Левиафан разворачивается к ней, уже не столь проворно, но времени у него предостаточно. Она работает одной ногой, другая волочится бесполезным, пульсирующим якорем. Щерится зубастая пасть – слишком много зубов еще уцелело. Лени пытается поднырнуть, подобраться к нему с брюха или хотя бы с бока, но чудовище легко изворачивается, каждый раз встречая ее лицом к лицу.

А потом оно рыгает всей головой.

Из естественных отверстий тела не вырывается ни единого пузырька. Они пробиваются из самой плоти, находят себе путь, раскалывая изнутри мягкий череп. На секунду-другую чудовище зависает неподвижно, потом содрогается, словно от электрического разряда. Кларк, работая одной ногой, заходит снизу и бьет его в брюхо. Она ощущает, как от удара дубинкой внутри вздуваются новые пузыри, угрожая вулканическим взрывом.

Монстр судорожно вздрагивает и умирает. Челюсть отвисает нелепой створкой подъемного моста, извергая воду с мясом.

В нескольких метрах от нее на поверхность Невозможного озера тихо опускаются клочья тела в остатках гидрокостюма, вокруг извиваются кишки.

– Ты в порядке?

Лабин рядом с ней. Она мотает головой – не в ответ, а от изумления.

– Нога… – Теперь, когда все кончилось, боль еще сильнее. Лабин ощупывает рану. Кларк взвывает – вокодер превращает крик в механический лай.

– Берцовая сломана, – сообщает Лабин. – Зато кожа цела.

– Это «кальмар»… – Она чувствует по всей ноге леденящий холод. И, чтобы забыть о нем, спрашивает, указывая на дубинку на икре у Кена:

– Сколько зарядов выпустил в ублюдка?

– Три.

– Ты… просто пропал. Он тебя всосал. Повезло еще, что не перекусил пополам.

– С таким типом кормления жевать некогда. Замедляется процесс всасывания. – Лабин оглядывается по сторонам. – Подожди здесь.

«Да куда я денусь без ноги?..»

Она уже чувствует, как икра немеет и от души надеется, что «кальмар» уцелел.

Лабин, не торопясь, подплывает к трупу. Его гидрокожа прорвана в десятке мест, из вспоротой груди торчат блестящие трубки и металл. Парочка миксин лениво отплывают от останков.

– Лопес, – жужжит Лабин, разглядев нашивку на плече. Ирен Лопес отуземилась полгода назад. У пункта питания ее не видели уже несколько недель. – Ну вот, на один вопрос ответ есть.

– Не обязательно.

Еще содрогающееся чудовище опустилось на поверхность озера рядом с Лопес и погрузилось немногим глубже: чтобы утонуть в растворе такой плотности, надо быть камнем.

Лабин оставляет труп и переходит к туше. Кларк следует за ним.

– Это не та тварь, что цапнула Джина, – жужжит Лабин. – Зубы другие. Гигантизм у минимум двух видов костистых рыб в двух километрах от гидротермального источника. – Запустив руку в разинутую пасть, он выламывает один зуб. – Остеопороз, возможно и другие признаки дефицита питания.

– Не мог бы ты отложить лекцию и для начала помочь мне с этой штукой? – Кларк указывает на свой «кальмар», который пьяно кружит в темноте у них над головами. – С такой ногой мне вплавь до дома не добраться.

Лабин всплывает и приводит аппарат к повиновению.

– Придется везти обратно, – заявляет он, подводя «кальмара» к ней. – Вот это все.

«Все» относится к выпотрошенным останкам Лопес.

– Это может быть не то, что ты думаешь, – говорит Кларк.

Кен перегибается и ныряет в Невозможное озеро в поисках своего «кальмара». Кларк наблюдает, как он работает ногами, преодолевая подъемную силу.

– Это не Бетагемот, – тихо жужжит она. – Он бы не одолел такого расстояния.

Голос ее спокоен, как любая механическая карикатура на голос в этих местах. Слова звучат резонно. А вот с мыслями не то. Мысли замкнулись в петлю, в мантру, порожденную подсознательной надеждой, что бесконечное повторение сделает желаемое реальностью.

«Не может быть не может быть не может быть…»

Здесь, на бессолнечных склонах Срединно-Атлантического хребта, столкнувшись с последствиями своих поступков, догнавших ее на самом дне мира, она может встретить их лишь отрицанием.

