Он обнял ее, прижал к себе сильной рукой.

— А я-то думал, у меня хорошая жена, думал, уважаешь меня…

— Леша, когда я узнала про Анохина, жене его завидовала. Ты не ругай меня, смотрела на Серегу, у него глаза нет, а меня одно в голове: отлетался. И Рите его уже не надо ждать.

— Зря ты, Дина, Сергей будет летать.

— Ты помнишь, — продолжала она, не слушая мужа, – помнишь, госпиталь в Серебряном переулке… Я шла к тебе и думала, сейчас выйдут врачи, скажут: «У Гринчика отняли ногу». И такое сразу счастье…

— Что ты, старая, опомнись! Я прихожу на аэродром — вижу: мой аэродром. Я поднимаюсь в воздух — вижу: моя жизнь. Мне сейчас верят, как никогда, такое задание дали. Погибать я не хочу и не погибну… Ну вот, опять ты плачешь.

Он тихо сидит рядом с нею, гладит ладонью мягкие волосы и думает о том, как все-таки трудно будет понять норов этого тонкого крыла. Машина хитрая, ее разгадать надо. Завтра же с утра — на завод…

Когда он начался, реактивный истребитель?

Как он начался?

Хочется это понять. Гринчик включился в работу, когда многое уже было известно. Но мы ведь можем проследить путь самолета с замысла, с первого разговора о нем. С того самого дня, когда Микоян, собрав конструкторов, сказал:

– Правительство ставит перед нами задачу: дать скоростной реактивный истребитель. Двигатель РД-20 или РД-10. Думаю, придется взять РД-20 и притом два двигателя. По моим прикидкам, мы могли бы обеспечить скорость порядка девятьсот — девятьсот пятьдесят километров в час. Какие будут мнения?

То был весенний, теплый день, один из дней победной весны сорок пятого года. Цвела заводская сирень, по стенам кабинета, по лицам людей ползли веселые солнечные блики. Карие, чуть посветлевшие от солнца глаза Микояна внимательно прощупывали конструкторов; каждого из них он знал, кажется, как самого себя. Их не много собралось в кабинете. Главный конструктор пригласил на этот первый разговор о новой машине человек пять-шесть, не больше, но самых опытных, самых знающих. Им-то и предстояло «завязать» проект.

Чтобы сделать самолет, нужно прежде всего принять какие-то «летные данные». А чтобы получить летные данные, надо хорошо представлять себе будущую машину. Это — уравнение со многими неизвестными. Дальность зависит от времени полета, время полета определяется количеством горючего: оно, это количество, влияет на габариты и вес машины, от которых зависит скорость…

Сейчас начнется разговор. Это будет разговор, насыщенный специальными терминами, цифрами, формулами. Разговор, в котором мыслям будет просторно, а словам тесно. Разговор людей, которым не придется долго пояснять свою мысль: они давно уже работают вместе и понимают друг друга с полуслова. Но как нам понять их?.. Пожалуй, я начну с того, что будет ясно и непосвященному: первый разговор о новом самолете велся у них не «с самого начала», как мы того ждали, а… с середины. Судите сами.

Задолго до этого дня, еще в годы войны, те же люди в том же кабинете «обговаривали» самолет, который по заводскому шифру был наречен машиной «Н».

Самолет спроектировали, построили и даже стали производить серийно. Летчики шутливо прозвали его за высокий киль и большой руль поворота «валяным

сапогом». За шуткой таилось изумление: в феврале 1945 года машина «Н» показала в полете неслыханную по тем временам скорость — 825 километров в час! А дело все в том, что на ней, кроме обычного поршневого мотора, был установлен воздушно-реактивный двигатель. Новая тяга и дала новую скорость… Не отсюда ли ведет свою родословную наш реактивный истребитель?

А может, тут надобно вспомнить «Утку», которую, кстати говоря, испытывал Гринчик? Машина была странная, фантастически странная. Мотор у нее был сзади, и винт и крыло сзади, а хвостовое оперение спереди — его уж и не назовешь «хвостовым». Взлетала «Утка», будто пятилась, — трудно было привыкнуть к этой схеме. Для конструкторов то была летающая лаборатория, машина для накопления опыта. На «Утке», к примеру, испытывалось трехколесное шасси — оно пригодится реактивному истребителю. На ней впервые проверялось стреловидное крыло — мы еще услышим о нем. Наконец, мотор, поставленный в хвосте, — разве это не важно? Винт уже не «тянул» самолет вперед, а «толкал» его сзади — так же, как толкнет его в будущем сила реактивной струи.

