Охота за короной и лилиями входит в моду, это святое занятие для простецов. Но крушить каменные гербы на арках и сводах не так легко, как срывать с книг переплеты или кромсать иллюстрации. Когда толпа вваливается к букинистам с целью очистить фонды, те могут лишь аплодировать. Еще вчера Национальная библиотека была «королевской»: поскольку все хранимые в ней издания носят эти позорные знаки, некий Лагарп требует полного их уничтожения и создания новых переплетов, что математик Ромм оценивает в три миллиона «только в отношении внешних помет», вдобавок «подготовленной для этого кожи недостаточно»; в силу этого ограничиваются тем, что ставят штамп RF[31] везде, где можно, — желательно, красной краской. Зато, поскольку некоторые деятели вполне серьезно предлагают сжечь Национальную библиотеку, вскоре начнутся аутодафе. В Марселе, Тулузе и, к примеру, в Париже: 19 июня 1792 г. один немецкий очевидец отмечает в своем дневнике, что «громадное количество книг было сожжено на Вандомской площади, перед статуей Людовика XIV. Я ходил туда и видел груду еще горячего пепла. Вокруг было множество людей, которые грели над ней руки и ноги, ибо дул холодный северный ветер, и я тоже грелся, как остальные». Временное улучшение личного комфорта обеспечили ему, среди прочего горючего материала в переплетах, 163 папки с описаниями дворянских и рыцарских титулов; 7 августа на том же месте запылали 581 том и папки с эскизами. В целом около 2 тысяч изданий. Кабинет орденов превратился в воспоминание.
Первый декрет о конфискации библиотек не принес большого успеха; монахи упорно сопротивляются, скрывают свои собрания, а муниципалитеты зачастую оказываются на их стороне. С другой стороны, чиновники заранее тоскуют при мысли об этих грудах книг: предполагается, что большую часть их составляют требники, молитвенники, сборники песнопений и жития святых. Они знают, что заплатят им только за хорошую добычу. Тогда провинция, невзирая на запрет, начинает продавать «на вес». Новый декрет в марте 1790 г.: чиновникам дается неделя, чтобы произвести инвентаризацию на местах. Начинаются перемещения. В январе 1791 г. предписания становятся более жесткими, и под страхом наказания «за преступную небрежность» муниципалитеты принимаются с большим рвением изымать книги из монастырей.
Отныне возникает первый большой вопрос: что делать с четырьмя миллионами томов (фактически их окажется в три раза больше)? Уничтожать? Улице такое занятие быстро наскучит. Пустить на торги? В своем «Проекте о возможном использовании национальных книг» бывший аббат Тюэ замечает, что массовая распродажа принесет очень мало, тогда как образование народа принадлежит к числу самых насущных целей; однако по-прежнему встает вопрос о том, что делать с религиозной литературой, которая по новым канонам гроша ломаного не стоит и количество которой остается загадкой. Вот почему Ормессон, все еще издатель короля и в скором времени казненный, предлагает феноменальную идею «Универсальной библиотеки Франции», которая выглядит научной и полезной, но имеет подспудную цель — принудить департаменты отдать библиофильские сокровища, оставив в их распоряжении благословенную макулатуру. Ибо одним из ключей этого дела является то, что Париж ввязался в тотальную войну со всем миром, начиная с французских провинций, которые считаются оплотом феодализма и, что еще хуже, источником географического индивидуализма, именуемого в те годы «федерализмом», страшнейшим из преступлений. Суть трагедии именно в этом, в новом эдиповом комплексе тогдашних чувств, который материализуется в летящих во всех направлениях почтовых депешах, в шквале холодных и даже презрительных инструкций, порождающих в ответ искусные и порой раздраженные оправдания, — от всего этого за версту несет, словно чесноком, человеческим родом.
Опередивший свое время технократ накрыл таким образом всю подведомственную территорию нормальной карточной инвентаризацией, учитывающей каждую книгу во всех библиотеках. На оборотной стороне карточек следует записывать основные библиографические данные любого издания и не позднее чем за четыре месяца отсылать их в Объединенные комитеты «в каталожных ящиках, тщательно обитых внутри и снаружи вощеной тканью». Однако это мероприятие не принесет ожидаемого успеха, поскольку многие шлют вежливые отписки: «Имеем честь обратить внимание на то, что наши многочисленные обязанности…» — или же: «Мы выражаем живейшее сожаление, господа, что замедлили с отправкой этого описания, но подобная работа представляется столь бесполезной…» Полученные же каталоги отличаются скудостью. В одном «удовлетворительным является только почерк», другой, пришедший из Саргемина и предположительно отражающий фонды бенедиктинской библиотеки в Сент-Аволе, был бы превосходен, если бы в нем наличествовали «дата выхода, имя книготорговца и название города, формат и имя издателя или переводчика». Через пять лет грандиозный проект каталогизации всех существующих во Франции книг будет заброшен, однако он успел показать ужасающую реальность: библиотечное достояние, которое будет быстро возрастать за счет книг эмигрантов, казненных и подозрительных всякого рода, находится во власти малокультурного, если не невежественного и абсолютно лишенного мотивации персонала. Аббат Грегуар обличает «небрежение администраторов, которые, разумеется, жалованьем не пренебрегают…в большинстве своем это тупые копиисты, которые искажают названия книг, путают даты, не различают издания и посылают бесполезные каталоги» с такой, например, заключительной пометой: «Сверх того, имеется триста или четыреста томов английских, немецких, греческих, древнееврейских или же на непонятном языке, они старые и с пергаментными переплетами, поэтому мы не сочли нужным их перечислять, да и описания заняли бы слишком много времени…» Между тем, невзирая на скудость переплетов, это «самые ценные, быть может, книги из этих хранилищ…настоящие санкюлоты библиотек». С точки зрения Грегуара, эти издания, вероятно, избежали цензуры «под скромной пергаментной обложкой», тогда как книги, «в которых деспотизм выставлял напоказ свои бесчинства и зверства, почти всегда удостаивались сафьяна».
Катастрофа инвентаризации совпадает с последствиями — порой маскируя их — аутодафе и всеобщего грабежа, который либо происходит посредством распродажи на вес в округах, либо осуществляется самими чиновниками.
Грегуар обвиняет: «Многое разбазарено. Говорят, что из одной только библиотеки Межана в Эксе исчезло десять тысяч томов; известно также, что мошенники проявляют большую разборчивость». Через несколько месяцев он впадает в ярость: «Грабеж начался с библиотек… Книготорговцы, никогда не забывающие о своих интересах, воспользовались обстоятельствами… Большинство чиновников, которые сами не продавали, оставили библиографические сокровища в жертву насекомым, пыли и дождям. Мы только что узнали, как в Арне книги складывали в бочки… Книги в бочки!.. Неистовое желание уничтожать и предавать огню. Вы же понимаете, насколько это проще, чем проводить инвентаризацию. Так поступили в Нарбонне, где множество книг отправили в арсенал, и в Фонтен-ле-Дижоне, где библиотеку Фельянов выбросили в хлам и поместили на склад старой бумаги».
Да, «артиллерийские службы демонстрируют не менее пылкую любовь к старым книгам, чем бумажные фабриканты», примером может служить Дидо в Эссоне. «Отправить книги в арсенал» не означает, что военные стремятся к знаниям: они просто вырывают страницы, чтобы делать зарядные картузы, пакетики для пороха, которые засовывают в ружья; таким образом, посылаемый в лоб врага свинец, быть может, будет приправлен идеями лучших философов. Что до склада старой бумаги, это преддверие резака, иными словами, «переделки», как называли тогда странный обычай, порожденный нехваткой бумаги: повторная переработка.
В сентябре 1791 г. Учредительное собрание было распущено, так и не дав ответа на вопрос: нужно ли использовать бесконечное множество книг для общественного образования, или от них лучше избавиться? Революция колеблется между «обновлением» и местью. Буасси д’Англа в «Некоторых мыслях об искусстве» говорит: французов «следует учить не лишениям, а наслаждениям». Ему отвечает Юрбен Домерг, пурист из Обаня, назначенный главой Комитета по библиографии: «Занесем скальпель над нашими обширными книгохранилищами и отсечем пораженные гангреной органы библиографического тела». Этот страстный визионер предлагает не сжигать книги, но продавать их врагам страны, чтобы вызвать у них «головокружение и бред». С самого начала Ромм мудро полагал, что лучше все сохранить, «оставить времени и философии заботу по очистке наших библиотек». Вновь Буасси, в Комитете общественного образования: «Вы обладаете громадной библиотекой… многих книг еще не хватает; пусть их как можно скорее поместят туда и пусть во Франции не будет ни одной книги, какую нельзя было бы найти». Что до «очистительного отбора… таковая доктрина есть не что иное, как система варварства и мракобесия… и не посредством сожжения вы сумеете заменить их лучшими… Но если хоть в одной из них есть хоть одна мысль, могущая стать полезной счастью человека, ускорить развитие его способностей или расширить круг знаний, о! конечно же, предав их огню, вы навлекли бы на себя позор, от которого не отмоют вас целые столетия».
