Вот он, Михаил! Ягунин, прислонившись к стойке, потягивал пиво и о чем-то лениво болтал с буфетчицей, полненькой смазливой бабенкой лет двадцати пяти.

Естественно, не мог Иван Степанович в ресторанном гаме слышать разговор Михаила с буфетчицей Нюсей. Говорил же он ей вот что:

— Ох и хитрая ты-ы… — Ягунин значительно и с некоторым восхищением растягивал слова, копируя разбитного николаевского взломщика-гастролера Бусю Гудочка, которого ему пришлось допрашивать. — А ка-а-к ты догада-а-лась, скажи-и?

Буфетчица, не отрываясь от дела — она разливала «бурдового» цвета вино по бокалам, — стрельнула на Ягунина серыми шустрыми глазками и коротко хохотнула:

— Ха! Велико дело! Я вашего брата за версту вижу насквозь. Одного поля ягодки.

— Да ну! — удивился Ягунин и чуточку прихлебнул из кружки. Он помнил, что с пивом торопиться нельзя: неизвестно, хватит ли ему остатков собственного жалования на вторую кружку. Ах как неосмотрительно сунул он все казенные дензнаки этой голодной Нинке. Хоть бы оставил маленько…

Ягунин посерьезнел лицом и слегка наклонился к буфетчице.

— Ладно, догадалась так догадалась… Точно, кореша мы с ним. Он говорил, что бывает у вас. Ну, вот я и того… пришел.

— Прише-о-л, — кокетливо передразнила Нюся. — А зачем тебе Венька-то?

Михаил глядел в кружку и потому не заметил пристального взгляда, каким молниеносно кольнула его Нюся, рассматривая на свет фужер.

— Должок за ним, — спокойно ответил Ягунин и сделал глоток. Он был готов к такому вопросу.

— В карты, что ль? — небрежно уронила Нюся.

— Да нет… Заказик ему сработал, по слесарной части. А он деньгу не принес. Посулил…

И тут Михаил надрывно закашлялся, не договорив: видно, для простреленных легких ресторанный чад был тяжел. Зажимая рот рукавом, Ягунин душил взрывающийся в нем кашель — ему не хотелось привлекать к себе внимание, но ничего не мог сделать с собой, грудь разъедало.

Он не видел, как замедленно обернулся сидевший за несколько столиков от буфетной стойки худощавый шатен с широко расставленными глазами, отчетливой ложбинкой под крупным носом и набриолиненным пробором. Одет он был неприметно, как и большинство: что-то полувоенное, что-то пиджачное. Острым взглядом пробежавшись по лицу и одежде Ягунина, он опустил голову, словно опечалился, и отвернулся.

Как ни волынил Ягунин, а пиво пришлось допить. Он поставил кружку, небрежно выбросил на стойку мятую пачечку денег.

— Так где же мне его, подлюку, искать? — спросил он, утирая ладошкой губы.

— Откуда я знаю? — Буфетчица пожала пышными плечами неопределенно. — Сам спроси… У тех вон, видишь? Его бражка…

Она кивком показала в угол зала, противоположный от входа, и добавила недобро:

— Хватит торчать у буфета. Прилип, не оторвешь.

Ягунин будто не слышал. Он пытался разглядеть компанию, занимавшую сдвинутые столики в углу, но трудно было это сделать: мешал табачный чад, застила мельтешня танцующих парочек; Минутку назад, когда скрипка, контрабас и рояль страстно вдарили популярный тустеп, в «Паласе» началось невообразимое.

Ягунин и без того еле сдерживал раздражение, а тут еще эта свистопляска. Какие хари, рожи, рыла — откуда вынырнули они все? Ведь четвертый год уже выводит Советская власть этих паразитов, а они, как тараканы из щелей, лезут и лезут…

— подвывал зал музыке.

Тупая квадратная физиономия, слюна в уголках рта запеклась густой пеной, радостны белые глаза хапуги, дорвавшегося до дешевого молодого мяса. Как тошнит, верно, эту косенькую девчонку от его смрадного дыхания, от его бормотания, похотливых лап, елозящих по спине и ниже… Где был ты, Ягунин, как проморгал, не поставил в свое время к стенке этого пакостника-спекулянта, воспрянувшего духом после введения НЭПа?..

— Веселый народ… — усмехнулся Ягунин и покрутил головой. — Значить, пойду поспрошаю, спасибочко!

Скверный Михаил актер, никудышный: кривая, ненавидящая получилась у него усмешка, и Нюся даже брови вздернула: ну и ну! Не выдержал Ягунин, пробираясь сквозь пьяное, пляшущее скопище, — поравнявшись с белоглазым, с острым наслаждением даванул каблуком носок модной штиблеты.

— Уй, сволочь! — взвыл белоглазый, бросая косенькую и хватаясь обеими руками за ногу.

— М-молчи, падло! — зыкнул на него Михаил, чувствуя, как зачесались глаза от дикой ярости.

Наверное, сказано это было внушительно — дернув за руку девицу, хапуга с квадратной рожей, перекошенной злостью и испугом, утонул в скачущей толпе.

Найти местечко неподалеку от интересующей Михаила компании было легко — прочие посетители «Паласа» старались держаться подальше от сдвинутых столиков в углу. Это было вполне объяснимо: одного взгляда хватило Ягунину, чтобы опознать не просто шпану, не «подозрительных лиц», а отъявленных, махровых, отпетых воров, а возможно, и бандитов. Их было восьмеро, почти все молодые парни, и лишь один был в возрасте, весьма, впрочем, неопределенном: гляделся он и на тридцать пять и на все шестьдесят. Его круглая, коротко остриженная полуседая голова, побитая лишаями, будто вросла в бугристые плечи, длинный шрам вертикально рассекал шершавую кожу от челюсти до брови. Глаза Михаил не разглядел — пожилой сидел к нему в профиль.

Как подбираться к блатным, как он будет разузнавать о Шлыке, Ягунин понятия не имел. Он решил положиться на время. Заказал подскочившему к нему официанту кружку пива — денег на нее хватило в обрез, поставил локти на стол, уткнул в ладони белобрысую голову и начал наблюдать и слушать.

И было что. Разномастная компания представляла собой живописное зрелище. Вырядились, словно нарочно: у одного из-под явно заграничного пиджака выглядывала драная тельняшка, другой был при галстуке, в манишке и в кавалерийских, подбитых кожей галифе, третий в своей красной, расхристанной чуть не до пояса рубахе и жилетке был похож на загулявшего приказчика. Тощий кадыкастый блондин держал в руках гитару с грязным бантом и, ныряя подбородком то вправо, то влево, то вперед, чистым тенорком тянул нескончаемую и трогательную песню о злополучной судьбе жигана, которого угораздило полюбить дочь прокурора. Ему никто не подпевал, и даже трем размалеванным, совсем юным девчонкам воровская баллада была ни капельки не интересна. Девочки, впрочем, были пьяны, в отличие от парней — из них никто еще как будто не захмелел. Гулять они начали не так давно — из пяти бутылок опустели две, а одна — наполовину.

Пожилой официант подошел к буфетной стойке и что-то спросил у Нюси, но она не расслышала, отмахнулась и принялась подкачивать пиво. Официант стер полотенцем пот со лба, придвинулся ближе и, вытянув шею, спросил чуть не в ухо. Нюся пожала плечами…

— Эх, гоп-топ, Зоя! — взревели сильные и слабые, густые и тонкие голоса, подхватив популярную вульгарную мелодийку.

Официант удовлетворенно кивнул Нюсе, взял со стойки чистый фужер и направился, виляя меж танцующих, к столику, где в одиночестве застыл человек с блестящим пробором. Поставив перед ним фужер, пожилой официант перегнулся пополам:

— Справлялся о Веньке Шлыке.

— О Веньке? — вздрогнув, быстро переспросил человек с пробором.

— Так точно. Говорит, что тот ему должен. Какой-то слесарный заказ, что ли.

— Так, понятно… Значит, слесарь. Что еще?

— Больше ничего такого. Она его направила к шпане. Вон к тем.

Человек с пробором даже привстал, чтоб разглядеть.

— Кто такие?

— А, заваль, домушники. — Лицо официанта стало на миг презрительным. — Вон тот, головастый, старый, — пахан. Кличка — Стригун. Этот — серьезный, остальные — дерьмо…

— Послушай, Николай Фомич… — Клиент пальцем притянул официанта за лацкан — и на ухо: — Подойдешь сейчас к ним…

— В чулочках, што тебе й-йя подары-ы-л… — визжало и бесновалось в пляске потное стадо.

Только кадыкастого с гитарой не сбивала разухабистая свистопляска — он упрямо вел свою песню к трагическому финалу, как водит караваны старый верблюд, привычный к лаю лисиц и шакалов. Девочки из-за стола уже исчезли, как и трое молодых людей, — то ли тоже ушли плясать, то ли уединились где-нибудь, кто их знает? Пожилой официант, убиравший грязную посуду, оказался рядом с сонным паханом: жара и вино с пивом разморили старого, голубенькие глаза подернулись пленкой. Нехотя ковырял в тарелке вилкой. Не оживился он, даже когда официант, потянувшись за пустой бутылкой, обронил: