14 февраля. Всю ночь продолжалась ужасная канонада из крепости; почему-то плохо спалось. Большой убой! Слава Богу: говорят, что «высоту 103» мы взяли; надо теперь стараться лишь удержать ее; взято нами будто бы 3 батареи немецких, из коих 1 только успели вывезти; есть пленные.

Радкевич, описывая в разговоре за обедом хаос, к[ото] рый царил во время боев при отступлении, выразился, что всем управлял Николай Чудотворец. Наши штабные дурни помешались на оценке «энергичных» действий, отождествляя их с тем, что, попросту говоря, должно носить название пустой шумихи и суеты; кроме того, еще продолжают стратегию сиверсов и фон будбергов, окончившуюся так катастрофически, смотреть не столько на позиции, сколько злопыхательно улавливать и травить санитарный персонал за то, в чем он в сравнении с другими менее всего виноват, чуть ли не предписывать врачам тот или другой метод лечения б[ольн] ых и раненых, ту или другую гигиеническую меру! В упоении своим величием и дискреционной властью с возглавлением санитарн[ого] отдела разными прохвостами из командиров нестроев[ых] рот они ни во что ставят теперь нас, представителей медицинской науки, мня себя «сами с усами» и в этом отношении, стремясь всячески над нами поглумиться, потешиться, как бы мстя нам за что-то… С третированием начальника отдела – полковника, – поставленного как бы над нами в дядьки, на самую медицину-то наши временщики позволяют себе смотреть как на говно собачье! Сегодня наши стратеги подняли гвалт из-за того, что многие легко раненые идут по городу и заходят в лавочки, магазины, у нек[ото] рых повязки промокли, и что не к[ото] рых даже… ведут жиды! Рыцарское чувство наших фальстафов не может примириться с тем, ч[то] б[ы] и жиды могли выражать сердечное участие к страждущим!.. Ненавистнические отношения между отделами штаба – подсиживания и подкапывания друг под друга… Всякий старается доказать перед начальством, кто вперед произнес: «Э!»… Штаб полон массой ненужных паразитов…

Зашел ко всенощной в собор; превосходное пение вообще, а в частности – «покаяние двери отверзи ми…» Я вечно живу чувствованием града вышнего, окружающее же все – такая гиль! Колокольный звон всегда восхищает мое сердце своей музыкой, наполняя его небесной радостью. Видел г-жу N.; так хотелось сказать ей:

15 февраля. Очаровательная солнечная весенняя погода. Мальчуганы-газетчики зычно выкрикивают по улицам: «Телеграммы о мире!» Между делами зашел ненадолго и в свою церковь, и в католическую, находящиеся как раз друг против друга; поклонился двум богам, если бы был и третий – то и ему бы!

В боевом отношении что-то тихо. Не слышно целый день артиллерийской пальбы с фортов крепости.

Перед обедом зашел на вокзал. Над головой совсем невысоко взвился немецкий аэроплан; никто по нему не стрелял; вот-вот, думалось, будет сброшена на тебя бомба, но, по счастью, она слетела немного подальше, слышен был сильный взрыв; солдатики, в группе к[ото] рых я стоял, даже видели летчика, как он нагибался и спускал «какой-то кулек». Надо еще удивляться, что немцы не засыпают нас такими гостинцами, угощая ими лишь изредка.

На рассвете пресловутая «высота 103» была взята обратно немцами; мы ее, говорят, «прозевали»; предстоит ее вновь брать; назначено для этого 17 число! Уже ухлопали на нее несколько тысяч; уложат еще новые гекатомбы человеческих тел; в данном случае – «без чувства, без толку, но с расстановкой!» По частям даем себя разбивать противнику, к[ото] рый с каждым часом времени все более и более укрепляется, и нам будет все труднее и труднее его вышибать.

За обедом крепостной инженер-генерал успокаивал Радкевича, что-де не извольте сомневаться – скат высоты мы подкрепим как следует; при этом все-таки добавил, что-де не в мерах защиты дело, т[а] к к[а] к корпусной командир (имярек) все время был под огнем и не был ранен или убит, а взял, да умер от дизентерии!! Дальше разговор перешел на тему о роли и большом значении в войне Николая Чудотворца!!

Радкевич на вопрос преосвященного Владимира, долго ли продолжится война, отвечал, что 5 лет, и что-де за это время мы еще, может быть, по нескольку раз будем также то отходить к Гродно, то входить в пределы Восточной Пруссии.

В корпусах у нас очень малый состав; на бумаге же выходит много. Штабные заправилы поражают меня теперь своим самодовольством, развязностью и какой-то моральной и умственной тупостью, позволяющими им оперировать человеческими жизнями как какими-то пешками, и оперировать-то так грубо – ремесленно и шаблонно (куда уж до артистичности), как пишутся входящие и исходящие №№ бумаг[664].

Последнее время при общей столовой учреждена выпивательная конспирация означенной кучки штабных во главе с генер[ал]-квартирмейстером Шокоровым[665]. Насосавшиеся живительной влаги сыны Марса делаются еще более пошлыми и циничными, имея вид именинников на похоронах. Санитарн[о]-медицинская часть стала для «храбрых» наших вояк какой-то плевательницей, куда всякий из них норовит изрыгнуть всякую гадость; по обыкновению, внимание обращается на показную сторону[666] – на форму, пуговицы, внешний лоск – «порядок», «ранжир», «раз-два, раз-два»! Ч[то] б[ы] раненые «не шлялись» по улицам[667], а сидели бы у себя в заточении лазаретов и госпиталей… Наш всероссийский символ – «осади!» Господи, Боже мой – когда-то наши россияне выйдут из рабского положения каких-то «существователей», а не граждан?! Что мудреного, что мы в глазах немцев не более – не менее, как «Russische swein»[668]…

Паскудная черта в воспитании военных: всякого покойного человека они готовы считать бездельником, суетящегося же – энергичным и дельным! Сами они свою энергию и продуктивность рабочую проявляют точь-в-точь как [вз] балмошная хозяйка, и себя расстраивающая, и не умеющая управляться с прислугой; начальствующие лица по отношению к подчиненным, нужно – не нужно, но обязательно их «подперчивают», да еще в оскорбит[ельных] выражениях; сами бесятся и увеличивают лишь нервное настроение среди окружающих.

Сегодня эвакуировал до 3 тысяч раненых. Масса из них «пальцестрелов».

По газетам выходит, что мы только и делаем, что храбро и умно побеждаем уже еле-еле дышащего противника; даже разгром нашей армии рисуется в таких красках, что немцы будто бы совершили большую ошибку и сели в калошу, мы же… мы же… скоро будем в Берлине! Если бы по газетным данным и сообщениям да составить историю текущей войны, то это вышла бы не история, а претенденциознейшая сказка.

Д-р Щадрин как тип (его вечное отыскивание покойного угла!).

Вопреки писаным законам: фон Будберг уволен в отпуск на 2, а Сиверс – на 6 недель; имеются случаи увольнения в отпуск (конечно, высших чинов, для коих законы не писаны!) «по смертельной болезни» жены! Г-жа комендантша мной хочет совсем завладеть: надоедает ужасно и по телефону, и лично своими бабьими приставаниями по устроенным ей разным благотворит[ельным] учреждениям.

16 февраля. Солнце светит вовсю, весна идет, весна идет!.. Скоро вот-вот из оттаявшей земли покажутся и лепестки синеглазых фиалок. С полудня захмурилась погода и заснежило. На душе же у меня почему-то необычайно весело. Причину надо искать в подсознательном департаменте…

Совершили объезд вместе с Кайгородовой и Радкевичем нек[ото] рых врачебных учреждений «ее ведомства». Узнал радостную весть: «высота 103» нами окончательно взята, немцы будто бы принуждены теперь отступать вследствие успешности наших действий в праснышском направлении к Нейденбургу[669]. Стратеги наши потирают руки, что для немцев складывается теперь обстановка быть охваченными, но более-де шансов, что они мастерски, как вьюны, ускользнут. Денщики наши уже спрашивают: «Скоро ли мы опять приедем в Марграбово?» Этот город они предпочитают Гродно, к[ото] рый они называют «низьменным»…