Он сел в кровати и посмотрел в окно. Крыша соседнего дома темно вырезывалась на фоне ночного неба. Урусов нащупал на тумбочке сигареты, прикурил, болезненно жмурясь на огонь, и перебрался на стул, стоявший у подоконника. Неожиданно на улице зашумело и на окно надвинулась гремящая завеса, загородив и небо, и соседнюю крышу. Это был старик тополь; в него ударил, как в бубен, и разбудил степной ветер, татем пробравшийся в город. Тополь закачался, заходил, затряс листьями, словно цыган ладонями, ветви его разметались, захлестывая даже в окно, так что Саша мог ухватить их рукой. Ветер сдул Урусову на колени содержимое пепельницы и – не успели опасть реющие шторы – унесся дальше: срывать белье с веревок, пылить по пустынным улицам и бить в оконные литавры.
Тополь угомонился, отодвинулся и снова открыл Саше вид на соседний дом, светившийся вразброс полудюжиной неспящих окон. Назад в постель Урусову не хотелось: в душе его еще не простыло трагическое послевкусие приснившегося кошмара. Вместо того чтобы вернуться в кровать, Саша, поискав под стулом, достал оттуда в твердом кожаном футляре восьмикратный полевой бинокль. Утвердив локти на подоконнике, Урусов приставил бинокль к глазам и стал наводить резкость по окнам противоположного дома. Но ему не удалось завершить фокусировку: что-то внезапно застило видимость. Саша вздрогнул и отпрянул от окуляров. Прямо перед ним на карнизе, бесшумно, словно в давешнем кошмаре, выросла чья-то тень. На Урусова отчетливо потянуло рыбой. Он включил настольную лампу, и, вспыхнув золотом, свет вернули два огромных зрачка, которые, впрочем, быстро сузились и превратились в обычные подозрительные кошачьи щелки. Зверь держал в зубах связку воблы, явно украденную на чьем-то балконе; хвост его настороженно подрагивал.
– Фу, Сема! Ты меня напугал, – сказал Урусов укоризненно, но тут же, разглядев воблу, улыбнулся.
Сема был тот самый кот, которого Саша застал на следующий день у своего компьютера. Как его звали по-настоящему и в какой квартире разбойник был прописан, Урусов не знал; кот отзывался на Сашей придуманное имя и приходил по карнизу то справа, то слева, наведываясь иногда даже зимой через открытую форточку.
– А скажи-ка, негодник, где ты спер воблу? – спросил его Урусов. И, не дождавшись ответа, предложил: – Давай, Семен, поменяемся: ты мне рыбу, а я тебе «Вискас»?
Сема что-то муркнул, но добычу попридержал. Тогда Урусов применил хитрость: он пошел на кухню и нарочно громко хлопнул холодильником. Кот перевел уши во фронтальное положение, секунду подумал и спрыгнул с подоконника, негромко охнув и громыхнув воблой при приземлении. По всему было заметно, что Сема хорошо ориентируется в этой квартире: нимало не дичась, он уверенно зашагал на Сашин призыв, волоча между передних лап свое рыбное ожерелье. Урусов выложил ему на блюдце дежурную порцию дурно пахнувших кошачьих фрикаделек и сел на стул в ожидании, когда гость выпустит из зубов свою добычу. Силой отнять у кота рыбу Урусов не решался. Однажды Сема вот так же притащил к нему в дом пойманного голубя и казнил несчастную птицу прямо на Сашиных глазах. При этом зверь так свирепо рычал и замахивался на Урусова лапой, что тот не отважился напасть на него даже со шваброй.
Однако сушеная рыба не имела такой ценности, как живая птица, и Сема предпочел ей «Вискас». Пока он порывисто, по-собачьи насыщался, Саша, улучив момент, ловко его обокрал. Наевшись, кот поискал глазами оставленную добычу, но не нашел и осуждающе посмотрел на Урусова. Затем он почесался, облизал себе грудь, встал, потянувшись, и с достоинством удалился из кухни.
Когда Саша, вымыв Семино блюдце, вернулся в комнату, там уже никого не было. Он выключил лампу и снова сел у подоконника. Спустя те полчаса, пока Урусов принимал гостя, в доме напротив остались светиться лишь два окна, словно два недреманных драконьих ока. Одно из окон, впрочем, было наглухо занавешено и интереса для Саши не представляло. Другое располагалось от Урусова вниз и немного наискосок, но в общем было вполне доступно для наблюдения. На него-то, не имея выбора, Саша и направил свой бинокль.
