К тому времени у них совсем не осталось денег и почти не осталось еды, и она думала лишь о том, где бы раздобыть кусок хлеба.

Она перепробовала все: пыталась продавать старые вещи, помогала служанке в доме напротив, даже нанялась прачкой, но все было без толку. Она совсем уже отчаялась, но вдруг на выручку ей пришла необыкновенная красота.

Марта выливала грязную воду, когда раздался стук копыт и властный голос окликнул ее. Она подняла голову. К ней обращался офицер — на незнакомом языке он, видимо, пытался о чем-то спросить у нее. Она не поняла ни слова и только растерянно хлопала глазами, и он громко выругался, соскочил с коня и приблизился к ней.

Марта замерла от страха.

Он взял ее за подбородок, внимательно рассмотрел лицо, провел пальцами по щеке — и легонько оттолкнул ее. На его вкус она была слишком худа и грязна…

Еще не замер вдалеке стук копыт, а Марта, глядевшая вслед всаднику, уже приняла решение. С этой минуты она не боялась. Как она могла забыть, что солдаты — даже вражеские — всего лишь те же мужчины… Им нужно просто дать то, чего они хотят.

Теперь у нее было вдоволь хлеба и воды, и даже иногда появлялось вино, а еще ей стали дарить платья, и она уже не выглядела такой оборванной и несчастной, как раньше. Ей даже было весело: чужие солдаты оказались добрыми и задорными, жалели ее и помогали, кто чем мог.

В один прекрасный день она бросила отца — просто уехала, не сказав ни слова, и, хотя воспоминание об этом временами возвращалось и жгло ее словно огнем, если бы пришлось второй раз выбирать, она и второй раз уехала бы. Ее тянуло к вольной, разгульной жизни. К тому же зачем все время ждать новых хозяев в городе, лучше уж быть всегда с одними и теми же… Да и профессия маркитантки была доходной и давала возможность жить так, как хотелось, почти ни в чем себе не отказывая.

Она полюбила кочевую жизнь. Полюбила рассветы и закаты под открытым небом, поездки на тряской телеге по разбитым дорогам, жаркие словесные перепалки с солдатами и конкурентками. Правда, когда наступили холода, стало труднее, но у нее было уже достаточно денег, чтобы купить себе душегрейку, рукавички и валенки — о, это русское изобретение, валенки, в них действительно не мерзли ноги!

Время от времени она все-таки задумывалась о будущем. Надолго ли хватит такой жизни? Надо было как-то устраиваться, причем быстро, потому что война войной, а замуж выходить надо, и остепеняться, и вести хозяйство, а иначе можно остаться на всю жизнь у разбитого корыта. Молодость пройдет, красота увянет — и что тогда?

Однажды, во время долгого перехода, как обычно, трясясь на краю телеги и от нечего делать оглядывая бесконечные колонны марширующих солдат, она обратила внимание на проезжавшую мимо карету. Это была добротная дорожная карета, крепкая и надежная, и она подумала, как здорово было бы иметь такую. Из окна высунулся пассажир — еще не старое благородное лицо, усы, ей показалось, что глаза у него очень добрые — она успела встретиться с ним взглядом.

Карета проехала, и Марта продолжила свое нехитрое занятие. Вокруг были усатые лица, грязные сапоги, усталые люди… Серо было кругом и уныло, и Марта, вздохнув, подумала, что не особо ей везет в жизни — так, пожалуй, все в ней, как в этот хмурый день, печально и беспросветно.

Из задумчивости ее выхватил мужской голос. Проехавшая карета остановилась чуть впереди, и пассажир послал кучера за Мартой. Она с радостью ухватилась за возможность прокатиться — удобно, тепло, почему нет.

— Поедешь со мной? — спросил незнакомец, оказавшийся не кем-нибудь, а петербургским аристократом, самим графом Шереметевым.

— Поеду, — ответила она задорно, блеснув черными глазами-маслинами.

Наконец-то она вытянула счастливый билет.

С того дня она сопровождала графа, жила в его палатке и чувствовала себя более чем хорошо. Ей было тепло, спокойно и сытно. Старик Шереметев молодел на глазах, видеть каждый день возле себя юную красавицу было очень приятно, и не было для него теперь большего удовольствия, чем баловать и забавлять ее.

