Но сердце подсказывало, что Марита лжет сама себе — не вернется она через неделю в тихий Бронкс. Да и через месяц вряд ли. Уж слишком дрожал от нетерпения голос Кастро на другом конце провода, уж слишком быстро она ступила на землю Кубы.

Тем временем автомобиль затормозил у отеля. Красные дорожки, сияющий огнями лифт, коридор с охранниками… Дверь номера распахнулась, и Марита утонула в объятиях команданте.

— Ну вот наконец и ты…

Никто и никогда так не обнимал Мариту. Нежно и сильно, осторожно и безжалостно. Никогда она не чувствовала себя настолько нужной, настолько желанной, настолько… единственной.

Тепло его тела зажгло в ней какой-то странный огонь — он не обжигал, но сводил с ума, не причинял боль, но лишал возможности здраво мыслить.

— Доктор Кастро…

— Фидель… Для тебя я навсегда Фидель…

Он на минуту разомкнул объятия, чтобы позволить Марите сделать пару шагов в глубину номера. Девушка послушно прошлась по мягким «капиталистическим» коврам, огляделась.

Команданте Кастро явно здесь жил, и жил уже не один день. Несмотря на то что в номере убирали, это была настоящая холостяцкая берлога. Везде пепельницы, на столе разбросаны бумаги, запах табака, должно быть, не выветрится уже никогда…

Фидель потянул Мариту в спальню. Та сделала несколько неуверенных шагов, ее взгляд уперся в автомат, который лежал под кроватью.

— Не обращай внимания, алеманита…

Она почувствовала тепло губ на шее, а потом, повернувшись, ответила на его поцелуй. «Нет, никогда мне уже не увидеть Нью-Йорк». Это была последняя связная мысль перед тем, как Марита окунулась с головой в пучину страсти.

Шел четвертый месяц жизни Мариты в Гаване. Каждое утро теперь начиналось с запаха сигары, поцелуя в лоб и слов Фиделя: «Я пошел разбираться с Кубой…»

Иногда команданте пропадал по нескольку дней, иногда появлялся сразу после заката. Родители Мариты уже даже не пытались ее отговорить. Да и чего стоили их слова?

Фидель как-то долгих пять часов беседовал один на один с герром Лоренцом, пытался уговорить его тоже перебраться на остров, взять в свои руки туризм на Кубе… Конечно, мужчины ни до чего не договорились, но с тех пор Фидель не раз повторял, что именно таким человеком хотел бы быть, жестким, но не жестоким, уверенным в каждом своем поступке, но при этом ничему не удивляющимся и ничего не боящимся. Девушке оставалось только молча гладить любимого по плечу.

Иногда, особенно когда Фидель исчезал надолго, Марита чувствовала свое оглушительное одиночество. Уже не радовали букеты цветов, которыми он неизменно заваливал постель после долгих отлучек. Пора было становиться на ноги. Но как?

И Марита начала с самого простого — она стала учить испанский. Вскоре она узнала, что в отеле, кроме команданте, живет немало его соратников и соратниц. Да-да, боевых подруг. Кое с кем из них он, определенно, был когда-то близок, а Селию Санчес даже называл своим ангелом-хранителем. Марита узнала об этом от самой Селии.

— Нет, детка, — сказала та, покачав головой. — Я не ревную Фиделя. Я была его другом и осталась его другом, я была его спутницей в самые трудные дни, и мы оба помним об этом. Но сейчас ему нужна другая женщина… И поэтому появилась ты. Глупо было бы всю жизнь прожить, как в палаточном городке. Глупо, да и невозможно. Теперь Фидель глава страны, и не может быть пути назад. Ни для кого из нас.

Но так, конечно, думали не все. Как-то раз девушку прямо на улице остановила какая-то здорово нетрезвая девица и закатила ей звонкую пощечину.

— Это ты, шлюха, украла нашего Фиделя!..

Марита даже не сообразила, что сказать, не попыталась дать сдачи. Девица, залившись слезами, убежала. А Фидель поздно вечером, услышав об этом, чуть смущенно произнес:

— Но чему ты удивляешься, любовь моя? Куба — страна страсти, здесь даже воздух пропитан вожделением. Конечно, ты украла меня у всех. И в первую очередь украла у меня мое сердце… Не печалься, я даже не знаю, о ком ты говоришь.

