— Только, дорогой, учти, — взяв танкиста за плечи, всмотрелся в его серые глаза Поветкин, — вся надежда на тебя. Противотанковые орудия выбиты, остались твои машины и гаубичный дивизион.

— Выдержим! Остановим! — взмахнув кулаком, решительно заверил танкист. — А если обойдут, в окружении будем драться!

— Иди, дорогой, — легонько подтолкнул танкиста Поветкин и обернулся к Лесовых: — Теперь гаубичный дивизион выдвигать нужно, правый фланг прикрыть.

— Я пойду, — решительно заявил Лесовых, — выведу. Места запасных позиций знаю.

— Хорошо, иди, — согласился Поветкин и, с силой обняв Лесовых, прошептал ему на ухо: — Трудно будет, Андрей, но держись до последнего.

— Ты… Ты сам только никуда не рвись. Твое место на ПП. Ринешься куда-нибудь, потеряешь управление — все погибнет, — сказал Лесовых и, оторвавшись от Поветкина, побежал к огневым позициям гаубиц.

Дым неуловимо рассеивался, и в слепящих лучах полуденного солнца Поветкин увидел, как справа и слева, двигаясь колоннами, немецкие танки углубились далеко в тыл. Там, на севере, уже гремела канонада. Теперь полк был полностью отрезан и от соседей и от тылов.

Ватутин забыл о самом себе, о времени, о том, где он находится, весь уйдя в бурно нараставшие события. Непрерывным потоком поступали короткие, отрывочные сообщения, из которых вырабатывалась общая картина того, что происходило там, в нескольких десятках километров от командного пункта фронта

Борьба развернулась в полосе до сорока километров, но главные события продолжали нарастать на тех же двух направлениях — у сел Черкасское и Драгунское. К одиннадцати часам особенно опасная угроза нависла над гарнизоном села Черкасское. Ватутин приказал перебросить туда 27-ю истребительно-противотанковую артбригаду и подготовить удар дивизией штурмовой авиации. В двенадцать часов на Черкасское бросились в атаку до двухсот немецких танков. Но было уже поздно. Полки 27-й бригады успели развернуться и ударили по танкам. К ударам артиллеристов присоединились штурмовики, и новая атака на Черкасское была отбита.

Вскоре создалось тяжелое положение на автостраде Белгород — Курск. В нашу оборону вклинились до трехсот танков. Навстречу им Ватутин бросил 28-ю истребительно-противотанковую бригаду, большую группу минеров и 96-ю танковую бригаду. Всего полчаса длилась борьба, но эти полчаса показались Ватутину вечностью.

— Молодцы! — воскликнул Ватутин, услышав, что на автостраде противник остановлен.

К середине дня ожесточение боев достигло предела. «Если в срыве первой атаки для Манштейна были цветочки, то теперь вызревают ягодки, — думал Ватутин. — Все рассчитано на прорыв, на движение вперед, но вместо захвата, продвижения приходится, теряя машины, теряя людей, откатываться назад, вновь готовиться, повторять атаки и опять отходить на исходные позиции. В таких условиях, даже если потери не столь велики, люди теряют уверенность в успехе, психика их потрясена, моральное состояние подавлено и начинается самое пагубное на войне — роптание, разлад, недовольство командованием, страх перед противником. Вот сейчас бы стукнуть их всеми силами, и все бы у них полетело вверх тормашками! Бросить из резерва танковую армию, танковые корпуса, перейти в контрнаступление и добить, решительно разгромить».

В пятнадцать часов в блиндаж Ватутина не вошел, а вихрем влетел генерал Решетников.

— Простите, товарищ командующий. Я только что из Черкасского. Потрясающие события! Невиданный героизм! Колоссальные успехи!

— Стоп, стоп, Игорь Антонович, не все сразу. Присаживайтесь, охладитесь.

— Так вот, — залпом выпив стакан воды, все так же возбужденно продолжал Решетников. — Все атаки отбиты. И не просто отбиты, а противник разгромлен. Да, да! Разгромлен наголову! И наступил момент, да, да, наступил именно такой момент, когда нельзя только пассивно обороняться. Нужно бить, нужно переходить в контрнаступление.

