Коул сидел на стуле, надевая туфли.

– Тебе не стыдно переодеваться при народе?

– Я постоянно это делаю в раздевалках и потому не до стыда. – Он взглянул на нее и улыбнулся, – Клянусь, ты из тех, кто раздевается, только выключив свет. – Он встал. – Клянусь, ты носишь пижаму.

– Настоятельницы не носят пижам.

– Да? – Коул рассмеялся. – А что они носят?

– Ты никогда не узнаешь, пока не проявишь инициативы. – Она отошла к двери, выглядя более самоуверенно, чем это было на самом деле. Все разговоры об одежде и раздевании заставили ее нервничать.

– И какую инициативу я должен проявить, мать-настоятельница?

– Ты должен дать обет. – Она открыла дверь, чтобы выйти.

Ведя машину, Коул молчал, пока они не достигли вершины Мосс-Клиффа.

– Здесь я видела монаха, – проговорила Джессика, указывая на знак, изображавший «санкт-бенедиктин». – Он появился на дороге прямо передо мной.

– В темноте?

– Да.

– Странно.

Они проехали ряды виноградных лоз, росшие на отвесном склоне, чтобы дать туристам возможность почувствовать, что они приближаются к винному заводу. Лунный свет отражался в пруду, расположенном на восточной стороне от особняка, и бросал блики на крышу дома Каванетти.

– Прекрасно, – проговорила Джессика. – Сколько бы раз я ни проезжала здесь, все равно прекрасно.

– Чертова красота. – Коул показал рукой на пруд и виноградник на обрыве. Потом крепче сжал руль. Джессика взглянула на него. Его челюсть была неподвижной, ноздри трепетали от чувств, которые он не мог побороть – возможно, это были и любовь, и ненависть одновременно.

– Почему ты отказался от этого, Коул? – спросила она мягко.

– Потому, что ненавижу все это.

– И теперь?

– Конечно. – Он свернул на дорожку к бунгало. – Ты слышала, что сказал Френк.

Джессика открыла дверь со своей стороны, когда ягуар остановился перед домом, но голос Коула остановил ее.

– Джесс...

Она посмотрела на него через плечо. Коул взъерошил свои короткие блестящие волосы. Казалось, он впервые в затруднении с тех пор, как приехал.

– Да?

– Как насчет прогулки?

– Сейчас?

– Да. Или ты слишком устала? Джессика была такой бодрой, какой не была уже долгое время.

– Ночь такая ясная. Мы дойдем только до реки и вернемся. Что скажешь?

– Ну, конечно, только позволь мне сменить туфли.

– Превосходно. – Коул потушил фары и вы шел из машины. Он прошел за Джессикой в дом. Она надеялась и молилась, чтобы отец уже спал.

– Подождешь меня в гостиной?

– Значит, я должен не смотреть, как ты переодеваешься? Это нечестно.

– Я не привыкла к раздевалкам, мистер Николе. – Джессика сняла пальто и повесила его в стенной шкаф. – Я на минуту.

Она стащила обтягивающие шелковые брюки и надела джинсы и теннисные туфли. Потом сменила желтовато-зеленую тунику на свободный свитер с рекламой Вашингтонского университета. Переодеваясь, она все время удивлялась чуду: ее ждет Николо Каванетти, чтобы пойти на прогулку.

Раньше они бегали через виноградник, играли, а в жаркие летние дни бросались в извилистую реку. Теперь же мысль о прогулке в винограднике, под луной, казалась ей чрезвычайно романтичной. Она повесила тунику и убедила себя вернуться в реальность. Коулу нужен сегодня друг. Он взволнован... Просто Джессика менее невыносима для него.

Они вышли из дома, прошли между домиком для гостей и гаражом и вышли на дорожку, ведущую к винограднику. При свете луны Джессика разглядывала простирающиеся окрестности, видимые со склона, до самого заросшего пруда. Этой зимой опали все листья, а виноградные лозы поникли на поддерживавшей их проволоке.

Они не могли идти рядом. Джессике пришлось идти за Коулом. Они не разговаривали, пока не достигли вершины холма, отстоявшей на добрую милю от дома. Отсюда виноградник выглядел, как серебряная лента их реки. Они пошли по тропинке вблизи воды, переступая через ирригационные трубы, которые еще Коул помогал прокладывать своему отцу. Повсюду Джессика видела дела рук Коула, его пот и кровь. Огромные силы, даже больше, чем его отца, были вложены Коулом в виноградник и винный завод.

