С этими словами он вышел из комнаты.

В холле Шоуз-касла граф Этерингтон встретился с Моубреем, который возвратился после безуспешного преследования человека, доставившего анонимное письмо, и только сейчас узнал, что граф Этерингтон беседует с его сестрой. Оба были несколько смущены:

Моубрей никак не мог выбросить из головы то, что стояло в анонимном письме а лорд Этерингтон, несмотря на хладнокровие, которое ему удалось сохранить, был все же сильно взволнован своим бурным объяснением с Кларой. Моубрей спросил графа, видел ли он его сестру, и пригласил его вернуться в гостиную. Лорд ответил на это самым безразличным тоном, какой ему удалось принять, что он уже имел честь пробыть несколько минут в обществе молодой леди и не хочет больше докучать мисс Моубрей.

— Полагаю, вы были достаточно любезно приняты, милорд? — спросил Моубрей.

— Надеюсь, что Клара в мое отсутствие достойным образом выполнила обязанности хозяйки дома?

— Мое неожиданное появление, по-видимому, застало мисс Моубрей несколько врасплох, — ответил граф, — слуга ввел меня без доклада. А если первая встреча происходит внезапно и случайно, всегда возникает известная неловкость, особенно когда нет третьего человека, выступающего в роли церемониймейстера. Судя по тому, как держала себя молодая леди, я подозреваю, что вы недостаточно строго хранили нашу тайну, друг мой. Я и сам ощущал некоторое смущение при первой беседе с мисс Моубрей, но теперь это все позади. Раз уж лед сломан, я надеюсь, что мне еще не раз представится благоприятный случай гораздо больше оценить счастье, которым является для меня личное знакомство с вашей прелестной сестрой.

— Будем надеяться, — сказал Моубрей. — Но раз уж вы теперь покидаете нас, я хотел бы обменяться с вашей милостью несколькими словами, а холл место для этого неподходящее.

— Не возражаю, дорогой Джек, — ответил Этерингтон, следуя за ним с ощущением какой-то смутной тревоги: так, может быть, чувствует себя паук, когда он видит, что расставленной им паутине угрожает опасность, и, раскачиваясь в самом центре ее, смотрит во все стороны и не понимает, куда ему раньше всего броситься на защиту. Такова часть — и немалая часть — расплаты, всегда ожидающей тех, кто, пренебрегая «правилами честной игры», добивается своих целей интригами и обманом.

— Милорд, — сказал Моубрей, когда они вошли в комнату, где лэрд хранил свои ружья, рыболовную снасть и другие принадлежности для спорта, — должен признать, вы проявили со мной полную искренность, более того — вы охотно шли мне навстречу. Поэтому когда до меня доходят слухи, порочащие вашу милость, я не могу не довести их тотчас же до вашего сведения. Вот анонимное письмо, которое я только что получил. Может быть, ваша милость узнает почерк и сумеет, таким образом, обнаружить автора.

— Узнаю, чья это рука, — ответил граф, взяв протянутое ему Моубреем письмо, — и должен зам сказать, что это единственная рука, которая посмела бы начертать порочащую меня клевету. Я надеюсь, мистер Моубрей, что для вас просто немыслимо рассматривать эти гнусные выпады иначе, как заведомую ложь?

— То, что я, не наведя предварительно никаких справок, сразу передал письмо вашей милости, ясно говорит о том, что я считаю его содержание ложью, милорд. В то же время я ни на одно мгновение не усомнюсь, что ваша милость имеет полную возможность самым убедительным и очевидным образом опровергнуть столь неискусную клевету.

— Без сомнения, я могу это сделать, мистер Моубрей, — сказал граф. — Не говоря уже о том, что я действительно владею сейчас состоянием и титулом моего отца, покойного графа Этерингтона, я готов представить в подтверждение моих прав брачный контракт моего отца, свидетельство о моем крещении и показания всей округи. Все это и будет представлено мною в кратчайший срок: я полагаю, вы согласитесь, что никто не возит с собой подобных документов в почтовой карете.