Сначала он не нашел за тем окном ничего особенно интересного. Полураздвинутые красноватые шторы позволяли увидеть круглый стол, стену с обоями да угол шкафа. Саша отставил бинокль и неспешно закурил. Сделав несколько затяжек, он снова приложился к окулярам и обнаружил в комнате за красноватыми шторами какое-то движение. К столу подошел мужчина, голый по пояс, в черных спортивных штанах. Сколько Урусов мог заметить, сложение мужчина имел далеко не атлетическое, был лыс, а левая рука его, забинтованная, висела на полосатой перевязи, сделанной, вероятно, из галстука. Мужчина немного постоял, задумчиво барабаня по столу пальцами здоровой руки, потом взял стул и водрузил его прямо на скатерть. Затем он предпринял трудное и рискованное восхождение на вершину своей шаткой пирамиды. Лысый воздел единственную свою действующую руку, и по комнате побежали световые пятна от закачавшейся люстры, невидимой Урусову из его выше расположенного окна. Похоже было, что чудак собрался среди ночи менять лампочку. Вот он, опустив руку, полез в карман штанов, пошарил в нем и вытащил… Саше показалось, что он вытащил провод, но это был не провод. Лысый достал из кармана веревку.
Дальнейшие события Урусов наблюдал, затаив дыхание. Неловко действуя одной рукой, мужчина закрепил веревку на потолке (надо полагать, на крюке от люстры) и подергал ее, проверяя на прочность. Потом с большим трудом и с риском свалиться со стула он просунул голову в заранее приготовленную петлю. Еще несколько секунд самоубийца стоял, балансируя на своем импровизированном эшафоте… и вдруг шагнул вперед, как ныряльщик, прыгающий солдатиком. Развернувшись в воздухе, он успел, словно в припадке гнева, взбрыкнуть ногами и пнуть ими стул, сбросив на пол. И сразу же после этого мужчина успокоился – лысая голова его покаянно склонилась, члены расправились, и только рука на перевязи оставалась молитвенно прижатой к груди. Тело самоубийцы продолжало качаться, поворачиваясь вокруг своей оси, но это было уже чисто физическое явление: так качается маятник Фуко в планетарии.
Урусову защипало глаза: брови его не могли остановить ручьев пота, стекавших со лба.
– Фу-ух! – выдохнул он, бросил бинокль и принялся утираться простыней. – Вот это сюжет… – пробормотал Саша вслух, доставая дрожащей рукой сигарету. – Не зря я сон плохой видел.
Он зажег лампу и в волнении прошелся по комнате. Только что на Сашиных глазах, на удивление просто и обыденно человек покончил с собой – взял и повесил себя, да так обстоятельно, словно делал это не в первый раз. Некоторое время Саша не решался подойти к окну; он страшился вновь увидеть труп, бывший несколько минут назад живым упитанным мужчиной, вполне здоровым, если не считать перевязанной руки. Однако любопытство, быть может, даже сочувственное, пересилило боязнь и вернуло Урусова на его наблюдательный пункт. Снова он взял в руки бинокль и навел на соседний дом, но… что такое? Саша не смог найти окно с покойником. Он опустил бинокль и посмотрел невооруженными глазами. Окна не было. То есть оно было, конечно, но не светилось. Урусов обомлел: не мог же покойник сам выключить свет!
– Какой-то парадокс! – пробормотал Саша и снова закурил. Получалось, что в квартире, где совершилась драма, находился кто-то еще. Может быть, этот кто-то присутствовал даже в одной комнате с самоубийцей… Такая мысль не укладывалась в Сашиной голове. Скажем, если бы он, Урусов, в состоянии был что-нибудь предпринять, разве он не помешал бы покончить с собой этому пускай совершенно ему незнакомому человеку?
Дело принимало уже таинственный, загадочный оборот. В ночи не раздавалось женских воплей – всегдашних вестников чьей-нибудь внезапной смерти. Правда, снизу слышалось жутковатое завывание, но то обычным порядком драли глотки Семины собратья. Откуда-то издалека до Саши донесся протяжный человеческий крик, но в нем звучали иные страсти: скорее всего это алкогольные демоны терзали заблудившегося пьяницу…