— Подождите, подождите, — опять остановил его Ватутин. — Вы точнее, конкретнее, факты, что противник разгромлен. Пока что он наступает, и наступает решительно, яростно, огромными силами.

— Это пока! — воскликнул Решетников. — Но главное сделано. Силы его надломлены, воля подавлена… Не дать ему оправиться! Стукнуть всеми силами, и на этом конец авантюры!..

Слушая Решетникова, Ватутин все больше и больше склонялся к совсем недавно возникшей у него мысли о переходе в контрнаступление. Действительно, момент подходящий. Наступление Манштейна если и не сорвано полностью, то по меньшей мере задержано. При таком состоянии противника решительный удар может завершить все. Конечно, бить нужно не сейчас, не вдруг, а завтра утром, все рассчитав, все подготовив. Сил достаточно. Но не рано ли? Так ли уж серьезно подавлен противник? Но и такую возможность упустить нельзя. Он опомнится, соберется с силами и опять начнет…

В разгар раздумий Ватутина позвонил Шумилов и доложил, что контратаками наших частей противник с четырех из восьми плацдармов на Северном Донце сбит, а на остальных направлениях наступление остановлено.

Вслед за Шумиловым начальник разведки фронта доложил радиоперехват разговоров Манштейна с командирами наступающих корпусов. Манштейн явно был вне себя, угрожал жесточайшими карами командованию атакующих войск.

«Да, — прочитав запись перехвата, подумал Ватутин, — кисло приходится Манштейну. Все его хваленое спокойствие как ветром сдуло. Это еще легкий ветерок. А что ты запоешь, если мы завтра стукнем тебя под самую печенку? Да! Нужно готовить контрнаступление».

Теперь эта мысль уже властно завладела Ватутиным. Продолжая пристально следить за ходом боев, он подсчитывал, что можно бросить в контрнаступление, и обдумывал наиболее выгодные варианты действий. «Конечно, главная сила в контрнаступлении будет первая танковая армия. Катуков[3] так и рвется в бой. Если пустить его, он все выложит, все до последнего нервочка. С фланга его поддержать стрелковыми корпусами. Можно добавить еще механизированный корпус. Артиллерии хватит. Надо бы авиации побольше. Что же! Попросим помощи у соседа — у Юго-Западного фронта. Малиновский поможет. А что делается у Рокоссовского?»

Связисты быстро соединили Ватутина со штабом Центрального фронта, и он услышал бодрый, энергичный голос Рокоссовского:

— Рад, Николай Федорович, сердечно рад, что у вас все хорошо. У меня? У меня тоже не плохо. Главное — массированный удар противника сорван. Заставили его вести наступление на отдельных направлениях. А это все равно, что носить воду не ведрами, а кружками. Думаю завтра с утра нанести мощный контрудар и покончить с его наступлением.

Разговор с Рокоссовским окончательно утвердил Ватутина в целесообразности перехода в контрнаступление. Он еще раз подсчитал, какие силы можно использовать для этого, и позвонил Хрущеву.

— Что же, — выслушав Ватутина, сказал Хрущев, — говорят: «Куй железо, пока горячо». Только разогрелось ли железо-то, Николай Федорович? Не стоит ли еще огоньку добавить?

— Можно перегреть, и качество будет не то.

— Ну, в принципе я не возражаю, — подумав, сказал Хрущев. — Только одно необходимо: подготовка контрнаступления ни в коем случае не должна ослабить силы обороны. И еще надо посоветоваться с товарищами — с начальником штаба, с командующими родами войск, с авиаторами.

На коротком совещании у Ватутина и начальник штаба, и командующий артиллерией фронта, и начальник бронетанковых войск, и командующий воздушной армией горячо поддержали идею перехода в контрнаступление. Обсудив все, Ватутин приказал подготовить директиву на контрнаступление, а сам опять углубился в руководство войсками, ведущими бои.

Приехав в 1-ю танковую армию, полковник Бочаров, как и бывало частенько, генерала Катукова в штабе не застал. Беспокойный командарм еще на рассвете уехал в войска, и полчаса тому назад, как сказал Бочарову начальник штаба, был на автостраде у села Яковлево, куда подходила одна из разведгрупп танковой армии.