— А то, что я прекращаю выплачивать ему содержание и тебе тоже.

Джек во все глаза смотрел на отца, не в силах произнести ни слова.

— Ты — мой старший сын и после моей смерти получишь наследство, но пришло время тебе самому становиться на ноги. В твои годы у меня была жена и ежемесячные платежи по ссуде за собственный дом!

Джек пытался ухватиться за что-то, чтобы не улететь в пропасть.

— И когда ты думаешь…

— В следующем месяце последняя выплата.

— В следующем месяце?

Отец улыбнулся, осклабившись, как акула.

— Зачем тянуть? Ты говорил, что у тебя все хорошо с твоим писательством, и я в тебе уверен. «Мэдисон пейпер» — серьезное дело, рабочее судно, так сказать, а не прогулочный катер, мы не можем позволить себе возить пассажиров.

Джек глотнул бурбона. Горло сдавила обида. Отец тратил на охоту за «канарейками» больше, чем на Джека. С какой стати Лейн должен получать какую-то стипендию? Только потому, что у него не хватило мозгов сделать собственную карьеру? Джек смотрел на отца: элегантный белый костюм, стильный галстук, мощный разворот плеч, волевой подбородок. Джек сглотнул и стиснул зубы. Он не станет унижаться и просить.

Должно быть, внутренняя борьба отразилась на его лице. Отец нахмурился:

— Ты ведь не угодил в беду, сын?

Джек посмотрел отцу в глаза.

— Нет.

Джек-старший расслабился и добродушно улыбнулся:

— Ты нарочно одеваешься как нищий? Наверное, теперь это модно? У ньюйоркцев весьма странное представление о стиле… А ведь было время, когда здесь понимали толк в красоте… В таких, как она, — добавил он со внезапно загоревшимися глазами.

Джек обернулся и увидел, как Кэндис королевской походкой приближается к столику. Он встал, стол закачался.

— Нам пора.

— Как, уже?

Отец вежливо поднялся, взял Кэндис за руку, улыбнулся:

— Может, вы оба поужинаете сегодня со мной?

— Вряд ли, — бросил Джек.

— Было бы чудесно, — сказала Кэндис.

Джек сжал ей локоть и подтолкнул вперед, стремясь поскорее выбраться из этого вызывающего клаустрофобию полутемного бара. Они обогнули «Астор лондж», громадный зал с обилием мрамора, пальмами и парами, пьющими коктейль, и миновали стеклянные витрины с подсветкой, в которых выставлялись сшитые вручную рубашки и эксклюзивные галстуки. Джеку захотелось ударить по стеклу кулаком. Он заставил себя смотреть вперед, на полотно в позолоченной раме, висящее в конце коридора. На нем был изображен мужчина едва ли старше его самого — элегантный, усатый, уверенный, окруженный символами успеха. Джек прочитал имя. Джон Джейкоб Астор Третий (1822 — 1890). Приятно познакомиться, Джон. А я вот Джек Мэдисон Третий — без денег и без надежды их получить, списанный в отстой.

Кэндис восхищенно ахала и охала по поводу портьер, задвигаемых с помощью электроники, и гигантских ванн с джакузи. Джек встретил надменный отчужденный взгляд Джона Джейкоба. Помоги! Я тону…

Фрея шла к остановке, оставляя на расплавленном от жары асфальте красные следы своих каблуков. Дело в том, что по пути к одному из художников она наступила на окрашенную в красный цвет трубу. Вообще-то она ничего не имела против визитов к художникам — даже наоборот. Ей нравился запах скипидара и краски, нравилось смотреть, как грунтуют холст, как прикрепляют его скрепками к подрамнику, как шипит краска, разбрызгиваемая из баллончиков, — значит, работа идет и она может не беспокоиться. Нравилась ей и задушевность в отношениях с вверенными ее заботам художниками, нравилось вытаскивать их из депрессии, сочувствовать их творческим потугам, направлять их в новое русло. Творчество — это тайна. И чудо. Творить — все равно что зажигать огонь без подручных средств. Хоть и изредка, но ей все же удавалось превращать тлеющую искру в пламя. Ничто не сравнится с теми мгновениями, когда с мольберта срывают покрывало или поворачивают тебе стоящий у стены холст. Ничто не сравнится с волнующим чувством сопричастности таинству — таинству рождения новой картины, когда она — живая и трепетная, с еще не просохшей краской — приходит в мир.

