Позиция императора в отношении Церкви и духовенства интересовала не только иностранных дипломатов, но и все петербургское общество, в котором эта тема живо обсуждалась. Видимо, на основе неточных сведений прусский посланник фон дер Гольц сообщал своему государю Фридриху II, что русскому императору был подан письменный протест за подписью архиепископов и многих прочих духовных лиц [551]. После кропотливого изучения имеющихся исторических материалов биограф архиепископа Арсения не смог найти никакого подтверждения сообщению о коллективном протесте духовенства против конфискации церковных земель [552]. В то же время он допускает, что Арсений мог выступить и в одиночку. О содержании и судьбе этого предполагаемого документа ничего не известно. Зная характер Арсения, нельзя отрицать, что он действительно мог энергично возражать в отличие от остальных иерархов, со вздохом подчинившихся приказу императора. Ведь несколько месяцев спустя именно Арсений начал борьбу с правительством. Возможно, поданный им протест затерялся во время беспорядков во дворце в связи с переворотом, произошедшим через три дня после донесения прусского посланника [553].

в) Обстоятельства дворцового переворота 28 июня 1762 г. внешне напоминают события, сопровождавшие вступление на престол императрицы Елизаветы [554]. Между тем положение Екатерины II в корне отличалось от положения Елизаветы Петровны. Особая ситуация, в которой оказалась Екатерина после переворота, определила всю ее внутреннюю политику, и в особенности — ее позицию по отношению к Церкви. Кроме того, говоря о церковной политике, следует принять во внимание ее личные религиозные убеждения. Среди российских самодержцев не было другого, церковная политика которого столь же явно обнаруживала бы его личные взгляды, как политика Екатерины II.

Елизавета была возведена на трон гвардией. Она была дочерью Петра I, русской по происхождению, была известна своим благочестием и потому чрезвычайно популярна. Екатерина же стала императрицей благодаря небольшой группе гвардейских офицеров. В первое время она очутилась в своего рода изоляции, ибо у нее не было ни связей с сановниками прежних царствований, ни поддержки придворной аристократии или бюрократии. К тому же она была урожденной немецкой принцессой [555]. Никто не знал, как поведет себя по отношению к ней церковная иерархия. «В первые годы власти Екатерина, — пишет один из историков, — не могла похвалиться, что имеет под ногами твердую почву». Своими успехами она была обязана только самой себе. «Переворот 1762 г., — продолжает тот же автор, — поставил на трон женщину не только умную и с тактом, но и чрезвычайно талантливую, на редкость образованную, развитую и очень деятельную» [556]. На ее церковную политику первых лет правления заметно повлияли два фактора: тяжелое финансовое положение и необходимость учитывать настроение дворянства. Оба эти фактора и решили вопрос в пользу окончательной секуляризации церковных вотчин.

