Феофан победил, однако поводов для триумфа было мало. За его назначением первым вице–президентом Святейшего Синода последовало назначение Феофилакта Лопатинского, архиепископа Тверского, члена Синода с 1723 г., вторым вице–президентом, который и возглавил оппозицию Феофану в Синоде. Вскоре она настолько усилилась, что стало возможным назначение в Синод Ростовского архиепископа Георгия Дашкова. Последний во всех отношениях являл собой полную противоположность Феофану: великоросс по происхождению, без какого бы то ни было образования, он был приверженцем старомосковской партии и противником петровских реформ. Он походил на Феофана лишь в одном: был, как и тот, ловким и неутомимым интриганом. Он поддерживал тесную связь с окружением первой супруги Петра I царицы Евдокии, прежде всего с Долгорукими, которые при Петре II оказались весьма близки ко двору. В начале своей карьеры Георгий Дашков приобрел расположение и доверие Петра I благодаря своему участию в подавлении восстания в Астрахани в 1706 г. В то время он был монахом астраханского Троицкого монастыря [486]. Став членом Святейшего Синода, Георгий Дашков тотчас начал борьбу против Феофана, положение которого заметно ухудшилось в связи с новыми назначениями в Синод. Сперва это был архимандрит Лев Юрлов — великоросс, как и Дашков, и друг последнего, который с мая месяца (1727 г. — Ред.) был епископом Воронежским. В июне того же года членом Святейшего Синода стал находившийся на покое бывший митрополит Крутицкий Игнатий Смола. В 1721 г. в наказание за почести и какие–то услуги, оказанные им монахине Елене (бывшей царице Евдокии), он был перемещен на Иркутскую кафедру, но затем по его просьбе ему разрешили удалиться в Нилову пустынь. Теперь же усилиями вновь окрепшей при Петре II старомосковской партии он был назначен митрополитом Коломенским и членом Святейшего Синода [487]. Для Феофана эти годы были критическими. Лишь своему незаурядному уму и чрезвычайной энергии он обязан тем, что смог пережить их и в конце концов, при императрице Анне Иоанновне, выйти победителем в этой борьбе.

Сначала его авторитет как ближайшего сподвижника Петра в деле реформ был сильно поколеблен критикой реформ при дворе Екатерины I [488]. Затем, после образования 8 февраля 1726 г. Верховного Тайного совета, и ухудшилось положение Святейшего Синода в целом: он превратился в подчиненный орган. В меморандуме Верховного Тайного совета от 16 марта 1726 г. в § 13 говорится, что в своих «ведениях» (т. е. уведомлениях) Сенату Синод должен сообщать только о текущих делах, по поводу которых уже имеются указы и заключения, а «о новых каких делах никаких указов Синоду самим не выдавать, но наперед обо всем Ее Императорскому Величеству доносить в Верховном Тайном совете, и что о сем постановится, о том Синоду объявить и первый указ о том отправить к ним за Ее Императорского Величества собственною рукою». Далее следуют указы о разделении Синода на апартаменты, что суживало его права и компетенцию [489]. Тем самым падало и значение первого вице–президента Святейшего Синода. Противники Феофана решили воспользоваться отсутствием у него поддержки в Верховном Тайном совете и вновь выдвинули старое обвинение по поводу икон. На этот раз к делу был привлечен архимандрит Маркелл Родышевский, который представил записку из 48 пунктов с обвинениями Феофана в ереси и протестантизме. Речь шла о том, что Феофан–де презирает православие, считает истинными только лютеранскую веру и Аугсбургское исповедание (Confessio Augustana), не почитает ни Божией Матери, ни святых, а иконы называет идолами; кроме того, он якобы в неприличных выражениях отзывался об императрице и ее фаворите Меншикове. В свою защиту Феофан написал целый трактат, в котором он опровергал пункт за пунктом эти обвинения [490]. Победа и на сей раз оказалась на стороне Феофана, а его противник был препровожден в Петропавловскую крепость.

