— Центральный фронт начал контрподготовку, — послушав телефон, сказал Ватутин и нетерпеливо взглянул на часы.
Дрогнули пол и стены землянки. Размазывая тени, качнулась в одну сторону, потом в другую электрическая лампочка. Через мгновение донесся глухой шум, похожий на далекий обвал.
— Первый залп, — вставая, сказал Ватутин и устало расправил плечи.
— Вот и началось, — со вздохом проговорил Хрущев. — Ну, Николай Федорович, я буду у себя. Поговорю с членами военных советов, с начальниками политотделов, с тыловиками.
Проводив Хрущева, Ватутин вновь сел за стол. Обычно стоило ему начать работу, как, словно извещенные кем-то, звонили и приходили лично генералы и офицеры штаба фронта, командиры соединений, начальники служб. Сейчас же и телефон молчал и никто не заходил. Все были заняты своими делами, и, видимо, все понимали, что в такое время командующий фронтом ничем не должен отвлекаться.
«У Драгунского артподготовка; готовится форсировать Донец, — под далекий гул канонады вернулся к прежним мыслям Ватутин. — И все же главное будет не на Донце! Нет! Это отвлекающий, вспомогательный удар. Но если он пошел на авантюру? Решил ударить не прямо, а в обход? Все равно! Оборона у 7-й армии сильная. Первый натиск выдержит, а затем перебросим резервы и остановим. Но тогда стоило ли начинать контрподготовку в полосе 6-й армии? Не попусту ли жжем снаряды? Нет! Главный удар все же будет по 6-й армии».
Время тянулось невыносимо медленно. Ватутин ходил по землянке, садился к столу, вставал, опять продолжал ходить.
Ровно в три часа гул канонады смолк. И сразу же заработали телефоны. Командующий артиллерией фронта доложил, что контрподготовка проведена точно по плану и завершена залпом реактивных минометов. Командующий воздушной армией сообщил, что вся истребительная авиация находится в положении первой готовности, а дивизии «Петляковых»[1] ждут сигнала для удара по вражеским аэродромам. Один за другим раздавались все новые и новые телефонные звонки. Докладывали начальник штаба, командующий инженерными войсками, начальник разведки, главный врач фронта, начальник тыла.
Разговаривая то по одному, то по другому телефону, Ватутин все время обдумывал мучительный вопрос: что делается сейчас у противника? Каковы его намерения? Где бросит главные силы?
— Поговорил со всеми армиями, — вновь позвонил начальник штаба фронта, — на всем фронте тишина. Там, куда била наша артиллерия, возникло много пожаров.
— Тишина? — переспросил Ватутин.
— Поразительная тишина! — повторил начальник штаба. — Даже у Драгунского все прекратилось. Видимо, немцев ошеломила наша контрподготовка.
— Несомненно, — согласился Ватутин. — И если материальные потери у них не так уж велики, то моральный удар, безусловно, огромный.
— Тем более что удар нанесли одновременно и мы и Центральный фронт. У немцев может создаться впечатление, что не они переходят в наступление, а мы.
— Так оно и будет, несомненно, так! — воскликнул Ватутин. — Это и была одна из целей нашей контрподготовки. Но пока еще рановато праздновать, — охладил он и самого себя и начальника штаба, — самое главное впереди.
— И самое трудное, — добавил начальник штаба.
— Да, самое-самое трудное, — попросив начальника штаба внимательно следить за положением в полосе 6-й гвардейской армии, повторил Ватутин. — Все определяют первые атаки. Отобьем, удержимся — крест на планах Манштейна. Сомнет на каком-то участке оборону, прорвется — борьба осложнится, затянется. Но все равно, все равно верх возьмем!
Было уже половина четвертого утра. На всем фронте по-прежнему таилась зловещая тишина. По показаниям пленных, через полчаса должно начаться наступление противника. Начнется ли оно? Где начнется? Возможно, удар нашей артиллерии был так силен, что ударные группировки немцев подавлены и обессилены?
Ватутин отбросил эту мимолетно мелькнувшую мысль. В нем продолжало упрямо жить убеждение, что главный удар противник нанесет сегодня, и не где-либо на Северном Донце или на каком-то другом участке, а именно прямо от Белгорода на Курск, через Обоянь, вдоль автомагистрали.
В три часа тридцать пять минут раздался телефонный звонок Шумилова. Он доложил, что противник начал сильную артподготовку по левому берегу Северного Донца; под ее прикрытием на правом берегу сосредоточиваются немецкая пехота и переправочные средства.
