Франция и Англия в 1860 г. не находили взаимопонимания ни в чем, кроме признания, что китайцы годятся разве что на роль пушечного мяса для закрывания амбразур. Надо сказать, что в стране, дремавшей на горах золота, серебра и вдобавок на миллионах уникальных древних книг, нужен был разумный предлог, чтобы всем этим воспользоваться.
6 октября французской армии удалось рассеять англичан и с форой в одну ночь проникнуть в Летний дворец. «Сон лихорадочного ювелира», — записал Эриссон. Этот человек, секретарь и переводчик генерала Монтобана, прямо с места события — так что военный министр впоследствии попытался запретить публикацию его рассказа — описывает разграбление двухсот зданий, где пять поколений императоров собирали свои богатства в изобилии, которого они не позволяли себе в городе. Впрочем, первыми исчезли бутылки старых бордоских вин.
«Один из двух завоевателей наполнил свои карманы, увидев это, второй наполнил свои чемоданы». Виктор Гюго негодует еще больше оттого, что этот эпизод пополнил его досье против Наполеона III: жалкий грабеж китайской «химеры» осуществила как раз нация, возглавляемая «коротышкой». Англичане потом грабили с большей методичностью и эффективностью: они на месте организовали продажу с аукциона, брали только табакерки, пиастры, жемчуг, нефрит и золотые сервизы. Французы же, как большие дети, наряжались в туалеты принцесс и дрались за крупные вещи, в особенности часы и механические игрушки, сделанные в Европе. Поскольку набег обещал быть чудовищным, генерал Кузен де Монтобан удалился в свою палатку. «Там и тут в парке группы людей бежали к павильонам, дворцам, пагодам, библиотекам, увы!..» — волновался Эриссон. Одним из этих павильонов как раз и было здание, построенное для полной копии «Шику цуаньшу», состоявшей из 3461 произведения и 168000 томов, небольшая часть которых превратилась в дым 6-го, а остальное — 18 октября, когда был убит корреспондент «Таймс», взятый в заложники китайскими властями: лорд Илджин решил тогда вернуться в Яньминьян и окончательно его разрушить. Этот извращенный вандализм удивляет лишь отчасти: илджинизм изобрел его отец, когда разорил Парфенон. Кроме того, его переводчиком был известный синолог Томас Фрэнсис Вэйд, о котором говорили, что ему самому удалось извлечь существенное количество книг из Летнего дворца. Монтобан не принимал участия в этой карательной экспедиции и вновь удалился в свою палатку: он считал политически более выгодным сжечь Запретный город.
Целой осталась только одна копия собрания «Шику». Это был «головной» экземпляр, хранившийся в Вэньюаньге, за императорским дворцом. Он в конце концов был уничтожен в Тайбэе приверженцами гоминьдана. Неполная копия обнаружилась в Китайском Туркестане, пройдя через руки Советской армии. Национальной библиотеке в Пекине в 1917 г. удалось заполучить копию, которая находилась во дворце Чэнде. Так что эта коллекция не разделила судьбу «Йонгли да дянь», другого сверхчеловеческого предприятия, которому предстояло погибнуть еще более жалким образом.
Император Йонгли, как только сел на трон в 1403 г., приказал Яо Гуаньсяо собрать комиссию из 2169 ученых мужей и составить великую энциклопедию всех китайских знаний. Работа над «Великим каноном Йонгли» продлилась четыре года, и в результате появилось 22 877 свитков и 7000 или 8000 основополагающих со времен «Анналов Весны и Осени» произведений. Ориентировочно 370 миллионов иероглифов на прекрасной бумаге, окаймленной красным шелком, написанные безупречным почерком черной лаковой тушью со знаками препинания и примечаниями, написанными киноварью, все переплетено в желтый узорчатый императорский шелк. И поскольку денег на печать уже не осталось, это существовало только в одном экземпляре. Который полностью сгорел в Нанкине при падении династии Мин. В 1567 г. была сделана копия, хотя и меньшая на 2422 свитка и значительно менее роскошная. Издатели Цяньлуна изъяли из нее еще 385 сочинений. Остальное поспешно купила императорская академия, Ханлин, или «Лес кистей», для своей уже многочисленной библиотеки, «квинтэссенции знания… самой старой и самой богатой в мире». А Ханлинюань, к несчастью для себя, располагался в северо-западном углу квартала дипломатических миссий, в нескольких метрах от посольства Англии, превратившегося в укрепленный лагерь при осаде Пекина в 1900 г.
