Ханна шлепнула мокрой тканью по аргиллиту, сложила простыню и выкрутила ее, отжимая влагу с такой силой, что костяшки на руках побелели, а на шее вздулись жилы. Потом встряхнула влажную ткань, рассыпав вокруг бисер мелких брызг.

– У вас многие переболели? – спросила Софи.

Ханна разложила простыню на аргиллите.

– Двадцать женщин из сорока. Четверо детей из одиннадцати.

– Вам повезло, что вы никого не потеряли, – очень тихо сказала Софи.

Ханна ничего не ответила. Софи не стала продолжать – но извиняться тоже не стала.

Они нашли Мэгги, Мариан и Голубку за ширмой возле стены. Мэгги полулежала на куче рюкзаков и дорожных сумок, царапая что-то в блокноте; увидев вошедших, она выпустила из рук карандаш и захлопнула блокнот. Мариан сидела, поглаживая Мелисанду – как всегда, очень прямая, спокойная и настороженная одновременно. Кошка подняла голову и заурчала громче, но не тронулась с места, разнеженная и довольная своим уютным лежбищем. Голубка приоткрыла глаза и снова закрыла их. Ее пухленькое личико было изможденным и бледным. Софи подошла к ней, но та проронила, не открывая глаз:

– Со мной все в порядке. Уходите и дайте мне поспать. Ханна присела возле Мэгги.

– Софи говорит, мошки снова начали кусаться в главной пещере.

Из-за ширмы донесся капризный детский голос:

– Но почему я не могу пойти погулять? Я же не болен!

– Потому что я не хочу, чтобы ты заболел. Сиди тихонько и читай книжку.

– А вас это удивляет? – резко спросила Мэгги.

– Потише, Мэгги, – сказала Ханна, подзывая к себе Софи и жестом предложив ей сесть рядом.

– Вас это удивляет? – более спокойно повторила Мэгги. – Послушайте, вы же знаете, что все это с нами проделывает корабль. Видать, время пришло…

– Для чего?

– Для отбора. – Зеленоватые глаза Мэгги лихорадочно горели от ярости и жара. – Или сокращения численности.

– По-моему, более гуманно, – Софи усмехнулась, почувствовав, как неуместно звучит это слово, – было бы произвести отбор на Земле.

– Значит, они просчитались. Они полагали, что корабль сможет принять больше народу. Система замкнутая. Процесс поглощения и переработки не в состоянии обеспечить необходимое количество имбирного хлеба. На корабле, помимо нашей человеческой биомассы, есть какой-то определенный совокупный запас питательных веществ, который нужно поддерживать и распределять. Если синтезированных веществ не хватает, запас должен пополняться из людских источников. Человеческие тела поглощаются точно так же, как любые другие органические отходы. Это элементарное расширение механизма действия корабля. Вы же ученый, черт побери! – Мэгги повысила голос. – Смотрите правде в глаза!

– Я не вижу оснований для таких выводов, – сказала Софи.

– За все на свете надо платить,

– Мэгги…

– Ханна! – донесся из коридора встревоженный голос женщины, стоявшей на часах.

Под быстро стихший гомон возмущенных голосов Стивен с завернутым в одеяло телом на руках прорвался через все заслоны. В первую секунду Софи подумала, что это тело Адриен. Лицо Стивена по-прежнему искажала гримаса ярости. Но когда его ношу уложили на брошенное впопыхах на пол тряпье, оказалось, что это молоденькая женщина лет семнадцати—двадцати с опухшим лицом, обкусанными по-детски ногтями, спутанными черными волосами и голыми, в струпьях, ногами. Под уродливой черно-зеленой рубашкой вздымался округлый живот.

Софи подошла, чтобы задрать ей рубашку; Ханна остановила ее руку и мягко, но решительно выпроводила Стивена. Женщины столпились, переговариваясь шепотом и глядя, как Софи расстегивает пуговицы. При виде многочисленных рубцов на груди и руках беременной они сочувственно заахали. Приглушенный гомон голосов аккомпанировал Софи, пока она осматривала больную. Софи бросила на женщин возмущенный взгляд поверх позаимствованного у Голубки стетоскопа, призывая их к молчанию. Когда она начала прослушивать живот, настала гробовая тишина. У Софи было такое чувство, что все кругом затаили дыхание. Плод шевельнулся, и Софи уловила слабое биение его сердца. Кто-то глубоко вздохнул, заметив движение плода. Но Софи сейчас думала только об одном: есть ли у них надежда спасти плод? Потому что мать явно обречена. На боль она практически не реагировала, зрачки были расширены.