Но сегодня визит к мастеру не принес Фрее радости. Скорее, расстроил ее. Мэтт Ривера был одним из юных, подающих надежды художников, чья первая сольная выставка намечалась на осень. Он позвонил ей, сказав, что работа его застопорилась, что он выдохся, исписался. Он не успеет к сроку и, возможно, никогда не закончит начатое, поэтому выставку надо отменить. Фрея сразу отправилась к нему и полдня обсуждала с ним его проблемы, пытаясь найти приемлемое решение. Однако вывести его из депрессии ей так и не удалось.

Смахнув со лба испарину, Фрея смотрела, как автобус медленно ползет к остановке, продираясь сквозь густой поток транспорта, — конец рабочего дня, час пик. В это время Нью-Йорк производит тяжелое впечатление. Уже второй день стоит влажная изнуряющая жара. Пыль оседает на коже, проникает в легкие. Все выглядят озабоченными и злыми. Город похож на чесоточный струп, покрытый слоем грязи.

Автобус набит битком. Ее толкают локтями. Пахнет горелой резиной и потом. Платье липнет к спине. Продравшись сквозь толпу к крохотному свободному пятачку, чтобы встать на обе ноги, Фрея схватилась за поручень. Перед глазами возник рекламный щит, пропагандирующий косметическую стоматологию. Фрея устала от напряжения, которым заполнена жизнь в большом городе. Устала от настырности рекламы. Носи это. Не ешь то. Сверкай улыбкой. Покупай по дешевке. Работай локтями. Побеждай. Вперед, вперед и только вперед! Не останавливайся! Невольно возникает желание схватиться за голову, зажать уши и завопить. Подождите! Остановитесь! Я хочу подумать! Но на это нет времени.

Чувство безнадежности охватило ее. Она собирала свою жизнь в Нью-Йорке по крохам, откладывала доллар за долларом, меняла работу в поисках более выгодной, приобретала друзей, а теперь все рассыпалось прахом. С той злополучной пятницы, когда они встретилась с Майклом в «Фуд», Фрея терпит одно поражение за другим — и, что самое неприятное, обстоятельства тут ни при чем, она сама во всем виновата. Все у нее наперекосяк. Она выставила себя дурой с Бернардом и еще большей дурой — с Бреттом. Она так нуждалась в дружеской поддержке, но Кэт вдруг оказалась слишком занята, чтобы найти для нее, Фреи, своей лучшей подруги, каких-то полчаса. Чем могла быть занята Кэт после работы? Невозможно представить. Фрею тошнило от необходимости ютиться в углу чужого кабинета, в чужой квартире. Жизнь под одной крышей с Джеком, с которым она всегда ладила, обернулась настоящим кошмаром. Но настоящий кошмар, от которого она просыпалась с сердцебиением и в холодном поту, был впереди: через два дня ей предстояло лететь в Англию на свадьбу Тэш. Лететь в одиночестве.

В квартире было тихо и почти так же душно, как на улице. Джека не волновали такие мелочи, как зловещее потрескивание кондиционера, — наверное, он уже сломался, как того и следовало ожидать. Если бы Джек был здесь, она могла бы взбодрить себя доброй ссорой. Фрея со вздохом сбросила туфли, швырнула на пол портфель и отправилась на кухню. Достала из холодильника пиво, ножом открыла крышку и залпом выпила целую бутылку. После чего, расстегнув две верхние пуговицы, принялась катать еще не успевшую нагреться бутылку по телу. Может, в Англию стоит поехать хотя бы ради того, чтобы замерзнуть в разгар лета. Если бы только…

Фрея запретила себе думать об этом и пошла в ванную, оставив на столе пустую бутылку и на ходу расстегивая платье. Она встала под холодный душ, пытаясь сосредоточиться на вещах, которые необходимо сделать до отъезда: упаковать свадебный подарок, купить открытку, решить, какую одежду взять, попробовать сдать лишний билет. Сегодня понедельник. Ее рейс в среду вечером. Она поедет одна — одна. Слово это застряло в сердце, словно заноза.

Она сказала им всем, похвасталась, что привезет с собой друга. Все знали, что это не друг, а любовник или долговременный партнер. Она представляла себя — приехавшую из-за границы крутую американку, немного таинственную и загадочную, с Майклом в роли сопровождающего и поклонника, защищенную самим его присутствием от назойливых расспросов и домыслов. Но Майкл ее кинул, а усилия найти ему замену кончились полным крахом. Она была жалкой и смешной — безнадежной старой девой. И поэтому летела на свадьбу Тэш одна.