Прощай, целую от всего сердца тебя, жену и детей. Адре­суй мне письма до 20 сентября в Массево, Верхний Рейн, надеюсь, что написала разборчиво. Муж чувствует себя хоро­шо, он уже начинает шевелить рукой, пальцы будут действовать, но они еще плохо двигаются; я надеюсь, воды его окон­чательно поправят. Он вас обнимает.

К. д'Антес де Г.»

«Массево, 21 июля (1841г.)

Я жду твоего письма, дорогой друг, как евреи ждут Мес­сию. В последний раз ты мне сообщил, что в мае месяце ты дал распоряжение твоему управляющему послать мне 5000 рублей, и вот уже конец июля, а он еще ничего не сделал, по­тому что я не получила из этих денег ни гроша. Прошу же тебя, дорогой друг, прикажи ему еще раз, так как, рассчиты­вая на эти деньги, мы заранее ими распорядились, и это промедление, уверяю тебя, причиняет нам большие не­приятности.

Мой муж был вынужден провести курс лечения руки в Каннах, и ты понимаешь, что подобные вещи стоят нема­лых денег. Ради Бога, дорогой друг, будь возможно более ак­куратен в присылке той суммы, что ты нам задолжал, ты и не представляешь себе, с каким нетерпением я жду уплаты 5000 рублей, что ты мне обещал.

Как идут твои дела, скоро ли кончатся твои терзания? Я надеюсь, что этот год будет для тебя более благоприятный, чем прошлый, особливо в отношении урожая; доволен ли ты фабриками, ты по-прежнему заключаешь контракты с твоим лихоимцем Прянишниковым? В общем, какие ново­сти в ваших краях?..

Я надеюсь, что здоровье твоей жены совершенно попра­вилось и что твои мальчики благоденствуют так же, как мои дочери, здоровье всех трех превосходно. Кажется, Ваня не так счастлив, как мы, в отношении детей, мать мне пишет, что его дочка очень слабого здоровья, и потом жена его имела несчастье родить мертвого ребенка, бедный мальчик должен быть этим очень опечален, здоровье жены должно внушать ему большое опасение; он должен был, как я слыша­ла, везти ее за границу. В письме к матери я писала, что Ма­ри нужно ехать в Пломбьер в Вогезах, на этом курорте спе­циально лечат женские болезни и головные боли. Тамош­ний курорт гораздо лучше германских, прежде всего пото­му, что жизнь там дешевле, и потом всякие игры там запре­щены, никаких рулеток, а это, по-моему, огромное преиму­щество, потому что многие, даже не будучи игроками, ино­гда не могут удержаться, чтобы не попытать счастья, рус­ские в особенности, принимая во внимание, что это имеет для них прелесть новизны.

Напиши мне о Сереже, потому что для меня как будто его и нет в живых, я совершенно ничего не знаю о том, что он делает, по-прежнему ли он в Москве, поступил ли на службу, как проводит время? Я сомневаюсь, что он бывает в свете, так как он никогда не имел особого пристрастия к этой суете.

Бываешь ли ты хоть иногда в Москве? Расскажи мне хоть немножко, что там делается, что сталось с моими прежними подругами и друзьями? Я уверена, что из этого прежнего об­щества уже никого не осталось, и я не знаю ни одной живой души, если не считать княгини...(фамилия нерзб.), которой, наверно, скоро будет сто лет, и прекрасной Лизы, красота которой должна уже подвергнуться влиянию времени. Что поделывают ее сестры? Напиши мне также, что сталось с моим Пиладом — Настей Щербининой. Мне много раз хотелось ей написать, но я совершенно не знаю ничего о ней. Сестры в прошлом году писали мне о Мишеле, которого они встретили по до­роге в Павловск. Они были очень рады увидеться, и нашли, что он ужасно постарел. Вот уже более года я не получала писем от сестер, что они поделывают? Вот сколько вопро­сов, все же я надеюсь, что ты постараешься на них отве­тить, дорогой друг, так как все это меня по-прежнему очень интересует; несмотря на то, что я здесь счастлива, я однако ж часто думаю обо всех вас.

Прощай, дорогой Дмитрий, обнимаю от всего сердца те­бя и всех твоих, муж также.

Я надеюсь, милый друг, что ты не забудешь рассказать мне в твоем письме об отце. Когда увидишь его, передай ему от меня, что я очень люблю его; если бы я не опасалась при­чинить ему неприятность и обеспокоить, я бы с удовольст­вием ему написала».