— Разумеется, милорд, — сказал Моубрей, — достаточно, если их можно получить, как только они потребуются. Но разрешите мне спросить, милорд, кто писал это письмо и какое злобное чувство рассчитывает он утолить столь наглым и столь легко опровержимым обвинением?

— Он является, — сказал Этерингтон, — или, во всяком случае, по общему мнению, считается близким, к сожалению весьма даже близким моим родственником, в сущности — братом по отцу, но незаконным. Отец мой любил его, я тоже: у него есть необыкновенно привлекательные черты, и он слывет человеком отлично образованным. Но при этом голова у него не совсем в порядке, коротко говоря — он в некотором смысле помешанный, что и проявляется довольно обычным образом: несчастный юноша часто оказывается во власти нелепых фантазий и верит в свое высокое достоинство и величие — это, может быть, наиболее частое следствие безумия, — которые и внушают ему глубочайшую неприязнь к самым близким его родственникам и в особенности ко мне. Внешне, однако, речью, манерами, он производит впечатление вполне нормального человека, настолько, что многие мои друзья усматривают в его выходках скорее злонамеренность, чем помешательство. Но думаю, мне простительно, если я более мягко сужу о том, кто, как полагают, является отпрыском моего отца. И правда, мне очень жаль беднягу Фрэнка, который мог бы показать себя в свете самым достойным образом.

— Могу я спросить, как зовут этого джентльмена? — сказал Моубрей.

— Снисходительность моего отца дошла до того, что он дал ему наше фамильное имя — Тиррел, и назвал Фрэнсисом, как звали его самого. Но единственное имя, на которое он по-настоящему имеет право, — Мартиньи.

— Фрэнсис Тиррел! — вскричал Моубрей. — Но ведь так зовут того человека, который здесь, на водах, всех перебудоражил как раз перед приездом вашей милости. Вы, может быть, видели вывешенное тут объявление.

— Видел, мистер Моубрей, — ответил граф. — Пожалуйста, не будем больше касаться этого предмета: он-то и является причиной, по которой я не хотел упоминать о моем родстве с этим несчастным человеком. Но для людей с повышенной возбудимостью довольно обычная вещь — затевать безо всякого повода ссоры, а затем бесславно уклоняться от последствий.

— Впрочем, — сказал мистер Моубрей, — ему могли и помешать вовремя появиться на месте поединка — это, кажется, было как раз в тот день, когда ваша милость получили рану. А если я не ошибаюсь, вы тоже нанесли удар человеку, который вас ранил.

— Моубрей, — произнес лорд Этерингтон, понизив голос и взяв его за руку, — правда, я это сделал и рад отметить, что, каковы бы ни были последствия этого происшествия, серьезными они быть не могут. После мне пришло в голову, что человек, который на меня таким странным образом напал, имел некоторое сходство с несчастным Тиррелом, но ведь я не видел его много лет. Во всяком случае, он не очень пострадал, если способен сейчас продолжать свои козни с целью оклеветать меня.

— Ваша милость довольно спокойно относитесь к этой истории, — заметил Моубрей, — спокойнее, думается мне, чем отнеслись бы многие люди, едва-едва избежавшие, подобно вам, такой беды.

— Ну, во-первых, я вовсе не уверен, что риск подобного несчастья был так уж велик, — сказал лорд Этерингтон. — Как я вам неоднократно говорил, мне не удалось по-настоящему разглядеть негодяя. Во-вторых, я вполне уверен, что сколько-нибудь длительных последствий для него столкновение наше не имело. Слишком уж я старый охотник на лисиц, чтобы прийти в ужас от прыжка лошади, коли она уж прыгнула, и не похож на героя известного рассказа, потерявшего сознание утром при виде пропасти, по краю которой он полз ночью, будучи пьян. Человек, писавший это, — тут лорд Этерингтон кончиком пальца дотронулся до письма, — жив настолько, что способен угрожать мне, и если он был ранен моей рукой, то это случилось тогда, когда он покушался на мою жизнь: шрам, напоминающий об этом происшествии, останется у меня на всю жизнь.