Но затем Себастьян обнаружил его, буквально провалившись сквозь заросли, скрывавшие ступеньки, ведущие к входу. Он рассказал бы о своей находке Бенедикту, если бы они не поссорились накануне. Себастьян так и не понял, почему они спорили с такой запальчивостью. Конечно, он знал, что Бенедикт завидует ему – а кто бы не завидовал? – но Бенедикт был наследником графа, и ему запрещалось подвергать свою жизнь опасности. В тот последний вечер Бенедикт пребывал в скверном настроении, и это спровоцировало ссору. Они чуть не подрались, прежде чем Бен выскочил из комнаты.

Оглядываясь назад, Себастьян полагал, что причиной ссоры стало жгучее желание Бенедикта тоже купить офицерский патент, что позволило бы ему уехать из дома. Он понимал друга и даже сочувствовал ему. Лорд Стрэтфорд был суровым и требовательным отцом, и Бенедикт долгие годы мечтал вырваться из-под его тяжелой руки. Себастьян надеялся, что к тому времени, когда война окончится, эта старая ссора будет забыта, но вышло иначе. Когда он вернулся из армии, все изменилось, и детская дружба превратилась в далекое воспоминание.

Вейн добрался до неглубокого оврага в склоне холма, который плавно спускался к реке, и остановился, глядя вниз. Отсюда он мог видеть Стрэтфорд-Корт – массивное тюдоровское здание на противоположном берегу, где вырос Бенедикт. В вечернем свете его красный кирпич казался черным, а окна блестели, как ртуть, отражая лучи заходящего солнца. Фонарь, зажженный здесь, был виден из окон спален, располагавшихся на втором этаже в северном крыле дома. В детстве Себастьян довольно часто делал это, подавая Бенедикту сигнал.

На щеках Вейна заиграли желваки. Это было в другой жизни! До того как француз прострелил ему колено, а его отец лишился рассудка. До того как Себастьян вернулся с войны и обнаружил, что отец, с каждым днем все глубже погружаясь в безумие, продал две трети Монтроуз-Хилла за жалкие гроши – главным образом графу Стрэтфорду, отцу Бенедикта. Вынужденный подняться с постели вопреки указаниям доктора, Себастьян попытался исправить нанесенный ущерб – только для того, чтобы перед его носом захлопнулись все двери в городе. Люди шептались, что Майкл Вейн одержим демонами, и требовали немедленной уплаты всех его долгов. Они настороженно наблюдали за его сыном, словно опасались, что он тоже сбросит одежду и станет носиться голым по городу, нападая на прохожих. Люди, которых Себастьян знал всю свою жизнь, вдруг при виде его начали переходить на другую сторону улицы. Люди, которым он доверял и которых уважал, отказывались принимать его в своих домах.

Затем отец исчез, и это только ухудшило ситуацию. Поговаривали, будто Себастьян спровадил отца в могилу, – непростительный грех независимо от того, как далеко зашло безумие Майкла Вейна.

В этом последнем событии заключалась жесточайшая ирония. Отец исчез, но мертвым его никто не видел. Пропавший человек не мог быть признан недееспособным. Это означало, что Себастьян не имеет оснований оспорить продажу земли в суде. Пропавший человек – не то же самое, что покойник, а следовательно, Себастьян не мог даже унаследовать оставшуюся собственность и начать приводить поместье в порядок. Пока его отец числился в пропавших без вести, он оставался банкротом, не имея права продать Монтроуз-Хилл и с трудом поддерживая его на плаву. В минуты отчаяния Себастьян думал, что если бы он и вправду решил убить своего отца, то не выбрал бы способ, который предельно осложнил его жизнь. По сравнению с этим слухи, что он вор, по крайней мере, имели смысл, хотя и были столь же несправедливыми.

Порой Себастьяну казалось, что он предпочел бы тоже сойти с ума. Возможно, тогда он не ощущал бы свои потери так остро.