Когда по вступлении на престол Петра II (7 мая 1727 г. — 18/19 января 1730 г.) положение Феофана еще более пошатнулось (в придворных кругах поговаривали о восстановлении патриаршества, и Георгий Дашков считал себя вероятным кандидатом), в Святейший Синод поступила от Маркелла новая обвинительная записка, составленная им уже в крепости, с подборкой якобы еретических высказываний из писаний Феофана. Однако Феофану удалось доказать, что упоминаемые сочинения были в свое время одобрены Синодом и, более того — написаны по поручению и с ведома царя Петра I. Таким образом, поступок Маркелла — это оскорбление почившего государя и Святейшего Синода. Новые трудности для Феофана возникли в связи с изданием в 1728 г. сочинения Стефана Яворского «Камень веры», которое осуществил противник Феофана Феофилакт Лопатинский и в котором в богословских взглядах Феофана усматривалось лютеранство [491]. Однако смятение, вызванное внезапной кончиной несовершеннолетнего царя, отодвинуло богословские споры на задний план и несколько облегчило положение Феофана.

После продолжительных дебатов между членами Верховного Тайного совета, сенаторами и высшими военными чинами императрицей была избрана Анна Иоанновна (19 января 1730 г. — 17 октября 1740 г.), племянница Петра I, герцогиня курляндская, которая должна была перед своим вступлением на престол подписать представленные ей по инициативе князя Д. М. Голицына «кондиции», ограничивавшие самовластие императоров [492]. По воцарении она, впрочем, без колебаний порвала этот документ, как того требовали настроенные против высшей аристократии гвардейские офицеры, и восстановила самодержавие. Вероятно, Анна Иоанновна предприняла этот шаг после консультации с Феофаном Прокоповичем, который, судя по всему, настойчиво убеждал императрицу вернуться к прежнему единовластию. 25 февраля 1730 г. Феофан написал торжественную оду, в которой выражалась «радость России» по поводу благополучного разрешения кризиса [493].

Анна Иоанновна [494], вышедшая 17 лет замуж за курляндского герцога Фридриха Вильгельма и уже три месяца спустя овдовевшая, почти 20 лет провела в своей резиденции в Митаве, где познакомилась с будущим своим фаворитом Бироном. Полностью забыв русское происхождение, она покровительствовала в первую очередь балтийским немцам, везде выдвигая их на ведущие посты. Жизнь в Митаве настолько изгладила из ее характера всякие русские черты, что даже иностранцы считали ее чистокровной немкой [495]. «Грубый ее природный обычай, — пишет князь М. Щербатов, — смягчен не был ни воспитанием, ни обычаями того века, ибо родилась во время грубости России, а воспитана была и жила тогда, как многие строгости были оказуемы; а сие чинило, что она не щадила крови своих подданных и смертную мучительную казнь без содрогания подписывала» [496]. В государыне были развиты «склонность к мщению, болезненное самолюбие и изысканная жестокость, — писал другой историк. — Иногда жестокость Анны принимала прямо болезненный характер, как у Петра Великого, желания издеваться над людьми… Такую женщину, конечно, не приходилось толкать на жестокости» [497]. 10 ноября 1731 г. по повелению императрицы был учрежден Кабинет министров «для лучшего и порядочнейшего отправления всех государственных дел… и ради пользы государственной и верных наших подданных».

Ни до ни после Анны ни одно русское правительство не обращалось с духовенством с таким недоверием и с такой бессмысленной жестокостью [498]. Святейшему Синоду повелевалось ежемесячно представлять в Кабинет министров отчеты о делах управления. Зависимость Синода стала еще больше, чем при Верховном Тайном совете в предшествовавшее царствование: он был подчинен одновременно и Кабинету министров, и Сенату, и Коллегии экономии. Последняя произволом своего управления разоряла церковные вотчины. Протесты были бессмысленны и приводили лишь в застенки Тайной канцелярии, без различия чинов и званий. «Самое легкое подозрение, двусмысленное слово, даже молчание казалось ему (Бирону. — Ред.) достаточною виною для казни и ссылки», — замечает Н. М. Карамзин в «Записке о древней и новой России» [499]. «Десять лет продолжалось господство немцев, десять лет русские были оскорбляемы в лучших своих симпатиях и чувствах. Ропот не прекращался. Люди, пострадавшие от немцев независимо от своих личных качеств, за то только, что они были русские, в глазах народа превращались в героев–мучеников. Но при всем том народ не поднимался против немцев, а только роптал» [500].