Он жадно отпил кофе, сморщил худое, изборожденное морщинами лицо и, торопливо закурив сигару, возбужденно продолжал:

— Мы потеряли сотни тысяч солдат, пролили реки крови и в конечном итоге откатились на сотни километров назад…

Нервный, надтреснутый голос Фицнера, его беспокойные глаза с опухшими веками и частое подергивание левой щеки взволновали Манштейна. Видимо, его старый друг, так же как и он сам, многое пережил и еще более переживает сейчас.

— А какие у нас были победы, какие победы! — воскликнул Манштейн и ударил ладонью по столу. — Должны же в конце концов иссякнуть силы русских!

Пухлые, дряблые щеки его потемнели, огромный голый лоб покрылся испариной.

— Приволжские степи, эти проклятые степи между Волгой и Доном! Оттуда все началось.

— Нет, Фриц, началось, кажется, раньше.

— Нет, нет! Все началось с окружения армии Паулюса. Когда Гитлер вызвал меня и приказал возглавить группу армий «Дон» и разорвать кольцо вокруг Паулюса, я был уверен, что сломлю русских и освобожу шестую армию. Но эти бескрайние степи, свирепый мороз и осатанелое упорство русских все повергли в прах. А дальше…

Манштейн отчаянно махнул рукой и одним глотком выпил рюмку коньяку. Фицнер удивленно смотрел на него, не узнавая своего друга, известного несломимой твердостью, спокойствием и фанатическим упорством.

— Да, потеряли мы слишком много, — сказал Фицнер. — А силы русских не иссякли, они все растут и растут.

— Это несомненный факт, неумолимая действительность, — подтвердил Манштейн, — но что делать? Отступать дальше нельзя, нужна победа. Но как, каким путем достичь победы?

— Вот за этим я и приехал. Гитлер хочет знать мнения командующих о планах дальнейшего ведения войны. Его особенно интересует твое мнение.

— Он мне неудачу прорыва к Паулюсу простить не может, — хмуро проговорил Манштейн.

— Но он не забыл и твои заслуги во Франции и в Крыму.

— Что Франция, что Крым! Эпизоды. Францию мы взяли шутя. А Крым нам стоил дороже, чем он стоит с любой точки зрения.

Манштейн выпил еще глоток коньяку, хрипло прокашлялся и, сузив глаза, с натугой сказал:

— Полной победы над Советами, кажется, добиться невозможно. Так что же, отступить, впустить русских в Германию? Нет! Никогда!

Глаза его вспыхнули яростью, мясистые губы плотно сжались, и на висках вспухли синие жилы.

— Так что же делать? Где выход? — повторил Фицнер.

— Добиться ничейного исхода войны, добиться хотя бы сепаратного мира.

— Но русские не пойдут на сепаратный мир.

— Их нужно заставить пойти!

— Но как, как?

— Измотать их, залить кровью, обессилить и вынудить отказаться от наступления, — с металлическим звоном в голосе, угрожающе сказал Манштейн и тише, словно убеждая не только Фицнера, но и самого себя, продолжал: — Нам сейчас как воздух нужна хоть какая-то победа. Но такая победа, которая привела бы к огромным потерям русских. Конечно, решительной победы можно достичь только наступлением. Но сейчас наступать с далеко идущими целями, как в прошлом, как в позапрошлом году, мы не можем.

— Тогда провести наступление на каком-то одном, наиболее важном участке.

— Нет! — хитро прищурился Манштейн, глядя на Фицнера. — Нет, дорогой Пауль, мы русским устроим другое. Мы их возьмем обманом, хитростью, нашим высоким военным искусством и доблестью наших войск. Вот смотри, — подвел он Фицнера к огромной, занимавшей всю стену военной карте, — моя группа армий занимает фронт от Азовского моря и до города Сумы. Это семьсот шестьдесят километров. И здесь расположены самые главные объекты, которые сейчас особенно интересуют русских. Это Донбасс, Криворожье, хлеба Украины. Русские очень упорны в достижении своих целей. Они бросят в наступление все силы, чтобы взять Донбасс, взять Украину. И когда советские армии начнут наступление, мы к этому времени припасем для них хорошенький сюрприз. Я не сомневаюсь, что наступать они будут в районе Белгорода, Харькова и южнее, стремясь выйти к Днепру и форсировать его. Чудесно! Пусть наступают. А мы подготовим для них ловушку. Вот здесь, в районе Сум, мы сосредоточим все наши танковые дивизии. Именно все, а не одну, не две и не пять. Это будет гигантский танковый кулак. Весь фронт мы прикроем пехотой, артиллерией, расставим огромное количество мин. Когда русские перейдут в наступление, мы создадим видимость упорного сопротивления и будем отходить к Днепру. Русские, конечно, устремятся вперед. Пусть, пусть идут! На десять, двадцать, на сто, на двести, пусть на триста километров. Чем дальше, тем лучше. Сопротивлением при отходе мы измотаем их, заставим растянуть и войска и тылы, заманим в мешок, и вот тогда… — Возбужденный, с круглыми огромными глазами, Манштейн яростно взмахнул кулаком и, весь дрожа, выкрикнул: — Танки — вперед!