Опять Северный Донец! Опять этот участок восточнее и юго-восточнее Белгорода! Неужели там будет главный удар?
— Никита Сергеевич, — заговорил Ватутин по телефону с Хрущевым, — на Донце начал артподготовку и на довольно широком фронте. Шумилов докладывает, что огонь свирепый, на предельном напряжении.
— Хитрит Манштейн, — ответил Хрущев, — лукавит старый пруссак! Но это лукавство, как бумеранг, его самого так щелкнет, что, как говорят, искры из глаз посыплются. Раз ударит на Донце, значит на главном направлении сил-то меньше будет. А нам это и нужно.
— Вот именно, — подхватил Ватутин. — Наступление через Донец отвлечет две-три танковые и не меньше двух пехотных дивизий. Простите, Никита Сергеевич, Шумилов вызывает… Слушаю! — заговорил он по другому телефону. — Что? Начал форсирование. Восемь пунктов переправ. Ясно. Сильный налет авиации. До двухсот бомбардировщиков. Наши истребители пришли? Хорошо. Бейте артиллерией, минометами. Уничтожить переправы! Если каким-то группам удастся зацепиться за наш берег — контратакуйте! Не дать укрепиться и расширить плацдармы! Сбросить десанты в воду!
Ватутин отметил на своей карте, где противник начал форсирование Северного Донца, и перевел взгляд на Драгунское и Черкасское. Густым сплетением синели там номера вражеских корпусов и дивизий. Что там сейчас происходит? И с чего начнется главное? Опять артподготовка и планомерное наступление или короткий огневой удар и массовая атака танков?
— По линиям передали сигнал «воздух», — приоткрыв дверь, доложил адъютант.
— Где налет? — спросил Ватутин по телефону командующего противовоздушной обороной.
— Большие группы бомбардировщиков идут в направлении Драгунское и Черкасское. Зенитки открыли огонь. Истребители подняты в воздух.
Этот разговор развеял последние сомнения Ватутина. Начиналось именно то, именно там и именно так, как он и ожидал, к чему готовился сам и готовил войска фронта целых четыре месяца.
Налет немецкой авиации словно распахнул плотину, сдерживающую накопленные силы, и началось бурное, стремительное развитие событий. Немецкое командование бросало одну группу бомбардировщиков за другой. Число их достигло невиданной цифры — более четырех сотен. Встречь им группа за группой неслись советские истребители. В воздухе ни на секунду не прекращались яростные схватки. Не менее ожесточенно кипели бои и на земле. Из коротких, отрывочных донесений перед Ватутиным складывалась та самая картина, которая несколько месяцев назревала в его сознании. Действительно, как ожидали и он, и Никита Сергеевич, и другие руководители Воронежского фронта, главный удар противник наносил от Белгорода прямо на Курск. Атаки начались сразу на двух направлениях: на село Черкасское и у села Драгунское. Манштейн опять использовал свой излюбленный прием: таранный удар массой танков на узких участках фронта. Впереди, как стальной щит, шли шестидесятитонные «тигры». За ними двигались «пантеры», средние танки, штурмовые орудия. Одновременно в атаке участвовало более семисот танков. Эту лавину стали замыкали бронетранспортеры с пехотой, а путь ей пробивал шквал артиллерийского огня и беспрерывная бомбежка с воздуха.
Полный внутреннего напряжения, Ватутин сидел над картой и ждал. Наступил такой момент в работе командующего фронтом, когда он, имея в своем распоряжении огромные силы, практически ничего не может предпринять и вынужден только думать, предполагать, что происходит там, на переднем крае обороны, что может произойти в последующие секунды, минуты, часы, и ждать, сдерживая самого себя и не теряя самообладания, терпеливо, настойчиво ждать. Все решают те, кто находится перед лавиной германских танков, под вихрем огня с земли, с воздуха, и то, что сделано было при подготовке к этому самому ответственному и трагичному моменту. Выдержат, устоят защитники главной полосы обороны — противник будет остановлен. Правильно и в достаточном количестве расставлены противотанковые и противопехотные мины, огневые средства подразделений и частей — не пробьется через оборону даже такая армада танков. Допущены ошибки, не все сделано, что можно было, дрогнет кто-то, не выдержит нечеловеческого напряжения — и борьба осложнится, вступят в действие роковые случайности, и начнется то, что на военном языке называется прорывом обороны.
