Так около 259 г. родился сын Чжэн, ставший царем в тринадцать лет. Лу Бувей смог тогда забрать обратно свою наложницу, к которой он приставил официального любовника, чтобы не навлекать лично на себя гнев юного царя. Но он недооценил крутой и гнусный нрав мальчика. Едва достигнув совершеннолетия и получив право управлять страной, он велел четвертовать любовника своей матери и сослать того, кому был обязан всем, начиная, вероятно, с собственного существования. Лу Бувей отравился на пути в Сычуань.
При помощи подкупа, шпионов и самого кровавого насилия юный деспот за неполных пятнадцать лет смог уничтожить одно за другим остальные шесть царств огромного Китая. В 221 г. он оказался единоличным правителем страны и присвоил себе титул императора, который до этого встречался только в легендах. В последующие века этого Чжэна знали исключительно как Цинь Шихуанди, или «первого августейшего императора династии Цинь». Единственная ошибка в его карьере: он утверждал, что основал династию на десять тысяч поколений. Она потерпела крах через четыре года после его смерти, которая не заставила долго себя ждать.
Ли Сы был его советником и правой рукой; это с его помощью удалось так немыслимо увеличить территорию, в частности согласовать письменность, унифицировать деньги, систему мер и весов, ширину колеи повозок, построить стену, соединившую северные крепости, организовать дорожную сеть (включавшую в себя настоящую автостраду, «шидао», от летней императорской резиденции возле Сянъянга до Внутренней Монголии, то есть свыше 800 километров). Чтобы страна лучше управлялась, сто двадцать аристократических родов принудили приехать и поселиться в столице, а их войска уменьшились. За двадцать веков до взятия Бастилии был упразднен феодализм. И императора совершенно не беспокоило согласное осуждение сорока шести выдающихся конфуцианских мудрецов: он приказал похоронить их живьем. Однако Ли Сы хотел также похоронить прошлое, которое действительно начало собираться в виде материальных следов, все более и более обременительных, во всех смыслах этого слова.
На пиру в 213 г., на котором собрались семьдесят академиков, тосты были омрачены словами, предвещавшими несчастье. Один из пировавших, возможно черпая отвагу в желтом вине, сказал: «Мы хотим, чтобы наше время продлилось долго, но не подражаем древности в делах своих — я никогда не слышал, чтобы было так». Мертвое молчание. Министр ледяным тоном возразил: «Просвещенные владыки не подражают настоящему, но изучают древность, чтобы посрамить настоящее; этим они сеют сомнение и тревогу среди черноголовых (народа)». И, повернувшись к императору, он «предложил, чтобы все книги по истории правления, кроме истории династии Цинь, были сожжены. Чтобы все подданные империи… которые осмеливаются владеть классической литературой и трудами различных философов, объявили об этом гражданским или военным властям, чтобы эти книги без всякого различия были преданы огню». Этот совет не был тогда неожиданным, истребление книг как инструмент государственной власти существовало по крайней мере со времен Шан Яна, то есть два века, так как он призывал герцога Сяо «сжечь книги, чтобы установился закон и порядок».
Распоряжение монарха Цинь более чем удовлетворило его советников, вышедших из школы законников, которые считали, что государством можно управлять, только держа народ в невежестве. «Что до тех, которые хотят учиться, пусть учатся у чиновников», — говорил Ли Сы, вдохновленный бывшим однокашником, ставшим врагом, но быстро уничтоженным, Хань Фэем, который утверждал: «В государстве, управляемом просвещенным владыкой, нет ни литературы, ни бамбуковых дощечек: единственное учение есть закон. Нет изречений древних царей, единственные возможные примеры для подражания — министры». Они одни обладали правом на образование, по примеру своего суверена, и книги, которыми они владели, не подлежали сожжению. До поры до времени.
