал домой тогда, когда она его ожидала. Поэтому она позвонила в Хитроу. И ее худшие опасения оправдались: ее муж летел этим рейсом. Он погиб. Но зачем ей проходить эти мерзкие формальности? И кто вы такой, в конце концов, что без конца мучаете меня вопросами? Она, конечно, не сказала «убирайтесь в свои джунгли», но это вертелось у нее на языке.

— Но случается, люди выживают в авиакатастрофах, — сказал Артур.

— Откуда вам известно? — грубо спросила она. И показала ему на человеческую руку, торчавшую из пластикового пакета, аккуратно завернутого французами, чтобы скрыть самое неприятное внутри.

— Это его рука, — сказала она, — Эрика.

Артур взглянул на пометки на пакете: эта часть тела была обнаружена в переднем отсеке, ориентировочно в пятом ряду, где и были усажены, судя по билетам, Блоттон с Нелл. Рука, правда, уже была опознана родственниками, но предположительно.