Ошеломленные ударом советских штурмовиков, гитлеровцы минут тридцать молчали. Только далеко по сторонам — на западе, на севере, на востоке и юго-востоке — гул боя все нарастал и ширился. Это напоминало подразделениям полка Поветкина, что хоть и затих подавленный «Илами» противник перед ними, но захлестнувшее их смертельное кольцо не разорвано и полк все так же отрезан от соседей и тылов. А раскаленное солнце, едва перевалив за полдень, словно застыло в знойной пустоте неба.

Поветкина тревожило, что от Лесовых не было никаких вестей. Он послал в гаубичный дивизион связного, приказав Лесовых вернуться на НП.

По всему кольцу полка вновь ударили ожившие артиллерия и минометы противника.

«Где же он начнет, атаку? — встревоженно думал Поветкин. — Только бы не по второй роте. Не выдержит она, да и четыре бронебойки не спасут положения».

Но противник основным объектом повой атаки выбрал именно вторую роту. В грязной дымке, заполнившей лощину, взревели танковые моторы, послышался лязг гусениц, и восемь черных машин, проскочив траншеи, вырвались на пологую высотку. Перед ними в желтом опаленном кустарнике оборонялись реденькие подразделения полка.

«Гаубицы, повернуть гаубицы, — пронеслось в сознании Поветкина, — иного выхода нет! Разрежут полк на две части и уничтожат его».

Он хотел было позвонить в дивизион, но связь была прервана.

— Сами, сами догадались! — воскликнул Поветкин, увидев, как от шоссе к высотке, облепленное десятком людей, плавно покатилось короткоствольное орудие. Впереди него, призывно махая руками, бежал Лесовых.

Вражеские танкисты, видимо, еще не заметили выдвигавшуюся гаубицу. Лесовых что-то руками показал артиллеристам и побежал назад. Вскоре от шоссе показалась вторая гаубица. Вокруг нее сразу же вспухло несколько взрывов, но расчет, не останавливаясь, успел протащить орудие в кустарник и открыть огонь. Начала стрельбу и первая гаубица. Тяжелые снаряды гулко рвались впереди замедливших движение танков.

Поветкин облегченно вздохнул, но тут же оборвал вздох. Танки, разбившись на две половины, веером на огромной скорости начали обходить гаубицы. Их пушки и пулеметы с трех сторон обрушились на кустарник. Гаубицы непрерывно озарялись вспышками взрывов. Вспыхнул один танк, остановился второй, но остальные, все убыстряя скорость, лезли напролом. Задымил еще один танк, и в этот же момент несколько взрывов накрыли дальнюю гаубицу. Около ближнего орудия осталось всего двое артиллеристов. Они дважды в упор ударили по ближнему танку, третьим выстрелом остановили еще одну машину. И вдруг гаубица смолкла. Четыре откатившихся назад танка вновь развернулись и двинулись на кустарник. Один из артиллеристов бросился к разбитой гаубице, что-то схватил там и побежал назад.

«Андрей, — узнал Поветкин Лесовых, — снаряды несет. Только бы успел».

Но Лесовых вдруг пошатнулся, судорожно дернул головой и, словно опомнясь, бросился к орудию.

Гулкий выстрел остановил уже ворвавшийся в кустарник танк. Остальные три танка, отстреливаясь, поползли назад. Вокруг гаубицы беспрерывно метались взрывы. Поветкин нетерпеливо ждал нового выстрела, но орудие молчало. Три танка опять устремились к нему. Они уже подошли метров на двести, но гаубица вновь ударила и зажгла средний танк. Две последние вражеские машины, отстреливаясь, поползли в лощину.

Поветкин, с трудом сдерживая нервную дрожь, напряженно смотрел в кустарник. Около одинокого орудия никого не было. От шоссе к нему бежали четверо артиллеристов. Позади них выкатывались еще две гаубицы.

Подбежавшие артиллеристы склонились у станины орудия и, подняв кого-то, понесли на полковой медпункт.

— Товарищ подполковник, — подскочил к Поветкину радист, — из штаба дивизии передали: «Вариант семь. Доложите решение».

— Вариант семь? — переспросил Поветкин. — Хорошо. Передайте: «Вариант семь понял».

Это был приказ командира дивизии на прорыв окружения. Еще в апреле, готовясь к боям, Поветкин и Лесовых разработали много вариантов действий полка в различных условиях обстановки. Один из них — «Вариант семь» — предусматривал почти такие же условия, в которых сейчас оказался полк. По этому варианту подразделения полка, прикрываясь огнем с фронта, ночной атакой прорывали вражеское окружение и соединялись с главными силами дивизии.

