Третий период отношений относится к маю 1941 г. и сосредоточен на личности Франсуа Дарлана, министра иностранных дел и заместителя председателя совета министров.

Дарлан считался преемником Петэна и был прогермански настроен. В феврале 1941 г. он заявил своим коллегам: «Если мы прекратим политику сотрудничества, то утратим все преимущества, которые мы могли надеяться извлечь из него. Мой выбор сделан: я — за сотрудничество»^{26}. Он считал, что не может быть никакой интеграции; наоборот, Франция должна вписать свои действия «в европейский контекст под германским руководствам». Если для Бержери «новый европейский порядок» был бесконфликтным и включал в себя СССР (что дало бы Франции дополнительные очки), то для Дарлана этот же термин обязательно означал вторжение в СССР.

До начала «Барбароссы» оставалось несколько минут. Оберлейтенант Эрих Менде, служивший в 8-й пехотной дивизии, стоял рядом со своим командиром, ожидая сигнала. Командир вдвое превосходил Менде по возрасту и воевал с русскими еще в 1917 г. на Нарвском фронте. Наконец, стрелки ручных часов на запястьях офицеров почти подошли к 3:15. И в этот момент командир сказал: «Мы найдем лишь смерть на огромных русских просторах, как Наполеон. Менде, запомните этот час, он станет концом пашей старой Германии — финис Германиа»^{27}.

Грянули артиллерийские залпы. Новый поход на Восток начался.

Начало операции «Барбаросса» вызвало ликование в ультраправом лагере во Франции. Глава НФП Жак Дорио заявил на съезде партии 1 июля 1941 г.: «Эта война — наша война, мы пройдем ее до конца, до победы». Коллаборационистская пресса оправдывала вторжение в СССР как с позиции расово-политических доктрин, так и с религиозно-политической точки зрения. В газете «Французской лиги», которой руководил Пьер Костантини, 10 июля было написано следующее: «Против варваров века, против врагов рода человеческого, против самой людоедской интриги наконец- то выступило самое грозное войско. […] Вот где гремят пушки […] общественного спасения от чудовищной расы москвичей и калмыков»^{28}.

Петэн же, являясь главой «новой Франции», по-видимому, колебался. Дарлану нужна была поддержка Петэна, а значит, нужен был повод, некий козырь, с помощью которого он мог бы надавить на маршала. Такой козырь он нашел: немецкий посол в Париже Отто Абец помог Дарлану достать документы из советского посольства в Париже, по всей видимости, касавшиеся советского шпионажа во Франции. Это и стало предлогом для разрыва с СССР 29 июня: ссылаясь на дипломатов, как на «покушавшихся на общественный порядок и государственную безопасность», Дарлан смог добиться своего. Первый заместитель наркома Вышинский был сильно раздражен этим сообщением, которое 29 июня ему передал Бержери, что говорило лишь о том, что у СССР были свои планы касательно Виши; вероятно, Союз хотел продолжить дипломатические отношения^{29}.

30 июня Дарлан вызвал к себе советского посла и сообщил ему о разрыве отношений. Сразу после этого Богомолов и его сотрудники покинули Францию^{30}. Их погрузили на специальный поезд, доставили в порт Вандр, недалеко от испанской границы, а позже они попали в СССР; таким образом, состоялся обмен советской дипмиссии на миссии Германии, Италии и Франции. В советское время утверждалось: «В качестве предлога для разрыва была использована фальшивка, утверждавшая, будто бы “советские дипломаты и консульские представители нарушили общественный порядок и безопасность“»^{31}.

Так был это предлог или СССР все-таки вел разведывательную деятельность?

