– С вами все в порядке? – переспросила Джессика, слегка приближаясь, чтобы лучше разглядеть человека, однако не настолько, чтобы слишком удалиться от своей машины. В эти дни случилось много несчастий с женщинами. Она вела себя осторожно, чтобы не попасть в беду. Только что, в аэропорте, Джессика прочла статью, в которой рассказывалось о женщине, убитой неподалеку от винного завода. Подозрение пало на недавно осужденного убийцу, бежавшего из тюрьмы. Что, если этот необычный пешеход – переодетый преступник?

Ничего ей не сказав, незнакомец, пересекая свет фар, пошел прочь. От удивления Джессика широко раскрыла рот. Может быть, ее подводят глаза? Она могла поклясться, что человек был одет именно так, как монах, изображенный на дорожном указателе. И разве убийцы переодеваются монахами?

– Подождите! – закричала она. – Я должна извиниться! Я не заметила вас сразу! – Она побежала за незнакомцем, но он, по-прежнему не обращая на нее никакого внимания, растворился в кромешной темноте.

– Я виновата... – Голос ее охрип. Джессика не могла ничего рассмотреть в тумане, поднимавшемся над зарослями папоротника. Она постояла возле машины, прислушиваясь к шуму удаляющихся шагов и пристально вглядываясь вдаль, но даже ближние деревья и дорога внезапно скрылись под плотным одеялом тишины и тумана.

Сбитая с толку, Джессика откинула темные локоны, упавшие ей на лоб. Что бы еще она могла предпринять? Должна ли она ждать его возвращения? Наверняка нет. Мужчина, казалось, не очень рассердился. Вероятно, он просто продолжил свой путь.

Джессика чувствовала, что никак не может успокоиться. Лучше взять себя в руки и отправиться на поиски бунгало. Девушка вернулась к машине. Тишина сковала все вокруг, только раздавался скрип ее новых туфель. Она уселась за руль, трясущимися руками пристегнула ремень безопасности и легко вывела машину на дорогу.

Через несколько минут она сделала последний поворот и достигла вершины скалы. На высоте туман был более разреженным, сквозь него уже проникал лунный свет. Джессика разглядела вдали мерцающие огни и ощутила явное облегчение. Она включила четвертую передачу и поспешила навстречу жилью, до цели оставалось всего несколько минут пути.

Первые замеченные ею огни светились в доме Каванетти. Джессика несмотря на темноту смогла даже рассмотреть его крышу и слуховые окна. Как раз за ним был летний дом Бордов, это было бунгало, построенное в элегантном стиле двадцатых годов. Однако он выглядел слишком простым по сравнению с соседним особняком итальянского стиля.

Каванетти владели и управляли винным заводом и были их соседями уже много лет. Майклу Каванетти полуразрушенный дом достался почти даром, и он жил в нем, как уединившийся в своей норе крот, до той поры, пока не получил достаточно средств и времени, чтобы заняться его восстановлением. Джессика еще помнила то время, когда родственники отца, глядя на соседский дом, часто неодобрительно говорили о соседях итальянцах, употребляя в своих шутках словечки, которые никто не мог объяснить ей, тогда еще пятилетней девочке.

Джессика всегда любила этот дом, даже когда он стоял еще полуразрушенным. Ее воображение захватывала необычная архитектура: высокие окна, остатки искусной лепнины, затейливо отделанные карнизы. Будучи ребенком, она придумывала разные истории, связанные с домом, например, о миллионере, который построил этот особняк для своей красавицы жены. Ее фантазии подогревал отец, также любивший выдумывать всякие загадочные истории о соседском доме. Но все это было много лет назад, когда Роберт Ворд шел рука об руку с удачей, когда вместе со своей семьей испытывал чувство полного удовлетворения своей жизнью. С тех пор, как говорят, утекло много воды и все круто изменилось.

Джессика протянула руку к приборной доске и выключила печку. До этого момента она не замечала, что в салоне было слишком жарко. Продолжая двигаться по дороге, она услышала завершавшее радиопередачу объявление:

– Сейчас семь тридцать, пятница, тринадцатое.