— Я чувствую себя такой никчемной, никому не нужной, — прошептала Марита.

Но Кастро преотлично расслышал ее слова.

— Кариссима, ты самая нужная и самая важная женщина в моей жизни. Что бы ты ни делала, ты будешь мне нужна! Захочешь — я сделаю тебя даже королевой Кубы!

Марита сморгнула подступившие слезы.

— А за это я сделаю тебя отцом!..

Фидель недоуменно посмотрел на девушку. Но молчал всего несколько секунд. Потом лицо его прояснилось.

— Алеманита, любимая… Ты ждешь ребенка?

— Да, команданте…

— Господи, какое счастье! Теперь ты точно станешь королевой!.. Обещаю, что я уберегу тебя от всех бед! Тебя и нашего будущего сына!

Марита взглянула на Фиделя. Он и в самом деле был неподдельно счастлив. Кастро вскочил, начал мерить шагами гостиную, что-то бормотал — должно быть, репетировал очередную речь. Или молился, но так, чтобы никто не догадался.

Марита проснулась от прикосновения губ Фиделя.

— Алеманита, я ушел разбираться с Кубой…

Девушка кивнула — так бывало уже много раз. И сегодняшнее утро ничем не отличалось от любого другого. Но сейчас ей отчего-то пришло в голову спросить:

— Когда вернешься, команданте?

— Наверное, послезавтра. — Он чуть виновато взглянул Марите в лицо. — К сожалению, есть еще дела, которые откладывать я не могу. Куба мне этого не простит.

— Я понимаю, иди…

Такой разговор тоже начинался не в первый раз и всегда заканчивался одним и тем же: «Куба не простит» — «Я понимаю». Марита не стала провожать Фиделя, как обычно делала по утрам. Она повернулась на другой бок и попыталась уснуть.

Солнце уже было довольно высоко, когда девушка наконец нашла в себе силы встать и умыться. Она удивилась тому, сколько проспала. Завтрак, как обычно поданный утром, уже успел остыть.

Есть отчего-то не хотелось. Девушка взяла стакан молока и подошла к зашторенному окну.

Там, внизу, была прекрасная Гавана, а впереди, сколько хватало глаз, простирался океан. Бесконечный, свободный…

— Нет, — Марита усмехнулась собственным мыслям. — Это еще не океан… И не свободен он вовсе. Зажат между берегов так же, как зажат каждый из нас в кругу своих обязанностей… Пусть со стороны кажется, что волен делать все, что угодно..

Вкус молока показался странноватым — должно быть оттого, что сегодня она пила его совсем холодным. Глоток, другой… Но жидкости в стакане было все еще слишком много.

— Нет, не хочу больше. — Марита решительно поставила стакан на стол и, отвернувшись от окна, потянулась за раскрытой книгой.

Но стены вдруг наклонились, потолок стал стремительно падать, в ушах тихонько засвистело. А потом все стихло — звуки ушли, свет померк, воздух перестал поступать в легкие.

Марита очнулась от яркого света, который заливал все вокруг, слепил, мешал понять, где она и что происходит.

— Она пришла в себя…

И голос был незнакомый, и звучал очень странно — словно в огромном зале. Девушка попыталась пошевелиться.

— Лежите, лежите… Вам показан абсолютный покой…

Наконец Марита смогла перевести взгляд. Рядом с ослепительно-белой постелью, на фоне слепяще-белых стен сидел совершенно незнакомый блондин в накрахмаленном белом халате. Очки в золотой оправе не давали возможности разглядеть его лицо, прятали глаза за бликами жемчужного света.

— Где я? Что со мной?

Но блондин вместо ответа сам задал вопрос:

— Что вы помните? Как вас зовут, скажите?

Чудовищные уколы боли от самого крошечного движения не могли, тем не менее, сломить характер Мариты.

— Где я? Кто вы такой?

Пусть в этом не было ни капли здравого смысла, но девушка понимала: она должна показать, кто хозяин положения. Блондин как-то странно качнул головой, словно показывая кому-то за спиной Мариты, что так и не получил ответа на столь важный для него вопрос.

— Так где я? И какого черта вы пялитесь на меня, как на душевнобольную?