– Она была больше чем привлекательна, – произнес я. – Я не поверю, что у нее не было любовника…

Наблюдаю за девушкой. Она болезненно закусывает губы, краска смущения ударяет ей в лицо.

– Почему вы все, мужчины, так говорите?! Готовы представить каждую женщину…

– Это всего-навсего жизнь. Если хотите, физиология. И никакого греха в этом нет. Разве забыли, «и благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь»?

Она тряслась всем своим щуплым тельцем.

– Нет! Если бы так… Но ведь вы… Ведь вы сами ищете в людях, наоборот, самое постыдное, гнусное, низменное… То, что называется блудом и пороком! Конечно, у Леночки могло быть много мужчин, и будь она другой, давно бы жила со своей красотой в каком-нибудь из тех особняков! Но у Леночки была чистая душа! Она любила своего сына и всего одного мужчину!

– Который был отцом ее ребенка?

– Да!

– С которым она сбежала от своей матери?

– Да!

– Но который потом сбился с пути истинного и стал вором и уголовником? – окончил я на полтона ниже.

Жалко исказилось рябоватое птичье личико.

– Нет… Неправда… Этот человек давно умер… Они даже не успели пожениться…

– А сын?

– Саша?.. Саша родился позже. Леночка так назвала его в память об отце…

– И тем не менее я предпочел бы услышать эту историю со всеми подробностями, – заявил я официальным тоном.

Первой реакцией Зины был привычный, столь ожидаемый мною испуг, но в следующий момент ее косящие глаза приобрели мечтательное выражение, способное вызвать у натур более чувствительных, нежели я, приступ слащавого умиления и жалости.

– Я немножко пишу, – в очередной раз отважилась признаться девушка. – И запоминала все Леночкины истории. Не знаю, как бы отнеслась она, но потом я записывала их. Может, мне повезет и я издам это произведение в серии «Любовный роман»…

Суетливое метание в четырех стенах, шум выдвигаемых ящиков, шорох перекладываемых бумаг – и Зина протягивает мне толстенную амбарную книгу с искусно выполненным заголовком: «Истинные чувства». Я принимаю рукопись, обещаю непременно вернуть по прочтении и погружаюсь в уныние, предчувствуя скорую пытку.

– С кем Лена еще поддерживала отношения?

Девушка лихорадочно соображала, закатив глаза под потолок.

– Не знаю… Даже не знаю, что вам и ответить. Леночка жила очень замкнуто, много читала, воспитывала Сашу и еще… мы часто говорили с ней о Боге…

Меня разобрал смех, и, лишь собрав всю волю в кулак, я смог подавить начинающуюся истерику. Я вспоминал смеющееся лицо на портрете, и, провались я на месте, это лицо никак не могло принадлежать мрачной богопослушной затворнице. Я ощущал, что с самого начала меня очень умело водят за нос.

– Так неужели, кроме вас, ей никто не был близок?

– Была… Была одна преподавательница. Из университета, где училась Леночка.

– И кто же эта преподавательница? – На этот раз от собственного бессилия я рассмеялся.

– Тамара Ивановна Белецкая. По литературе. Леночка часто навещала ее. А однажды брала меня.

– И вы помните адрес? – наседал я.

– Конечно… Точнее… – путалась монашка. – Какая улица, дом… Совсем не знаю. Но расположены… Сейчас я объясню.

Перед уходом я осмотрел газовую плиту, находящуюся в том же помещении за занавеской, и дверной замок. Аналогичные замки без труда открываются гнутым гвоздем. Зина наблюдала за мной с нарастающим волнением.

– Вы… Вы сомневаетесь, что с Леночкой произошел несчастный случай? – Один-единственный вопрос робкой пташкой спорхнул с ее дрогнувших губ. Но и его я оставил без ответа.

Эти небольшие дворики забытых провинциальных городов словно скопированы друг с друга. Не сопротивляясь течению времени, они преображаются в ногу с ним. Могучие полувековые деревья срубаются с завидной оперативностью, и на смену живой зеленой стене вырастает стена железобетонная – гаражей и мелкооптовых складов. Лишившись опеки тяжелых благоухающих крон, печально складывается судьба этих маленьких тихих двориков: приземистые двухэтажки, детские площадки, беседки отживающих свой век стариков и старух выглядят особенно жалко на фоне растущих каменных джунглей.

