Диссидентское духовенство прилагало все усилия, чтобы внутри страны вызвать диверсию, полезную эмигрантам. „Священники, а в особенности епископы, — говорит маркиз де Феррьер, — употребляли все средства фанатизма, чтобы вооружить сельский и городской люд против гражданского устройства духовенства“. Епископы приказывали священникам не совершать церковных треб в церквах, где служили священники, принявшие присягу, из боязни, чтобы народ не смешивал церковных обрядов и духовенства двух родов. „Кроме окружных посланий, — говорил он, — к приходским священникам в деревнях еще распространялись наказы, составленные специально для народа. В них говорилось, что не должно обращаться для совершения церковных треб к священникам, принявшим присягу, что все „втируши“, принимавшие участие хотя бы только своим присутствием в богослужении, совершают смертный грех, что венчания, совершаемые самозваными священниками, не будут считаться действительными, и обвенчавшиеся навлекут проклятие на себя и на детей своих. Не позволялось иметь никаких сношений ни с священниками, принявшими присягу, ни с отпавшими от церкви; муниципальные чиновники, вводившие в должность выборных священников, делались такими же отступниками, как они сами. Звонарям церкви и старостам предписывалось бросать свои должности в самый момент подобного введения в должность… Этими фанатическими посланиями епископы добились того, чего хотели; повсюду разгорелись религиозные волнения“.
Особенно значительными они были в Кальвадосе, Жеводоне и Вандее. Эти провинции особенно плохо поддавались революционному влиянию, потому что там средний просвещенный класс был немногочисленным, а народ издавна находился в руках духовенства и дворянства. Испуганные жирондисты решили принять строгие меры против эмиграции и диссидентских священников, нападавших на существующий порядок. Бриссо предложил остановить эмиграцию, отбросив, наконец, систему мягкости и снисходительности, с какой, говорил он, до сих пор к ней относились. Он делил эмигрантов на три категории. К первой он относил вождей эмиграции, в том числе двух братьев короля; ко второй чиновников, покидавших свою страну и свои должности и старавшихся увлечь к тому же своих товарищей; к третьей тех, кто, боясь за свою жизнь, из ненависти к революции или по другим причинам бросали отечество, но не вооружались все-таки против него. Бриссо требовал применения суровых законов против первых двух категорий и говорил, что, будучи только плохим политиком, можно отнестись не снисходительно к последней. Некоторые жирондисты хотели ограничиться более строгим надзором, другие находили, что в их распоряжении нет никакого иного средства, чтобы уничтожить дух мятежа, как изгнать подобных священников из пределов королевства. „Всякий путь к примирению, — говорил горячий Инар, — делается бесполезным; я спрашиваю, чего добились путем часто повторяемых прощений? Ваши враги только увеличивали свою смелость в зависимости от вашей снисходительности; они перестанут вредить вам, только истощивши все средства. Они должны быть или побежденными, или победителями; и надо быть слепым или лишенным всякого политического чутья, чтобы не видеть этой великой истины“.
Конституционалисты протестовали против этих мер; они не отрицали опасности, но считали подобные законы проявлением самоуправства и говорили, что выше всего надо ставить уважение к конституции и потому ограничиваться принятием предупредительных мер. Достаточно принять их против эмиграции и подождать открытия настоящего заговора мятежного духовенства; они советовали не переступать закон даже против врагов из боязни, что, раз вступив на этот путь, нельзя будет уже остановиться, и революция погибнет, как и старый порядок, благодаря своей несправедливости. Собрание, однако, считая безопасность государства делом более важным, чем точное выполнение буквы закона, понимало всю опасность колебания и, обуреваемое страстями, всегда приводящими к крутым мерам, не было остановлено этими соображениями. 30 октября оно обнародовало с общего согласия постановление относительно старшего брата короля — Людовика Станислава Ксавье. Ему было приказано на основании конституции вернуться во Францию в течение двух месяцев, в противном случае он лишался своих прав на регентство. Но когда дело коснулось закона против эмигрантов и духовенства, согласие снова нарушилось. 9 ноября Собрание декретировало, что французы, собравшиеся но ту сторону границы, подозреваются в заговоре против отечества. Если к 1 января 1792 г. они будут еще находиться в сборищах, то их сочтут заговорщиками, присудят к смерти и, после заочного осуждения, доход с их имуществ пойдет в пользу нации без нарушения, впрочем, прав их жен, детей и законных кредиторов. 29 ноября Собрание издало подобное же постановление против мятежного духовенства. Все должны были дать гражданскую присягу под страхом лишиться своего содержания и быть заподозренными в мятеже против закона. В случае вторичного отказа священники подвергались строгому надзору. Если в их приходах вспыхивал религиозный мятеж, то их отвозили в главный город департамента; если было доказано их участие в подстрекательстве к бунту, то их сажали в тюрьму.