– Она поправится? – шепотом спросила одна из женщин. Ну конечно, откуда им знать, если они затворились в пещере? Они еще не видели, как это бывает. Ханна, как всегда, пришла на выручку.

– Ее зовут Хэтэуэй. Жила одна в пещере наверху. Софи выпрямилась. Судя по величине матки, девочка была на двадцать шестой или двадцать восьмой неделе беременности. Ребенка можно было спасти, если незамедлительно и удачно сделать кесарево сечение. Надо вернуться в лагерь и посоветоваться с их акушером, который работал здесь гинекологом. Если плод расположен правильно, у ребенка есть шанс.

– Следите за ее дыханием и постарайтесь сбить температуру. Приподнимите ей голову, чтобы уменьшить отек мозга. Я хочу повернуть ее немного на левый бок – надо подложить что-то под спину.

Женщины засуетились, отгородили больную ширмой, принесли воды. Беременная тяжело дышала, ее опухшее лицо покрылось пятнами, но влажная, туго натянутая кожа на животе была такой свежей и юной, что казалась почти жемчужной. Женщины сняли с нее рубашку, подложили ей под спину наклонную доску, обернутую одеялами, и подоткнули одеяла под ноги, чтобы она не съезжала вниз. Дыхание больной стало чуть спокойнее. Она застонала и махнула рукой, как бы защищаясь от света. И, словно вняв ее мольбам, свет погас. Женщины зажгли свечи и лампы, наполнив пещеру запахом воска, парафина и масла. Они расставили свечи вокруг больной, точно вокруг священной жертвы – или вокруг гроба.

Софи встала. Надо было как можно скорее передать девочку в руки специалистов. Как можно скорее – пока она в состоянии принимать разумные решения и сдерживать рвущийся из горла крик безудержного отчаяния.

Она повернулась и прошла за ширму, удаляясь от света в кромешную тьму.

– Куда вы? – спросил чей-то голос.

– За консультацией.

Софи бездумно шла вперед, пока не оказалась перед защитными занавесками. Ею овладело яростное желание разодрать их и выбросить… Она судорожно сжимала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. Зачем лишать этих женщин надежды? Скоро они сами увидят, насколько она иллюзорна.

Софи вышла в главную пещеру и услышала тихий-тихий плеск воды. Вспомнились ступени у озера Листер, ощущение шершавого дерева под босыми ступнями, щепки, мелкие осколки стекла – благодаря им ее кровь смешивалась с кровью ее родителей и прародителей. Она нагнулась и развязала шнурки. Сбросила, помогая себе носком другой ноги, сперва одну кроссовку, потом другую – и встала босыми ногами на зеленое покрытие, шершавое, колкое и немного влажное, как трава после заката. Покрытие, деревья, насекомые – все это части одного организма, одной системы. Люди находились в животе у громадной зверюги, хотелось им это признавать или нет.

Оставив туфли, Софи пошла дальше, сорвав на ходу рубашку и бросив ее за спину. Обнаженная кожа рук слабо светилась во тьме, как тонкий исчезающий барьер между нею и воздухом.

– Что ты делаешь, Софи? – послышался сзади голос Ханны.

Софи повернулась, глядя на крупный женский силуэт и смутные черты лица. Его выражения она не смогла разглядеть.

– Что с тобой такое? – спросила Софи. – Я знаю, почему они не трогают меня… А тебя почему?

Ханна ничего не ответила. Лицо ее удлинилось, словно она открыла рот, не успев подобрать слова. “Не стой с открытым ртом! – вспомнились ей слова матери. – Не ровен час туда кто-нибудь залетит!” Ханна закрыла рот. Интересно, произнесла она это вслух?

– Если тебя укусят, тебе станет легче? – спросила Ханна каким-то обыденным тоном, не выражавшим ни осуждения, ни недоверия, словно это был самый обычный вопрос.

– Да, – сказала Софи. И тут же, почувствовав всю нелепость своего ответа, прижала руки к груди. – Я знаю об этом побольше твоего. Я читала о чуме. Врачи умирали вместе со всеми. Они были бессильны и лечили не столько лекарствами, сколько заклинаниями. Бред какой-то! Я не хочу быть неуязвимой!