Впрочем, и этот удачный эксперимент нельзя, по совести, признать «самым началом». В годы войны коллектив, руководимый Микояном, выпустил целое семейство истребителей, скоростных и высотных. Эти люди достигли вершин старой поршневой авиации. Первыми поставили они на высотном самолете турбокомпрессор — в будущем он станет необходимой частью турбореактивного двигателя. Первыми построили герметическую кабину — она также понадобится реактивным самолетам. Еще до этого догадались упрятать радиаторы в крылья, еще раньше сделали «реактивные патрубки»: вывели выхлопные газы так, что сила «отдачи» их прибавила мотору мощности… Короче, первый реактивный истребитель начался на этом заводе задолго до того, как состоялся «самый первый» разговор о нем. Зная все это, можно вернуться в кабинет Микояна. Мы не застанем здесь особого, так сказать, творческого экстаза. И «сверхозарений» не приметим. И никто не будет вырывать карандаш из рук соседа, чтобы лихорадочно (разумеется, лихорадочно!) записать блестящую (разумеется, блестящую!) идею. Нет, конструкторы начинают «с середины», и потому глазам нашим предстанет вполне мирная картина: сидят люди и беседуют. Они привыкли к такого рода работе, и технология ее им хорошо известна. Уравнение со многими неизвестными они решают просто — методом «последовательных приближений».

Кто сказал, что о будущем самолете ничего не известно? Скорость его задана правительством: не менее девятисот километров в час. Этого они должны добиться, иначе самолет просто-напросто никому не будет нужен. Значит, скорость известна. Известен и двигатель (они выбрали РД-20) — тяга его, габариты, вес. В ближайшем будущем самолетостроители смогут заказывать себе нужные двигатели, а тогда, на заре реактивной техники, выбора не было. Спор мог идти только о том, брать один РД-20 или два. Прощупываются оба варианта, и довольно быстро все соглашаются: два. Истребитель утяжелится, сопротивление его возрастет, но зато какой выигрыш в мощности! Только еще замаячила впереди эта новая мощность, о которой год назад они могли лишь мечтать, а им уже хочется ухватить дополнительную тягу, удвоить ее. Итак, решено: будет два двигателя. Теперь, задавшись определенной дальностью полета, легко рассчитать количество горючего. Прикидывают, какое оборудование и какое вооружение должно быть на истребителе. Прикидывают размер фюзеляжа. И вес всего самолета. Тут только на школьной доске, висящей в кабинете главного конструктора, появляются первые наброски: кабина летчика (нужно обеспечить ему хороший обзор), расположение крыльев, хвостовое оперение… Участники этой встречи отлично знают, что в цифрах, принятых ими, наверняка есть ошибки. Это ведь всего лишь «первое приближение». Вероятность попадания тут никак не больше пятидесяти процентов. И они идут на это, потому что надо с чего-то начинать.

На следующий день с утра Микоян дает задание бригадам – аэродинамикам, весовикам, прочнистам. И первое задание на конструкторские доски — группа общих видов должна разработать схему компоновки. Теперь в работе участвуют уже человек двадцать пять—тридцать. Остальные конструкторы еще не знают о задании: здесь вообще не принято болтать лишнее. Но какое-то неуловимое дуновение уже разнеслось по заводу — завязывается новый самолет. Да еще какой! Реактивный! Так на фронте солдаты безошибочно узнают о готовящемся наступлении.

Микоян очень любит это ощущение тревожной праздничности, сопутствующее началу новой работы. В бюро продолжаются доводки и доделки по прежним проектам, в цехах полным ходом идут старые детали и узлы, но люди все как-то подтянулись, они здороваются иначе, иначе смотрят: атмосфера ожидания охватила завод. А в группе общих видов дым коромыслом. Все ходят друг к другу, чаще хлопают двери, громче звучат голоса, вспыхивают первые споры. Постепенно страсти утихают, и главному конструктору начинает казаться, что все вроде утрясается.