Король утвердил постановление, касающееся его старшего брата, но наложил свое veto на два остальных. Незадолго пред этим он публично выразил порицание эмиграции и написал уехавшим принцам, призывая их вернуться в королевство. Он звал их во имя спокойствия Франции, во имя любви и послушания к нему, как их брату и королю, и в конце письма прибавлял: „Я вам буду вечно благодарен, если вы, помогая мне привести в исполнение мое непоколебимое решение, не заставите меня действовать против вас“. Эти благоразумные советы остались без результата. Людовик XVI, осуждая поведение эмигрантов, не хотел все-таки утвердить меры, принятые против них. В этом отказе его поддерживали конституционалисты и департаментские советы. И эта поддержка не была бесполезна в такое время, когда он казался причастным эмиграции в глазах народа, вызывал неудовольствие жирондистов и отделялся от Собрания. Ему следовало добиться полного единения с конституционалистами, так как он в своих письмах ссылался на конституцию и пользовался предоставленными ему правами против революционеров. Его положение могло быть упрочено, если бы он согласился искренно подчиниться первой революции и дело буржуазии сделал бы своим личным делом.
Но двор и не думал сдаваться; ожидая лучших дней, он бросался из стороны в сторону и повсюду искал поддержки. Он продолжал переговоры с Европой, против вмешательства которой ничего не имел и сам король; он интриговал вместе с министрами против народной партии и пользовался услугами фельянов, не доверяя, в сущности говоря, и им, в борьбе против жирондистов. Двор рассчитывал больше всего на пронырливость Бертрана де Мольвиля, стоявшего во главе совета короля. Этот министр учредил Французский клуб, члены которого были у него на жалованьи. Он покупал одобрение трибун Собрания, надеясь этой подделкой под революцию победить настоящую. Цель его была играть партиями и уничтожать влияние конституции, соблюдая букву закона.
Таким своим поведением двор неосторожно ослабил конституционалистов вместо того, чтобы их укрепить. Он даже помог во вред им избранию Петиона в мэры. Бескорыстие, охватившее Учредительное собрание, заставило всех, кто занимал при нем общественные должности, выйти в отставку. 8 октября Лафайет отказался от командования Национальной гвардией, а Байи от должности мэра. Конституционная партия предлагала, чтобы Байи был заменен Лафайетом, ибо должность мэра Парижа была чрезвычайно важной в политическом отношении, позволяя легко предупреждать или, наоборот, возбуждать мятеж в Париже. До сих пор эта должность занималась членами партии конституционалистов, что дало им возможность, например, подавить волнения на Марсовом поле. Конституционалисты уже потеряли главенство в Собрании и командование Национальной гвардией; теперь от них ушла и муниципальная власть. Двор отдал Петиону, кандидату жирондистов, все голоса, которыми он только располагал. „Лафайет, — говорила королева Бертрану де Мольвилю, — хочет сделаться мэром Парижа, чтобы потом стать дворцовым мэром. Петион якобинец, республиканец, но слишком глуп, чтобы быть вождем партии“. 14 ноября Петион был выбран мэром большинством шести тысяч семисот восьми голосов из десяти тысяч шестисот тридцати двух вотировавших избирателей.