Современники Екатерины удивлялись тому «философскому либеральному образу мыслей, который она принесла с собой на престол… Она считала себя ученицей Вольтера, поклонялась Монтескье, изучала «Энциклопедию» и благодаря постоянному напряжению мыслей стала исключительным человеком в русском обществе своего времени» [557]. Позднее Екатерина пожертвовала многими идеалами своей юности, особенно в конце своего правления под впечатлением Французской революции. Однако ее религиозные убеждения, сложившиеся еще в молодости, оставались по существу неизменными. Воспитанная в строго протестантском духе, она познакомилась с православием под руководством назначенного для этой цели императрицей Елизаветой архимандрита Симона Тодорского [558]. Последний был известен как переводчик книги пиетиста Иоганна Арндта «Об истинном христианстве» («Vom wahren Christentum») и сам находился под сильным протестантским влиянием. Поэтому его ученица могла сообщить своему отцу, обеспокоенному предстоящим ей принятиям православия, что «между лютеранской и греческой религией нет почти никакой разницы» [559]. Из позднейшей обширной корреспонденции императрицы видно, что Екатерина так и не стала по–настоящему православной, как никогда не была и правоверной лютеранкой. Ее конфессиональная принадлежность оставалась для нее делом чисто внешним. На протяжении всего своего долгого правления она всегда рассматривала церковные и религиозные вопросы с точки зрения государственных интересов. Она пыталась разумно и тактично преодолеть идейную пропасть, которая разделяла ее и церковную иерархию, и это ей по большей части, хотя и не всегда, хорошо удавалось. Перед своим ближайшим окружением, проникнутым духом Просвещения, Екатерине не приходилось лукавить. Перед народом же она подчеркнуто демонстрировала свою строгую православность, наружным доказательством чему было пунктуальное соблюдение церковных правил и обрядов. Подлинной религией Екатерины II был деизм XVIII в. Ее религиозные взгляды довольно хорошо известны как благодаря ее собственным высказываниям, так и по воспоминаниям современников. Секретарь императрицы А. В. Храповицкий, который в своем «Дневнике» уделяет довольно много места тому, как Екатерина относилась к религиозным установлениям, пишет, что однажды после исповеди она рассказала ему о «странном вопросе», который задал ей духовник: верит ли она в Бога. Она тотчас на память прочла Символ веры и добавила: «А ежели хотят доказательств, то такие дам, о коих они и не думали. Я верю всему на семи Соборах утвержденному, потому что святые отцы тех времен были ближе к апостолам и лучше нас все разобрать могли» [560]. Князь М. М. Щербатов замечает весьма скептически: «Кажется, что уже не настоит нужды сказывать: имеет ли она веру к закону Божию, ибо естьли б сие имела, то бы самый закон Божий мог исправить ее сердце и направить стопы ее на путь истины. Но несть, упоенна безрасмысленным чтением новых писателей, закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется) ни за что почитает» [561]. Другой современник Екатерины II, князь И. М. Долгорукий, замечает, что она «была совершенно равнодушна ко всему священному» [562]. О ее отношении к святым таинствам можно судить по одному из ее писем к Вольтеру: «A l’égard des billets de confession nous en ignorons jusqu’au nom… Nous laissons croire а chacun tout ce qu’il lui plait» [Что касается свидетельств об исповеди, они для нас не важны… Мы позволяем каждому верить в то, что ему нравится (фр.)] [563]. Ее скептическое отношение к чудесам видно по тому, как она редактировала жития преподобного Сергия Радонежского и святого Александра Невского [564]; но наружно она всегда подчеркнуто добросовестно выполняла установления Церкви и обряды [565]. На это обратил внимание еще при жизни ее супруга Петра III французский посланник: «Никто усерднее ее не исполняет установленных греческою религиею обрядов относительно умершей императрицы» (подразумеваются многочисленные заупокойные службы, которые отправлялись после кончины императрицы Елизаветы вплоть до ее погребения). «Духовенство и народ вполне верят ее глубокой скорби по усопшей и высоко ценят ее чувство. Она чрезвычайно строго соблюдает все церковные праздники, все посты, все религиозные обряды, к которым император относится чрезвычайно легко и которые в России, однако, очень почитаются» [566]. Уже тогда Екатерина взяла себе за правило «respecter la religion, mais ne la faire entrer pour rien dans les affaires d’état» [«Уважать религию, но ни за что не допускать ее в дела государственные» (фр.)] [567]. Придерживаясь этого правила, она благополучно обошла многие трудности в своей церковной политике. Но в душе императрица, конечно, часто не могла удержаться от смеха. В 1787 г. она писала Потемкину: «В Петров день в Москве в Успенском соборе Платона (Левшина. — И. С.) провозгласили мы митрополитом и нашили ему на белый клобук крест бриллиантовый в пол–аршина (около 35 см. — И. С.) в длину и поперек, и он во все время был как павлин кременгусский» [568]. По отношению к епископам Екатерина II была настроена крайне недоверчиво. Исключение составляли Димитрий Сеченов, отвергавший теорию «двух властей», и мягкосердечный и уступчивый Гавриил Петров, который хорошо понимал, насколько бессмысленна была бы оппозиция императрице, тем более во второй половине ее правления [569].