Такой же внезапный конец преподавательской карьеры ожидал и профессора литературоведения протоиерея К. И. Делекторского († 1842). Как священнослужителю ему приходилось выступать с проповедями в церкви Министерства внутренних дел. Он ненавидел «семинарскую риторику», говорил живо и просто, не боясь указывать и на пороки столичного аристократического общества. Протоиерей И. Базаров вспоминал, как император Николай сказал однажды священнику: «Батюшка, Вы еще слишком молоды, чтобы быть обвинителем», на что Делекторский ответил: «Ваше Величество, я не ведаю, когда Бог призовет меня на Суд Свой. Пока свет сияет, я должен работать над тем, чтобы спасать души моих слушателей». В 1835 г. Делекторский был уволен из академии [1514].
Казанская Академия была реформирована позднее, чем все другие; она возобновила свою деятельность лишь в 1842 г. Обер–прокуроры Нечаев и Протасов затягивали открытие преобразованной академии якобы из–за отсутствия средств, в действительности же — из характерных для николаевской эпохи соображений: умножение такого беспокойного элемента, как студенчество, было политически нежелательно. И только Казанскому архиепископу Владимиру Ужинскому (1836–1848) удалось наконец настоять на открытии академии. Так как здание семинарии сильно пострадало от пожара, аудитории пришлось расположить в чердачном этаже Спасского монастыря, а студентов расселить по монашеским кельям. Ректор академии архимандрит Григорий Митькевич (1844–1851) и архиепископ Григорий Постников (1848–1856) многое сделали для академии в материальном отношении [1515]. Среди преподавателей особенно выделялись уже упомянутые архимандриты Феодор Бухарев и особенно Иоанн Соколов. Курс догматики, читавшийся Соколовым в Казани (и позднее — в Петербурге), производил такое же сильное впечатление на студентов, как и раньше — петербургские лекции по церковному праву. Один из слушавших в Казани лекции Иоанна с восторгом вспоминал о глубине и ясности его мысли, необыкновенной оригинальности языка и лежавшей на всем печати неповторимой личной одаренности. «Отличительною чертою его лекций было соединение в них тонкого и глубокого философского анализа с некоторым оттенком мистицизма самой, впрочем, чистой, высокой и благородной пробы» [1516]. При всех своих достоинствах Соколов как преподаватель и ректор был, по свидетельству П. Знаменского, также одного из его учеников, властолюбив и полон презрения, иногда граничившего с грубостью, не только по отношению к студентам, но и к профессорам. Превышая свои полномочия, он перемещал профессоров и доцентов с одной кафедры на другую, вмешивался в их преподавательскую деятельность. Его своеобразный характер и эти выходки, как пишет тот же Знаменский, являлись немалой помехой нормальному течению учебного процесса [1517]. Преемники его, архимандрит Иннокентий Новгородов (1867–1868) и Никанор Бровкович (1868–1871), приложили немало усилий, чтобы ликвидировать отрицательные последствия его ректорства [1518].
Как видно из приведенных примеров, в течение некоторого времени накануне реформы 1869 г. Казанская Академия служила местом ссылки «либерально настроенных» ученых монахов (Бухарев, Соколов, Бровкович). От других академий она отличалась тем, что считалась академией миссионерской, которая призвана была знакомить своих студентов с религиями и языками нерусских народов России. Однако до 1869 г. для этого только закладывались основы.
Реформа 1808–1814 гг. помимо устранения недостатков духовной школы имела в виду также расширение ее учебных программ. Прежде всего выяснилось, что закончившие семинарии по старой программе не обладали достаточными знаниями для того, чтобы слушать академические лекции нового научного уровня. Одновременно дал о себе знать значительный недостаток в подходящих преподавателях. К счастью, быстро обнаружилось, что среди студентов можно найти множество способных молодых людей, из которых при новых порядках вскоре получились хорошие учителя. Новое поколение преподавателей стремилось строить свою педагогическую деятельность на основе самостоятельного научного исследования. Эти устремления натолкнулись на репрессивное противодействие со стороны ректоров и епархиальных архиереев, в подчинении которых находились академии. В течение 30 пореформенных лет новые программы постепенно подвергались обратному пересмотру в пользу прежних и в конце концов в 1839–1840 гг. с согласия императора Николая I были сильно урезаны обер–прокурором Протасовым. Все эти меры нанесли тяжелый удар по академическому и семинарскому образованию, но были уже не в силах остановить научную работу в области богословия. Несмотря на репрессии, она выжила, продолжала развиваться и создала предпосылки для стремительного подъема богословия во 2–й половине XIX в., когда реформа 1808–1814 гг. дала наконец зрелые плоды.
д) Политические и социальные процессы эпохи Николая I имели, естественно, большое влияние на внешнюю жизнь духовной школы, значительно изменив ее, но внутреннее ее развитие в своих существенных чертах определялось духом реформ александровского времени. Возрос уровень обучения, из–за чего повысились требования к прилежанию и сообразительности учащихся. Почти во всех академиях и семинариях постепенно искоренялся господствовавший в XVIII в. метод заучивания наизусть. Ученики и студенты со своей стороны начинали выказывать все больший интерес к науке. Лучшим доказательством тому может служить обновленный за счет молодежи преподавательский состав, который даже во второй половине рассматриваемого периода сумел сохранить в учебном процессе дух и жизнь. Новые веяния не прошли бесследно и для экзаменационной системы. Прежде полугодовые и годовые оценки на устных экзаменах были в академиях и некоторых семинариях решающими для судьбы учащегося. Они определяли его место в списке и тем самым оказывали после выпускного экзамена определяющее влияние на его служебную карьеру. Однако хорошие оценки были результатом всего лишь усердия и хорошей памяти, помогавших затверживать учебник. После же реформы 1808–1814 гг. большее значение стали придавать семестровым работам студентов, в которых обнаруживались не только знания, но и степень понимания выученного, а иногда также способность к критическому анализу. Студенты последнего года обучения обязаны были теперь представить научную (так называемую курсовую) работу, которая тщательно проверялась и оценивалась, особенно у студентов, входивших в десятку лучших по результатам устных экзаменов. Зачастую эти работы подправлялись преподавателями (в Москве это иногда делал сам митрополит Филарет), а затем публиковались. Такая система заставляла студентов сконцентрироваться на той или иной области науки. К сожалению, эта специализация редко принималась во внимание, когда бывшим выпускникам, а теперь преподавателям назначали их предмет: считалось, что окончивший академию должен владеть всеми предметами настолько, чтобы преподавать любой из них. В семинариях, правда, еще бывали случаи, когда преподаватель, многие годы ведя одну и ту же дисциплину, имел возможность продолжить научную работу в интересующей его области. Но в академиях такое было практически невозможно, по крайней мере для ученых монахов, так как их продвижение по служебной лестнице было связано с постоянной сменой учебного предмета. Поэтому уже студентом молодой ученый страдал от мысли, что впоследствии будет, вероятно, оторван от любимой отрасли науки. Кроме того, в продолжение практики XVIII в. и в ущерб духовной школе из выпускников духовных академий в большой степени пополнялись кафедры светских высших учебных заведений: университетов, Медико–хирургической академии и др. Особенно сильное «кровопускание» произошло, когда М. М. Сперанскому потребовалось большое число профессоров по русскому законоведению [1519].