— Товарищ подполковник, — устало подошел к Поветкину черный, в обгорелой гимнастерке молоденький артиллерист, — вам записка от майора Лесовых.

— Из гаубичного? — бросаясь к артиллеристу, воскликнул Поветкин. — Что там? Как люди?

— Четверо убиты, — облизывая запекшиеся губы, с трудом проговорил солдат, — шестеро ранены. Майор Лесовых в крови весь, в осколках, не слышит ничего и говорить не может. Врач сказала, что ему совсем плохо. Записку написал вам. «Ни черта у них не вышло, — прочитал Поветкин на клочке бумаги. — Остановили! И дальше не выйдет. Держись, Сережа, наша все равно возьмет! Жаль товарищей. Меня царапнуло. Выдержу и вернусь их добивать. Андрей».

Поветкин еще раз прочитал записку, пряча от артиллериста повлажневшие глаза.

Стрельба во втором батальоне и танковой роте заметно стихла. Спокойно было и на других участках.

«Вариант семь», — раздумывал Поветкин. — На прорыв идут танковая рота и третий батальон. Их поддерживают гаубицы и минометы. Для прикрытия отхода нужно выделить группы из первого и второго батальонов. Как мы договорились, их возглавит Лесовых. А теперь кто возглавит? Задача трудная. Нужен смелый, решительный человек. Вот Привезенцев смог бы. Где он теперь, Федя Привезенцев? Ах, Федя, Федя, отчаянная твоя душа, как ты нужен сейчас! Так кто же возглавит прикрытие? А если Чернояров?»

Нарастающий вой снарядов оборвал мысли Поветкина. Противник вновь начал артиллерийский и минометный обстрел. В лощине, за холмами, позади шоссе опять загудели танковые моторы. Вот-вот начнется новый штурм поредевших подразделений окруженного полка…

Трепетно мелькнул за поворотом красный флажок последнего вагона, и все окутала гнетущая тишина. Поправив черную повязку над пустой глазницей, Привезенцев поднял вещевой мешок и тревожно огляделся.

«Ни буфета, конечно, ни магазинишка завалящего», — уныло подумал он, отошел с полкилометра от станции и, сев под кустом, достал из мешка непочатую бутылку водки. Приготовясь ударом ладони выбить пробку, он вдруг остановился, пристально посмотрел на бутылку и поспешно убрал ее в мешок.

«А куда, собственно говоря, нацелился ты? — пройдя километра три, вновь остановился Привезенцев. — Куда ты размахался, черт одноглазый?»

Он присел на пригорок, закурил и торопливо достал крохотное зеркальце. Мельком взглянув в него, он сердито отвернулся и нахмурился. Никогда не унывавший Федор Привезенцев все еще не мог привыкнуть к своему новому облику. Черная повязка, наискось пересекавшая лоб, и рыжие коротко подстриженные усы до неузнаваемости изменили похудевшее лицо с одиноким, часто слезящимся глазом. Даже так любимое раньше военное обмундирование теперь не радовало, а угнетало, напоминая о крутом изменении жизненного пути. Одна за другой наплывали неясные, беспокойные и тревожные мысли.

«Ну познакомился, ну целый год письма получал, а что из этого? Ведь ни сам, ни она ни одним словом не обмолвились о совместной жизни, говоря только о текущей обыденщине и о своих чувствах».

«О своих чувствах, — криво усмехнулся Привезенцев. — Бумага все выдержит, на ней не то что пылкую любовь, на ней черт те что изобразить можно».

Он отбросил недокуренную папиросу, лег на спину и зажмурился. И опять, может в тысячный раз, вспоминалась ночь под Белгородом, когда они с командиром взвода разведки ползли к немецким траншеям. Еще тогда, ужом пробираясь в кромешной тьме, он понял опрометчивость своего поступка. Но удачный захват «языка» погасил сомнения.

«Да, но глаз-то, глаз-то ведь потерял», — опять острой болью пронеслась осуждающая мысль.

— Ну и черт с ним, с глазом, — сердито пробормотал он, — с одним проживу. Зато пленный, пленный-то взят! Сколько разведчиков впустую полегло, а мы раз — и цапнули! Это для всей дивизии, а может, для армии, для фронта целое событие. Может, этот детина долговязый такое расскажет, что не одну тысячу наших жизней спасет.