Он обессиленно смолк, порывисто дыша и облизывая языком пухлые, мясистые губы.

— Это будет начало ничейного конца войны, — отпив глоток коньяку, спокойнее продолжал Манштейн. — Масса наших танков сомнет фланг русских, ударит по их тылам. У Азовского моря мы захлопнем эту невиданную ловушку и начнем беспощадное истребление советских армий.

— Изумительный замысел! — воскликнул Фицнер, но, помолчав, разочарованно добавил: — Но русские могут не перейти в наступление.

— Как это? — возмутился Манштейн.

— Они могут спокойно стоять и ждать, пока их союзники не откроют второй фронт.

— Второй фронт! Союзники! — с едкой усмешкой воскликнул Манштейн. — Русским слишком долго придется ждать открытия второго фронта, терпения не хватит. Американцев, да и англичан война так не припекает, как нас и русских. Пауль, дорогой, я уверен, что американцы и англичане всерьез пойдут на открытие второго фронта только тогда, когда увидят, что русские и одни могут одолеть нас и вступить в Германию. Только тогда! А пока они будут шуметь, грозить, обещать и спокойно сидеть за морями и океанами. Кроме того, — видя, что еще не рассеялись сомнения Фицнера, продолжал Манштейн, — сама группировка русских войск говорит за то, что они будут наступать именно здесь. Вот они стоят, четыре русских фронта. И, обрати внимание, кто ими командует: Рокоссовский, Ватутин, Малиновский, Толбухин. Это все молодые генералы, в сыновья нам годятся. И все они генералы наступления. Это не только по молодости, но и по их характерам и по их опыту.

— Есть сведения, что Хрущев назначается комиссаром Воронежского фронта, — сказал Фицнер.

— Вот видишь! — воскликнул Манштейн. — А кто такой Хрущев? Это главарь украинских большевиков. Он и во сне бредит освобождением Украины. Так что же, даром его посылают на самый сильный фронт? Нет! Это для борьбы за Украину. Будут они наступать, будут! А мы им подготовим ловушку и, — стиснул руки Манштейн, — сделаем им, как они дразнят нас, полный капут!

— Значит, ловушка, так сказать, и ответный удар.

— Вот именно! Ответный и сокрушительный!

— Так можно и доложить фюреру?

— Точно так. Подробный план я представлю через несколько дней, в конце февраля.

Манштейн превосходно знал характер и хватку Гитлера и его ближайшего окружения. Стоит только еще раз оступиться, и не спасут ни годы безупречной службы, ни старческие морщины, ни громкая известность, как одного из выдающихся немецких полководцев. Гитлер, не задумываясь, сомнет его, сделает козлом отпущения всех неудач и провалов.

Именно поэтому Манштейн с вдохновенным упорством разрабатывал свой заветный план заманивания советских армий в ловушку у Днепра и сокрушительного разгрома их ударом массы немецких танковых дивизий. Никогда за всю свою жизнь Манштейн не работал так напряженно, тщательно и много. Обычно он не вникал в мелочи, не разрабатывал отдельные моменты и детали, а лишь определял общие, решающие положения предстоящей борьбы. На этот раз он скрупулезно продумал и рассчитал все, что может произойти и что нужно сделать, как поступать в том или ином случае, когда советские армии рванутся в наступление к Днепру, а немецкие войска, заманивая их, начнут заранее рассчитанное отступление. Кульминацией этих событий Манштейн намечал удар не менее двух десятков немецких танковых дивизий по растянутым тылам советских армий, окружение этих армий в гигантском треугольнике, Днепр — Белгород — Азовское море, и полнейший разгром их в коротких, но жесточайших боях.