Вейн повернулся и двинулся дальше вверх по склону холма. Путь вниз был ему заказан – эта земля, когда-то составлявшая часть его поместья, теперь принадлежала графу Стрэтфорду. Исходя из записей, его отец продал лучшую часть земли, порядка восьмидесяти акров, тянущихся вдоль живописного берега реки, за пятьдесят фунтов. Адвокат, который оформлял этот дар – трудно было назвать это сделкой, – встретил Себастьяна с извиняющимся видом, но был убедителен: Майкл Вейн сам настоял на продаже земли и был доволен ценой. Тогда еще никто не знал, что он помешался. Адвокат ничего не мог поделать. Себастьяну еще повезло, что у него хоть что-то осталось.

Когда Вейн взобрался выше, внизу показался Харт-Хаус. В наступающих сумерках белое здание мягко светилось, словно драгоценный жемчуг в оправе из зеленых рощ и лужаек. В отличие от Монтроуз-Хилла в Харт-Хаусе не было недостатка средств. Это факт особенно бросился в глаза Себастьяну во время его неудачного визита накануне. Чувствовалось, что Уэстоны денег не считают. Им не приходилось экономить на всем, чтобы поддержать остатки респектабельности. Абигайль Уэстон не представляла, что делает, кружа вокруг него, как пчела над цветком, не понимающая, что цветок ядовитый. Должно быть, она нафантазировала насчет него что-то безумно романтическое. Ничем иным ее интерес не объяснишь. Что ж, он пытался предостеречь ее. Вот только…

Его взгляд скользнул в сторону леса. Она сказала, что намерена обыскать каждый уголок в поисках грота. Возможно, она действительно имела это в виду. Грот находился неподалеку от благоуханной аллеи, хотя и был надежно укрыт густой растительностью. Себастьян представил себе, как Абигайль пробирается через буйные заросли, загораживающие вход, падает и скатывается по ступенькам, разбив голову или растянув лодыжку. Проклятие, ему придется проверять этот чертов грот каждый день, чтобы убедиться, что она не лежит внизу, с синяками и царапинами на нежной коже и выражением боли в ее потрясающих глазах! А если он собирается это делать…

Из-за деревьев, весело виляя хвостом, выскочил Борис и подбежал к хозяину, ткнувшись носом в его руку. Себастьян почесал его за ушами, гадая, не встретил ли пес в лесу Абигайль Уэстон. Какая ирония, что его собака может встречаться с ней, а он – нет.

– Какой же я идиот, – сказал он Борису. Тот прислонился к его здоровой ноге и даже заскулил от блаженства, когда пальцы Себастьяна зарылись в шерсть на его затылке. Другой рукой Себастьян вытащил из кармана своей куртки несколько помятую брошюру. На обложке красовалось название «Пятьдесят способов согрешить», напечатанное простым шрифтом. Брошюра выглядела так уныло, словно была политическим трактатом. Если бы мисс Уэстон не покраснела так очаровательно, когда миссис Дрисколл принесла ее заказ, Себастьян не удостоил бы книжонку второго взгляда. А когда мисс Уэстон попыталась сумкой прикрыть обложку, он был так заинтригован, что купил брошюру для себя. Скорее всего, это какая-то нравоучительная история, предположил он, или, возможно, руководство для юных особ, как избегать распутных джентльменов.

К его удивлению, это оказался эротический рассказ, где подробно описывалось свидание двух незнакомых людей в полной темноте. К сожалению, эта сцена возникла перед его мысленным взором с поразительной живостью – с Абигайль Уэстон в главной роли, самозабвенно отдававшейся ему. Образ был настолько реальным, что Себастьяну пришлось прибегнуть к известному способу, чтобы удовлетворить яростную потребность тела. Одной мысли о Абигайль, читающей эту же книгу, хватило, чтобы его член снова затвердел. Себастьян измучился, гадая, что она испытывала, читая эту возбуждающую историю. Ужас? Тревогу? Смущение? А может… любопытство? Или даже желание? В конце концов, она ее купила… И она ищет его общества.

Проблема заключалась в том, что, хотя Себастьян знал, что ему следует избегать Абигайль Уэстон, он не был уверен, что сможет долго продержаться.

Абигайль полагала, что никто не может быть более разговорчивой, чем ее сестра, Пенелопа, но убедилась, что ошибается. На пикнике, который устроила ее мать, среди гостей оказалась девушка по имени Люси Уолгрейв, о которой быстро стало ясно, что она редкая болтушка. Казалось, Люси почти так же одержима Себастьяном Вейном, как сама Абигайль, но в несколько ином ключе.