Ягунин смотрел с подозрением. Что это значит?
— Вы дурака-то из меня не делайте, — сказал он тихо. — Чего от меня надо?
— Чтобы ты заплатил взнос, — спокойно ответствовал Иван Степанович. — Я вот и ведомость принес.
Он достал из кармана сложенные листочки, но, заметив, как недобро — того гляди, ударит! — уставился на него Михаил, спрятал их снова. Шутливый разговор не получался, дело зашло далеко: Ягунин будто взбесился. Конечно, понять его можно, но все же злой этот парнишка, как цепной кобель.
— Ладно, — сказал Белов примирительно. — Ты прости, Миша. Я знаю, что ты не виноват.
— Знаешь? — Ягунин посмотрел с таким презрением, что Белов поморщился. — Факт, знаешь.
Он снова отвернулся к стене. Иван Степанович вздохнул и помолчал. Но недолго.
— Слушай, Ягунин, я хочу спросить тебя как чекиста, хоть ты и недавно у нас. Если бы тебе в руки попали такие улики?
Ягунин молча глядел в стенку.
— Какие улики? — сам себя спросил Белов. — А вот такие. У бандита в кожаной куртке был бы мой кашель, мой рост, он бы все время ругался, противоречил свидетелям, неизвестно где болтался в ночь преступления. А к тому же фамилию мою бы назвали, да еще бы я изо всех сил отговаривал ЧК заниматься нэпманами… Хватит? Ты вот скажи, задумался бы, что это за фрукт — Белов?
Ягунин молча сопел.
— Так какого же… ты, холера, кидаешься на нас? Ах, мать-перемать, такие-сякие, подозревают! Как они смеют! Резонно?
Ягунин не отвечал.
— Стало быть, — Белов поднял палец, — существуют в наличии ровно две версии: или ты виноватый, или какие-то гады стараются, чтобы ты гляделся виноватым. У меня, Миша, есть резоны думать, что тебя здорово путают.
Наконец-то Ягунин повернулся! В глазах мелькнуло любопытство, и губы стали помягче.
— Понимаешь, — сейчас Белов опять был похож на улыбчивого япошку, — переборчик у них маленько вышел. Промокашку новую подсунули, чтобы, упаси бог, отпечаток твой мимо нашего внимания не проскочил, чтобы, значит, поярче вышло. А ведь старая промокашка еще не старая была. Срывать ее резону вовсе не было. А когда дворничиха твою фамилию назвала — Ягунина, мол, они позвали протокол писать, — тут уж, извиняйте, я и смекнул: многовато!.. Ну да, понятное дело: они ведь не были уверены, что нам все улики попадут. Вот и перестарались, переборчик…
— Стойте! — недоверчиво перебил Ягунин. — Кому я нужен? Что я за фигура такая?
— А черт его знает, кому, — признался Белов. — Но что помешал кому-то — это точно. Погоди-ка, забыл сказать: одна личность нам известна. Буфетчица из «Паласа», Нюся. Недаром же она тебя старалась утопить.
— Нюся? Тю! Ей-то зачем?
Все! Ягунин уже отошел.
— А почему обязательно ей? Там кто-то другой есть, не иначе. — Белов подумал. — А зачем, это не вопрос. Резон тут ясный: пустить нас по фальшивому следу, чтоб запутались. Вопрос гут другой: почему выбрали не кого другого, а тебя. Кто-то тебя, Михаил, знает как облупленного. Кашель, понимаешь, почерк…
— Почерк? Постойте-ка… — Ягунин, сосредоточиваясь, потер ладонью лоб. — Что-то было… Ну да, ясно она же у меня записку просила…
— Нюся? Какую? — насторожился Белов.
— Что вызывали ее в ЧК. Для хозяйки…
— Так, — удовлетворенно кивнул Иван Степанович. — Стало быть, им образец почерка нужен был. Вот и получили.
Помолчали.
— Скажите, — спросил Ягунин, опять мрачнея. — Вы знали про все это, когда меня арестовывали?
— Догадывался… Но арестовать тебя все едино надо было. Для пользы дела. Ты уж извиняй. Твой арест убедил их, что мы на крючок попались, А коли так, значит, тебя им бояться уже не нужно, без опаски будут, если что… Да и мне хотелось убедиться, что эта Нюся тебя и вправду топит, понял?
Ягунин кивнул.
— Подумаешь, сутки на койке провалялся, — небрежно бросил он. — А чего вы мне не сказали перед очной ставкой? Притворился бы небось.