Пятница, тринадцатое. Это все ей объясняло. День не мог быть удачным. Аэропорт был закрыт для полетов. Джессика попала туда в пиковый момент, да еще чуть было не переехала человека на обратном пути. Она должна была повернуть назад при первом же признаке опасности, должна была заниматься своими делами вместо того, чтобы выручать своего беспутного отца, должна была позвонить и сказать: «Прости, папа. У меня нет времени. Я устала постоянно спешить тебе на помощь. Я устала избавлять тебя от беспокойств. Я сама всего лишь слабая и беззащитная женщина, папа».

Только в действительности она никогда не посмеет сказать такое отцу. Джессика не знает, почему все еще продолжает помогать ему. Было это дочерней любовью, долгом или виной? У нее не было ответа. Она любила своего отца, однако слишком часто обижалась на него. Это доставляло ей постоянное ощущение вины, она считала себя эгоисткой, занимаясь своими собственными делами. Более, чем кто-либо, она хотела размеренной жизни, в которой можно было бы строить хоть какие-то планы на будущее. Жизнь с отцом не имела ничего общего со стабильностью.

Перри Комо пел по радио: «Нет лучшего места, чем дом...» Джессика резко выключила его оритарное мурлыканье.

Дом. Грустная горькая улыбка появилась на губах Джессики. Она никогда не стремилась домой на каникулы, никогда не связывала Рождественские праздники с семейным кругом, собравшимся у пылающего камина и наряженной елки. За исключением нескольких лет в раннем детстве, ее дом никогда не был таким. А у кого был? Она не думала, что такое вообще возможно. Однако в глубине души тосковала о чем-то подобном и лелеяла надежду, что когда-нибудь семья соберется вместе, хотя бы раз в году.

Она не знала, где еще мог быть ее дом. Квартира Джессики в Стамфорде определенно не была родным «домом». Она ела, спала в скудно обставленной комнате, но большую часть времени проводила в университете, где была ассистентом профессора на кафедре астрономии. Отец продал фамильный особняк в Сиэтле пять лет тому назад, когда он больше не мог жить там. Конечно, действительная причина продажи родового гнезда Вордов никогда не станет известна широкой публике. Джессика не допустит этого. Она говорила всем, что Роберт Ворд решил перебраться поближе к месту работы в Нью-Йорке. Он планировал жить в Коннектикуте, в – роскошном фермерском доме, как другие удачливые драматурги.

Фермерский дом был чистой выдумкой, хотя Коннектикут был вполне правдоподобен. Джессика продержала отца в центре Нью-Хейвена несколько месяцев, и он даже не пил. Но вскоре Ворд опять вернулся к старой привычке, пьянствуя дни и ночи напролет, в то время, как его пишущая машинка покрывалась толстым слоем пыли. Теперь он жил в старом летнем доме в Мосс-Клиффе, единственной сохранившейся собственности семьи Вордов.

Меняются вещи, меняются люди. Джессика знала это слишком хорошо. Она проехала мимо особняка и подкатила к бунгало. В доме было темно. Даже свет на веранде не зажгли ради ее приезда. На минуту Джессика почувствовала разочарование, но быстро справилась с обидой. Необходимо забыть все свои детские мечты. Джессика затормозила более резко, чем это было необходимо.

Первое, что она почувствовала, открывая входную дверь, был запах виски и сигаретного дыма. Она поморщилась и нащупала выключатель. Прихожая была обставлена в стиле шестидесятых, когда жизнь Роберта Ворда еще шла на подъем. Комната была опрятной и чистой, но выглядела нежилой. Странные непрекращающиеся звуки доносились сверху. И Джессика поспешила туда.

В смутном свете она разглядела источник шума: объектив проектора был включен и светился сквозь облака табачного дыма. Бобина с пленкой крутилась и крутилась, стуча концом пленки по аппарату. Кто знает, как долго это продолжалось? Отец лежал в кресле-качалке позади проектора и спал, его не пробудило даже ее присутствие.

Джессика выключила проектор, сняла бобину и положила ее в металлическую коробку, на которой было написано: «Будь проклята жизнь». Так называлась лучшая пьеса отца. Он часто смотрел ее, пытаясь воскресить давно покинувшее его вдохновение. Но оно давно уже утонуло в стакане виски.