«19 октября 1841. (Сульц)

Я получила твое письмо вчера, дорогой друг, и хочу тот­час же ответить, потому что если я имею несчастье запоз­дать с своей корреспонденцией, это приводит к тому, что проходят месяцы и я никак не соберусь с духом засесть за чернильницу.

Поздравляю вас от всего сердца с рождением малютки, в особенности я обращаюсь к Лизе, потому что для матери дочь гораздо милее, чем сын, который покидает мать, посту­пая в коллеж, а оттуда на службу, так что она может наслаж­даться его присутствием только в течение очень немногих лет... Впрочем, у вас это затруднение (т. е. коллеж) не суще­ствует, это не то что в наших странах, где мать считает себя счастливой, если она может удержать дома сына до 12 лет, потому что воспитание в коллеже совершенно необходимо, и нет ни одной матери во Франции, которая могла бы от этого избавиться. Это меня иногда утешает в том, что у меня сначала родились девочки; я надеюсь, однако, что мне по­счастливится, и как у вас на этот раз девочка, так у меня нао­борот — будет мальчик.

Я очень тронута, мой славный друг, всем тем, что ты мне говоришь лестного; не скажу, что желаю вашей маленькой Катерине быть похожей на меня, как ты, кажется, хочешь, но я желаю, чтобы новая Катерина Гончарова впоследствии была бы так же счастлива, как предшествующая, это самое лучшее пожелание, которое я могу сделать для дорогой ма­лютки, которую я люблю от всего сердца.

Как и все, что похоже на тебя, твой сын, как ты пишешь, шумливый и болтливый. Жаль, что он не может встретить­ся со своими кузинами, уж они-то в этом не знают удержу; я уверена, что они прекрасно поладили бы, только, может быть, они не смогли бы понять друг друга, так как мои гово­рят только по-французски. Матильда чрезвычайно развитая девочка, завтра ей исполняется четыре года, но по рассуди­тельности и уму ей можно было бы дать восемь, она нас чрезвычайно забавляет своей милой болтовней. Я иногда рассказываю ей, что у нее есть в России маленькие кузины и кузены, тогда она у меня спрашивает с хитрым видом: «Ма­ма, скажи, а эти хорошие кузены, которые в России, они щиплются?»

Не хвастаясь, могу сказать, что мои так же красивы, как и милы, и особенно что в них замечательно это здоровье: никогда никаких болезней, зубки у них прорезались без ма­лейших страданий, и если бы ты увидел моих маленьких эльзасок, ты бы сказал, что трудно предположить, чтобы из них когда-нибудь вышли худенькие, хрупкие женщины. В любую погоду, зимой и летом, они гуляют; дома всегда ходят в коротких открытых платьях с голыми ручками и ножками, никогда никаких чулок, только очень короткие носочки и туфельки, вот их костюм в любое время года. Все при виде их удивляются и ими восхищаются. У них аппетит как у маленьких волчат, едят они все, что им нравится, кроме варе­нья и сластей. Но я вижу, что моя материнская любовь увлекла меня и, может быть, я тебе докучаю этими подроб­ными описаниями, но поверь мне — не изнеживай детей, чем суровее вы будете их воспитывать, тем лучше.

Поблагодари Сережу за привет, впервые за пять лет он подумал обо мне; лучше поздно, чем никогда, говорит по­словица. Я думала, что Ваня за границей, но пока ничего об этом не слышно; не знаю, придет ли ему в голову приехать нас навестить, я его очень приглашала...

Напоминаю тебе о деньгах, пришли, пожалуйста, поско­рее и сколько сможешь больше, я тебе буду очень признате­льна, поверь.

Спасибо за те подробности, что ты мне сообщаешь, по­тому что все меня интересует, все, что касается моих дру­зей, и тех мест, где я жила когда-то. Часто я на всех вас жалу­юсь, говоря, что никто мне не пишет, и когда я жду писем, муж всегда насмехается надо мной, он говорит, что давно уже я должна была бы отвыкнуть их получать. Поэтому, ког­да приходит письмо, я прихожу сияющая к нему в комнату.

 Что за странная идея пришла в голову Анастасии Щерби­ниной поселиться в Париже? В качестве кого? Я хотела ей написать, но теперь не буду этого делать, я боюсь, как бы она в один прекрасный день не заявилась ко мне. Подожду писать, пока она не откажется от мысли ехать во Францию. Муж и я обнимаем всех.