Наконец они взошли на деревянный мост, отделявший владения Каванетти от заросшего пруда.

Коул остановился и оперся на перила. Он потряс их:

– Здесь необходимо несколько гвоздей. Они становятся неустойчивыми.

– Не упади, – забеспокоилась Джессика. – Здесь глубоко. Я не смогу спасти тебя.

Коул оперся обеими руками на перила и посмотрел на нее:

– Думаю, сможешь, мать-настоятельница. Коул продолжал смотреть на нее. Он казался таким расслабленным и доверчивым. Почему так напряжены его нервы?

– Я хорошо плаваю, но ты слишком большой, Коул. – Джессика чувствовала, что их слова значат для них совсем другое.

– Ты пловчиха, это превосходно.

Она взглянула на него. Его слова были загадочны, в глазах было изумление, как будто он снова играл с нею. Джессика выпрямилась.

– Если ты упадешь, я должна буду снять мой нимб и вытащить тебя.

Ее сарказм нисколько не задел его. Он рассмеялся:

– И если я буду мертв, ты произнесешь тайную молитву и бросишь меня обратно, – Он поднял гальку и бросил в воду. – Клянусь, ты сможешь воскресить мужчину, мисс Джессика Ворд. Поднять его прямо со смертного одра.

Он смотрел на круги от гальки, и его голос слабел, как круги на воде. Джессика смотрела на него, желая знать, о чем он говорит. Улыбающийся Коул Николе становился меланхоличным и угрюмым. Ей захотелось коснуться его, положить руки ему на плечи, прижаться головой к груди, обнять и сказать, что она готова все сделать для него. Но Джессика неподвижно стояла на месте, боясь сделать движение.

Коул бросил другую гальку и произнес:

– Этот мост всегда был символом для меня.

– Как это?

Он посмотрел на виноградник, потом на другой берег реки, где с воем проносились машины.

– Каждый раз, работая на винограднике моего отца и глядя через мост, я мог видеть людей в парке с корзинами для пикника и собаками, семьи с резвящимися детьми, людей в приличной одежде и на дорогих машинах. – Он снова бросил гальку. – У моего отца никогда не было времени на это. А мать была слишком слаба, даже для того, чтобы почитать мне. И у меня никогда не было свободного времени, кроме воскресенья, но они все равно не разрешали мне никуда уходить. Родители боялись, что итальянского ребенка побьют в парке. – Он горько засмеялся. – А меня били в школе. И не знаю, почему быть избитым в парке хуже, чем быть избитым в школе.

– И ты никогда не переходил через мост?

– Нет, пока не научился играть в футбол. Футбол был моим билетом из рабства. С помощью футбола я добился признания. Я смог пойти в любой парк, смог ездить на любой шикарной машине. И знаешь что?

– Что?

Коул выпрямился и вытер руки о штаны:

– Я понял, что прогулка в парке не представляет из себя ничего особенного.

– Может, потому, что ты забывал взять с собой собаку и корзину для пикника?

Он посмотрел на нее, и его меланхолия сменилась усмешкой:

– А ты голова, – хмыкнул он. – Пошли, пора возвращаться.

Джессика шла впереди Коула и была уверена, что тот все время смотрит на нее. Когда она вновь поднялась на вершину, дыхание ее было частым и тяжелым. Коулу было хоть бы что. Он засмеялся, поднял ее, посадил себе на плечи и шел с ней до домика для гостей, пока Джессика не начала колотить его и требовать, чтобы тот отпустил ее.

– Ох! – засмеялся Коул, ставя ее на террасу.

– Хулиган! – обозвала она его. Джессика не переставала улыбаться, отбрасывая волосы назад и вставляя ключ в скважину. Коул стоял рядом. Джессика боялась предложить ему кофе или горячий шоколад. Отец мог валяться на полу в кухне или выйти из ванны полуодетым. Хотя у нее не было желания заканчивать этот вечер, она не могла допустить, чтобы Коул увидел пьяного отца.

Коул оперся на дверь.

– Я пойду. – Он смотрел на ее лицо, потом на волосы, как будто решая, сказать ему что-нибудь еще или нет.