Осажденные были спокойны: боязливое уважение китайской черни по отношению к письменному слову, в особенности к отмеченному большой красной печатью Сына неба, гарантировало им непреодолимый заслон. Кто же тогда поджег Ханлинюань в воскресенье 23 июня? Англичане, говорят китайцы. Это же пишет Уилкинсон. Несомненно, здание занимало стратегическую позицию, и его разрушение облегчило бы положение осажденных. Или это были регулярные войска (мусульманские: Боксерское восстание было также и джихадом) под предводительством генерала Дон Фусяна, в надежде, что если даже огонь не распространится на дома иностранцев, то хотя бы задымит их. Причем нападающие стояли в окнах соседних домов, стреляя во все, что движется, так что «старые павильоны горели, как трут, с ревом, заглушавшим непрерывный треск стрельбы». Тем не менее в квартале было восемь колодцев, и рук, хоть и разнообразных, хватало, чтобы передавать воду по цепочке. И тут северный ветер переменился, и атака была наконец отбита. Но слишком поздно, чтобы спасти книги. «Маленькая библиотека на восточном дворе была разрушена, декоративный бассейн засыпан обломками; деревянные клише, манускрипты и печатные книги, втоптанные в грязь, усеивали землю». Каждый брал, что хотел: детям страшно нравились деревянные печатные блоки, из которых они возводили маленькие баррикады и тоже играли в Боксеров, солдаты разобрали остальное на сувениры о походе. От сказочного «Йонгли да дянь» осталась только жалкая горстка свитков. Переводчик британцев Лэнселот Жиль сожалел, что смог утащить только раздел № 13345 энциклопедии, то есть одну-единственную книгу 30 на 50 сантиметров, «едва ли образцовую». Лэнселот Жиль был сыном Герберта Аллена Жиля, который разработал сложную систему латинской транслитерации китайского языка, присоединяясь к усилиям, уже предпринятым в этом направлении Вэйдом, под названием Юаньминь-уюань.
Без этого грабежа не существовало бы синологии. За сотню лет, прошедших с середины XIX по середину XX в., одновременно с экспортом всех имеющихся в стране золотых и серебряных слитков из самых дальних уголков Китая, таких, как, например, Дуньхуан, в Лондон и Париж было вывезено множество письменных текстов. Люди безупречной репутации абсолютно серьезно считали, что они действуют в целях сохранения и защиты бесценных документов, находившихся под угрозой в этой стране нищих, — довод, который можно было бы в крайнем случае принять во внимание, если бы он включал в себя намерение однажды вернуть все обратно, что, очевидно, было не так. (Забавно, что Китай начинает выставлять требования о возвращении похищенных культурных ценностей. Восемнадцать крупнейших музеев мира в очередной раз ответили, что они не вернут никогда и ничего, на этот раз через совместную декларацию от декабря 2002 г. Но говорят, через два поколения Китай станет самой могущественной державой мира…) Так, Тяньиге к 1940 г. стала лишь жалким подобием самой себя. Иностранные туристы прогуливались там со своими тележками и приобретали книги даже не по названиям и не на вес, но целыми стенами. Если они и платили, то только несколько сапеков. И еще чувствовали себя при этом дающими милостыню.
Беспрецедентная операция по спасению архивов и книг дает почувствовать масштабы запустения и безразличия, царивших в агонизирующей империи, а следовательно, и в ее библиотеках, как в тех, которые спасли, так и в остальных. Этой операцией мы обязаны также Ло Чженью, уже упоминавшемуся в связи с эпизодом с гадательными лопатками на рубеже веков и получившему у нас редкий титул благодетеля китайской филологии. В 1909 г. архив Имперской канцелярии, дополненный значительной коллекцией книг из Вэньюаньге, главной имперской библиотеки, грозил пасть под гнетом собственной немощи. Канцлер и реформатор Чан Читун (Чжан Чжидон) решил, что некоторые его разделы могли бы лечь в основу Национальной библиотеки Китая, но что различные ненужные документы, собранные в течение трех веков, нужно сжечь, как того требует традиция (и судьба: от пятидесяти до шестидесяти процентов этих архивов были уничтожены, когда союзнические армии в 1900 г. вошли в Пекин). Лo Чженью сумел его от этого отговорить, и все документы после основания республики были отправлены в Исторический музей Вумень. Десять лет спустя хранитель, которому не хватало денег, продал три четверти фондов за тысячу мексиканских долларов торговцу бумагой, который вывез все в джутовых мешках: 150 000 катти, или 75 тонн. Некоторое время спустя Ло Чженью, оказавшись проездом в Пекине и предаваясь своему любимому занятию — копаясь в букинистических лавках, — наткнулся на поздравительное письмо, подписанное корейским царем и с печатью Имперской канцелярии. Торговец бумагой, в ожидании переработки своего приобретения на бумагу, сжигаемую на похоронах, начал продавать его частями в книжные лавки в Люличане. Ло Чженью пришлось потратить 13 000 долларов, чтобы приобрести всё; он велел построить павильон, чтобы там разместить документы и составить их опись. Но это разорило его, и он был вынужден уступить Имперскую канцелярию коллекционеру из Тяньцзиня, у которого Институт истории и филологии в 1929 г. смог приобрести ее за 18 000 долларов. Сделка вызвала шум, и Лy Сун писал в одном журнале: «В Китае общественное достояние действительно сложно сохранить: власти оказываются либо некомпетентны и утрачивают его, либо же компетентны и его разворовывают».