Оказались запрещены и «сто школ»: школа законов, школа дао, школа Сундзи, который был первым философом-скептиком, — этот чудак ясно высказывал свои мысли, в то время как в Китае идеи чаще всего сообщались окольными путями, через притчи или даже анекдоты, и он воспитал и Хань Фэя, и Ли Сы. Тогда же поступил приказ и о великом сожжении всех библиотек, включая Книги од, документов, Анналы и Книгу ритуалов. Сохранились только сборники пророчеств (Книга перемен), поскольку император был страшно суеверен, а также трактаты по сельскому хозяйству и медицине. Любому, кто в течение месяца не подчинился бы этому приказу, должны были поставить клеймо на лицо и отправить его каторжником на строительство Великой стены, где днем он должен был строить, а ночью нести караул.
Вы думаете, даосистов эти меры задели? Наоборот: для истинных и стойких приверженцев дао в злоупотреблении чтением скрывался источник несварения мозга. В «Чжуанцзы» читаем: «Кто учится, с каждым днем увеличивает (свои знания). Кто служит дао, изо дня в день уменьшает (свои желания). В непрерывном уменьшении (человек) доходит до «вувей» (недеяния). Нет ничего такого, что не делало бы недеяние». Очевидно, ничто не мешает предположить, что этот отрывок направлен особенно и исключительно против вездесущих словопрений конфуцианства.
Для всех остальных это стало катастрофой. Многочисленные просвещенные люди поспешно прятали книги в стенах своих домов. Так поступил Фу Шэнь с Книгой документов. Этого человека затем подвергли опале и выбросили на улицу. Но когда ему удалось вернуться в свое жилище, он получил обратно двадцать девять секций с классическими историческими сочинениями. То же самое сделал Кон Фу в доме Конфуция. Шестьдесят лет спустя, когда его семья при перестройке дома случайно обнаружила спрятанную библиотеку, реформы письма сделали эти тексты нечитаемыми — на тот момент, но не навсегда. «Люди в те времена не знали о существовании старых иероглифов, и они называли это письмом в виде головастиков».
Волнующей и таинственной оказалась судьба самого невероятно могущественного из людей. Со времен объединения империи он пустился в тайные поездки по провинции, где при его приближении водружали множество «сонгдебей» — стел во славу его добродетелей, текст на которых был написан на «сяочжуане»[13]. Параноик Чжэн, должно быть, преставился в дороге, так что ни он сам, ни кто-либо еще не почувствовал приближения смерти и его свита несколько дней, сама того не зная, сопровождала труп, который в конце концов упокоился, как известно, в центре могилы площадью 52 кв. км, на которую 700 000 рабов в течение двадцати лет положили свои жизни. После чего все его сыновья и наследники один за другим скончались, а Ли Сы торжественно распилили пополам в ширину. Вследствие этого скоропостижного краха династии с 208 г. до н. э. началось неистовое увлечение филологией и библиофильством в обратной пропорции к тому, что предписывалось за одиннадцать лет до того: все относившиеся к историческим, научным и художественным кругам изо всех сил бросились раскапывать, копировать, исследовать и накапливать тексты, которые еще не были полностью утрачены. Присущее китайскому обществу уважение к письменному слову упрочилось тогда навеки. «Сожжение библиотек и строительство стены — это, возможно, операции, каждая из которых тайком уничтожила сама себя», — с улыбкой прикидывает Борхес. Тем не менее «феншу кенгджу», «сжигание книг и закапывание ученых заживо», осталось застывшей поговоркой для обозначения несколько радикальных действий или даже просто каких-то поступков правительства.
Череда пожаров: в китайской истории долгое время было по крайней мере столько же жестоких истреблений библиотек, сколько восстановлений их фондов. «Стоило учредить государственное собрание книг, как оно тут же уничтожалось или рассеивалось, чтобы восстановиться вновь, навеки утратив множество произведений». Будь то «Сто школ» или «Сто цветов», закон вечного возвращения как будто сплетает покорные этапы жизни цивилизации в соответствии со «своей собственной доктриной о единстве противоположностей».