Ахилл Дежарден не сразу стал самым могущественным человеком в Северной Америке. В свое время он был просто мальчонкой, подрастающим в тени горы Сент-Илер. Но и тогда оставался эмпириком, прирожденным экспериментатором. Первая его встреча с Комитетом по научной этике состоялась в восьмилетнем возрасте.

Тот опыт был связан с аэродинамическим торможением. Родители в благонамеренном стремлении приобщить ребенка к классике познакомили его с «Местью Мэри Поппинс»[4]. Сюжет книги оказался довольно глуп, зато Ахиллу понравилось, как блок Персингера[5] передавал напрямую в мозг волнующее ощущение полета. У Мэри Поппинс, видите ли, имелся нанотехнологический зонтик, позволявший спрыгнуть хоть с верхушки небоскреба и спланировать на землю плавно, как пушинка одуванчика.

Иллюзия выглядела настолько убедительно, что восьмилетний мозг Ахилла не видел, почему бы такому не быть и в реальности.

Семья его была богата – как и все семьи в Квебеке, благодаря Гудзонской ГЭС – так что Ахилл жил в настоящем доме, отдельном жилье со двором и всем прочим. Зонтик он позаимствовал в шкафу, раскрыл его и – крепко сжимая обеими руками – прыгнул с переднего крыльца. Лететь было всего полтора метра, но и этого хватило – он чувствовал, как зонтик рвется из рук, замедляя падение.

Вдохновленный успехом, Ахилл перешел ко второй стадии. Его сестренка Пенни, будучи моложе на два года, почитала брата за существо почти что сверхъестественное: не составило труда уговорить ее взобраться по карнизу на крышу. Немного сложнее оказалось уговорами загнать ее на самый гребень, откуда до земли было добрых семь метров, но когда обожаемый старший брат обзовет тебя трусихой, и не такое сделаешь.

Пенни доползла до самого верха и, дрожа, застыла на краю. Купол зонта обрамлял ее голову черным нимбом. Тут Ахилл уже подумал, что опыт сорвется; в итоге пришлось прибегнуть к крайнему средству и назвать ее Пенелопой, причем дважды, и лишь тогда она спрыгнула.

Конечно, причин для волнения не имелось: Ахилл заранее знал, что все получится, ведь зонтик удержал его на каких-то жалких полутора метрах, а Пенни была намного легче.

Тем больше он изумился, когда зонтик – хлоп! – и вывернулся наизнанку прямо у него перед глазами. Пенни упала камнем, с треском приземлилась на ноги и рухнула на землю.

В последовавший за этим миг полной тишины в сознании восьмилетнего Ахилла Дежардена мелькнуло несколько мыслей. Первая – что выпученные глаза Пенни перед самым ударом выглядели ну очень смешно. Вторая, недоуменная и недоверчивая – что эксперимент пошел не так, как ожидалось, и он, хоть убей, не понимает, в чем ошибся. Третья – запоздалое осознание, что Пенни, вопреки забавному выражению лица, могла пораниться, и не стоит ли попробовать ей как-то помочь.

А в последнюю очередь он подумал, что ему будет, когда родители узнают. Эта мысль расплющила все остальные, как подошва давит жучка.

Он кинулся к распростертой на газоне сестре.

– Эй, Пенни, ты… с тобой все…

Не все. Спица зонтика, вывернувшись из ткани, рассекла ей шею сбоку. Одна лодыжка вывернулась под неестественным углом и уже распухла вдвое. И всюду кровь.

Пенни подняла взгляд, губы у нее дрожали, в глазах набухали яркие слезинки. Когда перепуганный насмерть Ахилл встал над ней, капельки покатились по щекам.

– Пенни, – прошептал Ахилл.

– Ничего, – выговорила она. – Я никому не скажу, честное слово.

И она – изувеченная, окровавленная и заплаканная, но не поколебленная в служении Старшему Брату – попыталась встать и завопила, едва шевельнув ногой.

Вспоминая тот момент, взрослый Ахилл сознавал, что это не мог быть первый случай эрекции в его жизни. Однако то был первый случай, застрявший в памяти. Он ничего не мог с собой поделать: она выглядела такой беззащитной. Искалеченная, окровавленная, страдающая. Это он причинил ей боль. Она ради него покорно прошла по коньку крыши, и теперь, сломавшись, как веточка, по-прежнему смотрела на него обожающим взглядом в готовности сделать все, лишь бы он был доволен.