— Не сыграл бы ты, — отмахнулся Белов. — Если бы все знал— не сыграл, нет. Она бы поняла, она не дура. Вчера мы справки про нее навели. Никакая она не буфетчица. То есть сейчас она буфетчица, а была когда-то в Питере курсисткой, хотя сама самарская. В феврале семнадцатого красный бант цепляла. А в гражданскую к белым подалась. И вот, пожалуйте бриться: отец ее— главврач нашего военного госпиталя! Красный командир и наш мужик, что надо. А дочь с контрой путается. Во как!
— Ах ты гада! — свирепо крикнул Ягунин, вскакивая с кровати. Кулаки его были сжаты: простить себе не мог такой доверчивости. Он подошел к окну и сказал, не оборачиваясь: — А знаете, Иван Степанович, я ведь сообразил, что тут комедия. Только, извиняюсь, худое про вас подумал.
Белов собрал морщинки вокруг глаз.
— Скажи, Миша, честно: не затаил обиду?
— Да нет же! — обернувшись, выкрикнул Ягунин. — На себя злюсь, на вас-то — за что?
— Ну и ладно. А в ведомости все-таки в самом деле распишись. Взносы-то я заплатил за тебя. Закабалил на четыре тыщи.
— Я три с половиной плачу, — пробормотал Ягунин.:— Где тут расписаться?..
— Три с половиной в прошлом месяце было, — возразил Белов. — Скоро до миллиона, глядишь, дойдем…
3
Перед визитом к арестанту Ягунину Иван Степанович поручил Шабанову собрать всех сотрудников отдела, не занятых бандой Сарафанкина. Пока Белов с Ягуниным выясняли отношения, в кабинет начальника секретно-оперативного отдела набилось порядком чекистов. Первыми пришли Шабанов и Айзенштат, за ними явился черноволосый верзила Чурсинов, потом близнецы Мельниковы, Сергей и Николай, различать их Белов научился по одежде — у Сергея штаны были сшиты из блестящей занавесочной ткани. Подошло еще несколько человек. В кабинете стоял гомон и махорочный чад — Иван Степанович курить у себя разрешал. Заглянула Женя Сурикова, но сразу ушла. Правда, недалеко: решила подкараулить Белова на лестнице. Дождавшись, спросила:
— Что с Михаилом? Наши говорят…
— Не будем об этом, — отрезал начальник отдела. — Идет расследование… секретное, ясно? И нечего языком молоть.
У Суриковой от обиды слезы выступили, но она сдержалась и промолчала. Грубость Белова была явлением непривычным и оттого воспринималась чувствительно.
— Здравствуйте, товарищи, рассаживайтесь, — произнес скороговоркой Иван Степанович, входя в кабинет. Сев за стол, он выдвинул ящик, покопался в нем, задумался. Снова задвинул ящик, так ничего и не достав. Шабанов с Чурсиновым переглянулись. Белов потер лоб и устало сказал:
— Начнем. Давай сначала ты, Сергей. — Он сделал знак одному из Мельниковых.
— Я Николай, — сдержанно поправил тот.
— Извини, — смутился Белов. — Как у вас?
— Никакой он не дутовец и не английский агент, — сказал Николай и заглянул в бумажку. — Гнездилов Иван Петрович, тридцать пять лет, бывший унтер, а сейчас деклассированный элемент. — Он поднял голову и рассмеялся — Смех и грех. Купчиху Трусову так напугал, что она с ним аж три месяца сожительствовала. Все серебро ему отдала, чтоб только умотал подальше… Транспортная ЧК нам его нынче передаст, сняли с поезда в Безенчуке…
— Направляйте сразу в следственный, — нетерпеливо заключил Белов. — Что у тебя, Сергей, с комхозовцами?
— Точно, Иван Степанович, взяточники! Сегодня арестовать надо. Среди них, между прочим, и «бывшие» есть…
— Заготовь ордера, Сергей… Можете идти вместе с братом.
Белов выслушал еще два рапорта: о монахинях, за 30 миллионов продававших на Ильинском базаре украденные из церкви бриллианты. Их лет десять назад пожертвовал церкви купец Савенков, однако обманул, подлец: бриллианты оказались поддельными. Второй рапорт касался мероприятий по борьбе со спекулянтами. Они скупали у крестьян продукты прямо на вокзалах и потом вздували на них рыночные цены вдвое. Если в Ставропольском уезде мука стоила 180 тысяч рублей за пуд, то в Самаре — 360 тысяч, овсяную шелуху, и ту стали спекулянты отдавать не дешевле чем по 50 тысяч рублей за пуд.
Когда в комнате остались только четверо чекистов, занимающихся делом об ограблении нэпманов, Белов сказал:
