Гринчик отдыхал в летной комнате. Едва он появился там, у всех пилотов нашлись неотложные дела, комната опустела, и за дверью стало тихо. «Чудаки!» — подумал Гринчик. Они обеспечивали ему покой, а на что он нужен, этот покой? Делать решительно было нечего, отдыхать не хотелось. Скорей бы уж… Гринчик прошелся по комнате, постоял у окна, включил радио. Дикторы, мужчина и женщина, ровными голосами читали сообщения из-за границы. Положение в Индонезии обострилось; английские власти подавляют национально-освободительное движение в Индии; протест Луи Сайяна против франкистского режима; бунт заключенных фашистов в миланской тюрьме; очередное послание Трумэна конгрессу…

Неслышно раскрылась дверь, вошел ведущий конструктор. С минуту постоял, прислушиваясь. Недовольно поморщился и выключил радио. Но вид испытателя успокоил его. Гринчик сидел глубоко в кресле, прикрыв рукой глаза. Казалось, спит. Конструктор осторожно тронул его за плечо.

— Пошли, Леша. Время.

Аэродром насторожился, притих. Все следили за взлетом. На балконе диспетчерской стояли работники КБ во главе с Микояном. Прилипли к окнам радисты, синоптики. Вышли из машин шоферы, высыпали медсестры из санчасти. Вдоль границ аэродрома толпились рабочие, мотористы, вооруженцы, электрики.

Летчики влезли на крышу ангара. И Галлай был здесь, и Шиянов, и Юганов, и Анохин. Сверху они все видели, с самого начала. Видели, как автотягач отбуксировал самолет на летную полосу. Следом покатили: автобус с техническим персоналом, аккумуляторная тележка и пожарная машина. Когда эта процессия добралась до старта, из летной комнаты вышел Гринчик в кремовом комбинезоне, белом шлеме, с парашютом в руках. Легковая машина уже ждала его, в ней были начальник летной части института, начальник заводской летной службы и ведущий конструктор самолета.. Гринчик сел рядом с шофером, и автомобиль понесся по опустевшей рулежной дорожке, мимо неподвижных самолетов прямо к старту… С крыши ангара хорошо было видно, как экипаж встретил летчика, как Гринчик надел парашют и полез по приставной лесенке в кабину. Потом за хвостом самолета поднялась пыль.

— К запуску! — сказал Гринчик.

— Есть к запуску! — донеслось с земли.

— Запускаю правый! Прошу посмотреть.

Конструктор, стоявший на стремянке, взмахнул правой рукой. Механик отбежал далеко назад. Следил, не появится ли огонек в черной дыре, каков будет факел; все это они считали важным.

— Запускаю левый.

Когда запели оба двигателя, Гринчик закрыл фонарь. Надвинул стеклянный колпак на себя, совсем отгородился от мира. Конструктор, помедлив еще какое-то мгновение, сошел с лесенки, ее тут же откатили в сторону. Двигатели набирали силу, гудели все ровней, громче. Наконец Гринчик сделал жест, понятный всем авиаторам и означающий: «Убрать колодки!» Это было последнее, что могли увидеть и понять остающиеся на земле. Быть может, они хотели еще что-то сказать в напутствие другу. Но рев двигателей заглушил слова. Может, хотелось им хотя бы рукой махнуть Гринчику. Но тот уже не смотрел на землю. Впрочем, они все равно бы ничего не сказали — ни словом, ни жестом. Весь круг реплик, которыми могли обменяться эти люди, был очерчен уставом.

Свист двигателей перешел в неровный рев, гуще и выше стала завеса пыли за хвостом самолета, и, наконец, он двинулся с места… Все замерли — это был строгий момент. Бурый дым стелился за самолетом, а он бежал по бетонке, бежал, бежал и никак не мог взлететь. Какой же у него долгий разбег! Странно выглядел этот самолет. Был он очень приземист, фюзеляж его, широкий спереди и резко сужающийся к хвосту, похожий на головастика, низко жался к земле — таких здесь еще не видели. Ну, конечно: он не боится задеть землю винтом, нет у него винта… Все быстрее бежит самолет, вот уже переднее колесо оторвалось от земли, он бежит по бетонке с поднятым носом, еще секунда — взлетел! Далеко-далеко, у самого края аэродрома, реактивный истребитель оторвался от земли. И начал подъем, очень пологий, постепенный, неуклонно-прямой.

Гринчик тем временем работал. Просто работал свою работу, как плотник, как сталевар, как кузнец. Машина сама карабкалась в небо, он только направлял и удерживал ее. Очень медленно набирал высоту. Медленно и осторожно. Главное для Гринчика — уйти от земли. Когда он поднимется на тысячу метров, станет легче. Тогда он почувствует себя уверенно. А пока как можно осторожней, никаких рывков, никаких разворотов. Так, по прямой, Гринчик перетянул через реку, через лес и ушел с аэродрома. Разворачивался он очень осторожно, «блинчиком», и скорость была такая, какую знали все пилоты лесного аэродрома, пожалуй, даже меньшая, и все же, когда самолет вновь подошел к границе аэродрома, сотни людей, согласно вертя головами, следили за ним. Гринчик, сделав два размашистых круга над летным полем, прицелившись издалека, пошел на посадку.

24 апреля 1946 года, середина дня… Гринчик вернулся на землю. Его поздравляли, обнимали и даже пробовали качать у самолета. Потом он доложил главному конструктору о полете, и его увели писать отчет, как полагается, на свежую память. Позвонил жене: «Дина, я задержусь. Что? Слышала? Ну, какой же это рев!.. Да, да-да, летал… Ну, говорю ведь с тобой, значит, живой. Дина, я задержусь. Нет, больше не будет полетов. Говорю, сегодня не будет! Когда я тебя обманывал? Да нет, ребята ждут, надо отметить первый вылет… Ну-ну, спасибо. Тоже целую». Друзья проводили виновника торжества в летную столовую, где были накрыты столы. Гринчик успел переодеться, на пиджаке его блестели два ордена Ленина и два Отечественной войны. Летчики заставили его полностью повторить доклад. «Особенно обзор хорош, — говорил Гринчик. — Сидишь, как на балконе». В разгар веселья, когда Юганов поднялся с очередным тостом «за моего боевого друга Лешу Гринчика, который открыл, так сказать, новую эру…», в этот самый момент распахнулась дверь, и кто-то крикнул:

— Иванов вылетает!

Тут я должен остановиться, чтобы внести в рассказ полную, как говорится, ясность. Больше всего меня занимает судьба Гринчика и судьбы его ближайших друзей. И говорю я главным образом о самолетах, на которых они летали, и о людях, которые делали эти самолеты. Автор вполне сознательно ограничил себя рамками одного КБ, потому что «нельзя объять необъятное». И автор, как он уже признался, любит своих героев. Но отсюда вовсе не следует, что они всегда и во всем были лучшими или первыми. Пойди мы сейчас путем другого конструкторского бюро, познакомься мы с другими летчиками, инженерами, механиками, и перед нами открылась бы такая же картина, исполненная мужества, верности, героизма.

Это ведь не простое совпадение: в тот же день через два часа после Гринчика сделал свой первый вылет летчик-испытатель Михаил Иванович Иванов. Он вел ЯК-15, новый истребитель А. С. Яковлева. И снова замер аэродром, теперь Иванова провожали глазами от взлета до посадки, и так же молчали все, когда он шел к земле, слоено боялись сказать ему «под руку»… Дело в том, что на новом ЯКе тоже не было винта.

И его вела в небо в небо реактивная тяга.[3]

Эта глава — для сравнения.

Как-то так сложился сюжет нашей повести, что о многих летчиках лесного аэродрома мне писать почти не пришлось. По той простой причине, что в испытаниях самолета МИГ-9 они не участвовали. А хотелось бы рассказать обо всех. Это замечательные испытатели, и о каждом из них ходят рассказы на летном поле, своего рода легенды.

Легенда о Николае Рыбко рассказывается так. Был на аэродроме совсем молодой лётчик. И прибыла новая машина под названием «Стрела». Самые опытные испытатели делали на ней пробежки и подлеты и пришли к выводу: лететь на «Стреле» нельзя, самолет дрянь, слишком велик риск. И все же молодой летчик вызвался испытать «Стрелу» в полете. На него смотрели как на отпетого, как на безумца. Машина и впрямь оказалась плоха, полеты на ней были архиопасны, и все же Николай Рыбко, не убоявшись смерти, поднял ее в воздух, а так как учатся и на ошибках, полеты его многое объяснили ученым и конструкторам. Потом другой случай: он вызвался испытать новый истребитель, который до этого был в воздухе и разбился, и летчик с трудом выбросился на парашюте. Но опять Рыбко, зная, на что идет, взлетел на этом самолете и в небе изучал недостатки его. Тут мало смелости, тут надобна одержимость… У Николая Степановича Рыбко многому научились и Гринчик и Галлай, интереснейшие полеты проводил он, и я знаю, что жизнь Героя Советского Союза, заслуженного летчика-испытателя СССР Рыбко достойна особой книги.