СССР действительно имел в вишистской Франции сеть своих агентов: главным резидентом Разведуправления был генерал-майор артиллерии И.А. Суслопаров. Его ассистентом был помощник военно-морского атташе генерал-майор авиации Макар Волосюк («Рато»), Два нелегальных резидента снабжали их информацией: Генри Робинсон («Гарри») и Леопольд Треннер («Отто»). Робинсон работал на советскую разведку еще с 30-х; именно он 3 апреля 1941 г. передал «Рато» информацию, касающуюся германского оккупационного режима во Франции, по сути, имевшего 3 зоны (формально 2): закрытую, оккупированную, неоккупированную. В течение 1940–1941 гг. «Гарри» раздобыл немалое количество цепных данных: о передвижениях германских войск на Восток, о строительстве Атлантического вала, о французских фабриках, которые начали выполнять заказы от германского министерства обороны, о полицейском контроле в двух зонах Франции. В своем донесении от 20 сентября 1940 г. «Гарри» выразил сомнение, что немцы действительно намереваются вторгнуться в Англию, т.к. их приготовления были слишком очевидны. В рапорте от

4 апреля 1941 г. он категорически заявил, что немцы более не хотят занимать Англию, хотя продолжат ее бомбить.

Что касается «Отто», работавшего под вымышленным именем Жана Жильбера, то он прибыл во Францию летом

1940 г. Удачно внедрившись и найдя источники информации, 21 июня 1941 г. он информировал Суслопарова: «Командование вермахта завершило переброску войск к советской границе и завтра, 22 июня, оно внезапно атакует Советский Союз». Доклад сразу же ушел «наверх»: когда Сталин прочел его, то он оставил пометку на полях: «Эта информация является английской провокацией. Найдите автора и накажите его». Интересно и то, что эта «английская провокация» подтверждалась еще одним агентом, Герхардом Кегелем («ХВС») из немецкого посольства в Москве^{32}.

По всей видимости, документы и сводки о деятельности агентов хранились в советском посольстве, откуда их и извлек Абец.

Сам Петэн продолжал сомневаться. Вскоре после 22 июня он собственноручно написал, что ему приходится иметь дело с двумя доктринами, применение которых представляется «нежелательным», — нацизмом и большевизмом: «Большевизм — самая серьезная опасность для Европы. Следовательно, у нас нет оснований сожалеть об ударах, наносимых ему сегодня. Нет также ничего желанного и в правлении нацизма, так как он навязывает подчиненным его власти народам те или иные виды принуждения, которые крайне тяжело переносить. Нетрудно предвидеть, что в силу такого принудительного характера и масштабности предприятия не замедлят появиться трещины, которые обрушат здание нацизма». Как позднее Петэн признавался Рене Массильи, надо, чтобы Германия вышла из войны «менее побитой», чем СССР. В то же время Петэн заявил 27 июня, что нападение Германии приведет к падению Сталина и положит конец коммунизму. Скорее всего, суть мыслей Петэна лежит где-то посередине между этими разными высказываниями^{33}. Можно сказать, что Петэн и те, кто придерживался подобных взглядов, хотели, чтобы Германия вышла из конфликта крайне ослабленной, что дало бы Франции политическое пространство для маневра.

Созданию ЛФД предшествовали внутренние распри в среде коллаборационистов. Главы партий считали, что Петэн слишком боязлив, дабы идти на прямую конфронтацию, поэтому именно они, при поддержке Абеца, просили о создании армии волонтеров для участия в «крестовом походе».

Изначально Адольф Гитлер проявлял мало интереса к идее создания подобного формирования из французов. По мнению исследователя Бишопа, Гитлер просто презирал французов^{34}. С точки зрения нацистов, в создании легиона не было смысла: план операции был рассчитан на 5 месяцев, а немцы не рассматривали французскую армию как нечто серьезное после разгрома год назад. Даже после встречи и переговоров в Монтуаре Гитлер остался на позиции сдерживания: ему нужна была свобода принятия решений в отношении будущего Франции, без укрепления позиций оккупированных территорий. Тем не менее для немцев сама задумка подобного формирования, несмотря на первичное нежелание Гитлера даже планировать нечто подобное, сулила неплохой пропагандистский выигрыш.