— Счастье мое, — любил повторять граф, ласково похлопывая молодую любовницу по румяной пухлой щечке. — Хороша ты, чертовка, хороша…

— И ты мое счастье, — отвечала она, блестя глазами, и льнула к нему, прижималась здоровым упругим телом, обвивала полными белыми руками. — Могла ли я и мечтать о тебе?

— Смотри, найдешь кого себе — не прощу, — говорил он притворно строго.

— Что ты, что ты… Кого ж и искать мне… Зачем?

И это не было ложью или притворством — Марта действительно была вполне довольна жизнью и не собиралась менять удобную и нехлопотную жизнь при пожилом графе на сомнительной продолжительности удовольствие — страстные игры с каким-нибудь молодым и ненадежным кавалером.

Она замечала, конечно, похотливые взгляды, которые бросали на нее случавшиеся в палатке гости покровителя, но не позволяла себе ничего, кроме невинных улыбок и приветливых взглядов. Пока не появился ОН.

— Здравствуй, красавица! — крикнул ей высокий крепкий красавец, заглянувший в палатку. — Подскажи, как я графа Шереметева могу найти?

Марта взглянула на него. На боку шпага, грудь в орденах, сверкающие, с хитрецой глаза. В нем чувствовалась неудержимая сила и удаль, от него исходили жар и страсть, и она внезапно почувствовала, что у нее подкашиваются ноги…

— Уехал, еще на рассвете. Обещал к ночи быть.

— Обещал — значит, вернется, милая! От такой красавицы на ночь не уходят! — подмигнул шальным глазом незнакомец.

Марта неожиданно для себя покраснела.

— Передай графу, что Меншиков приехал, заходил к нему, — расхохотался он. — И еще зайду, — добавил тише.

С этой минуты судьба Марты Скавронской была решена — окончательно и бесповоротно. Несчастный Шереметев был забыт — теперь она скрашивала будни бывшего московского торговца пирожками, а ныне царского любимца.

«Чудная я стала, — думала она, оставаясь наедине с собой в его просторной палатке. — Жить не могу без него… Я как собака, которой кость бросают, а она ее ловит, лишь бы хозяин бросал… Только и жду его, только и выглядываю: не едет ли?»

Каждую ночь он приходил к ней, и тогда тоже пришел — веселый, разгоряченный, слегка хмельной, и она бросилась ему на шею, мечтая только о том, чтобы он ее обнял и никогда не отпускал. Она покрывала поцелуями его лицо, а он вдруг взял ее правую руку, поднес к губам и легонько подул на нее, посверкивая озорными глазами…

Марта затрепетала. Александр ласкал ее руку, поднимаясь к локтю, к плечу… Кожа молодой женщины пылала огнем. Его пальцы поднялись до горла и нащупали тоненькую ключицу, заскользили по впадинке между грудей, по нежной шее, по мягкой щеке…

Большим пальцем он провел по ее влажным, полуоткрытым губам, а потом надавил немного, чтобы проникнуть в уголок ее рта. Сердце отчаянно забилось в груди Марты, она задрожала в ожидании поцелуя, но его рука оставила ее щеку и снова опустилась к шее. Марта глубоко, протяжно вздохнула, почти застонала. Он резким движением притянул ее к себе и впился губами в ее губы. Марта поникла в его руках, закрыв глаза и мысленно моля его не останавливаться. Голова ее кружилась.

Александр опустил ее на ложе и растянулся рядом, прикрывая ее тело своим и легонько покусывая ее нижнюю губу. Умелые требовательные руки ласкали ее грудь, и Марта выгибалась навстречу ему, забыв обо всем на свете и желая только наслаждения, которое он мог ей подарить.

Его руки бесчинствовали, лаская ее ноги и бедра, добираясь до самых потаенных уголков ее тела. Марта стонала, извивалась и изгибалась, пытаясь облегчить сладкую боль, чувствуя, что задыхается и вот-вот потеряет сознание. Он не прекращал ее целовать, и она чувствовала, что тает в его руках, растворяется в нем, взлетает вместе с ним…

Они еще долго лежали обнявшись, ее голова у него на груди. Наконец она пошевелилась, потянулась и подняла на него взгляд. Он смотрел на нее — очень странно, он никогда так на нее не смотрел — словно с стороны, задумчиво, оценивающе.