Необратимо ушли в прошлое времена, когда дворики эти считались вполне мирными: потасовки местных мальчишек воспринимались как ЧП и становились темами экстренных педсоветов в школе. Теперь эти дворики облюбованы для разборок криминальными авторитетами, отстреливающими своих конкурентов и игнорирующими милицию.

Убогие дворики глотают сладкую слюну, распространяясь о своих новых героях: банкирах, громилах и проститутках. Несчастные дворики, перечеркнув свое прошлое, не замечают, что давным-давно умерли.

Замусоренная улочка, грязно-желтый дом, крайний подъезд, угловая квартира на втором этаже. И если есть время и желание, прошу на мою скромную «Бейкер-стрит».

Письменный стол, несколько стульев, сервант, шкаф для пожиток, древний телевизор, продавленный диван с обшивкой, вспоротой пружинами, – убогая обстановочка, и та – наследство от тетки; новый Шерлок Холмс стал аскетом.

Подушка, одеяло и простыня – серый бесформенный ком. На наволочке – длинные рыжие волосы и следы вульгарной красной помады. За диваном – окурки и использованные презервативы. На батарее в ванной – нижнее женское белье. На столе в кухне записка, кладезь грамматических ошибок:

Прасти саседушка так палучилась девка чума.

Значит, он опять был здесь. Он не пропускает ни одной моей отлучки. Он не пропускает ни одной командировки своей жены. Он не пропускает ни одной юбки. А еще он помаленьку приворовывает, помаленьку мошенничает, помаленьку приторговывает анашой и с удовольствием покуривает ее сам. В остальном же он, шустрый, щупленький и белобрысый, абсолютно безобиден, горячо любит двоих своих детишек-близняшек, а ко мне добр настолько, что без лишних вопросов дает деньги в долг и выполняет некоторые мелкие поручения. Взамен же просит немного: угла в моих апартаментах при знакомстве с очередной глупышкой. Я не задумываюсь, как он проникает в квартиру в мое отсутствие, наверняка мой предусмотрительный сосед заранее изготовил дубликат ключей.

Да, он действительно мой сосед уже не первый год, а имя у него так просто ангельское – Семушка Кирпичиков.

Через стену я слышал все, что происходило в соседней квартире. Очередная открывшаяся измена грозила обернуться грандиозным скандалом с битьем посуды, рукоприкладством и вызовом милиции. Однако меня больше не занимали семейные склоки, благо мое нынешнее занятие было куда интереснее. Достав из холодильника банку консервов и бутылку водки, я приступил к вечерней трапезе. Потом опустевший стакан выпал из моей расслабленной руки, но, так и не найдя равновесия на мирно вздымающемся животе, скатился и стукнулся об пол. А еще позже кто-то стал настойчиво трясти меня за плечо и говорить что-то о незапертой входной двери. Я продрал глаза и увидел знакомого следователя, с которым уже встречался сегодня и имя которого не помнил. «Пусть будет Ивановым», – решил я и поднялся.

Иванов был все в том же сером помятом костюме с плохо выбритым одутловатым лицом. Ему было всего лет сорок, но плешь съела ему почти все волосы, глаза смотрели устало и тускло, плечи были вяло опущены. Он имел вид человека, уставшего от жизни. Изо рта у него пахло.

– Вот решил зайти на огонек, – сказал Иванов. – Гостей принимаешь?

– Присаживайся, – сказал я и ввернул свое «фирменное»: – Выпить будешь?

– После работы можно, – кивнул он. – Я ведь тоже не с пустыми руками.

Он достал из авоськи бутылку водки, граммов двести вареной колбасы и четвертинку ржаного хлеба. Мы молча чокнулись, выпили и закусили. На серых щеках Иванова мгновенно проступили капиллярные сосуды, как и у всех любителей закладывать за воротник. Он равнодушно осмотрел мое жилище:

– Один живешь?

– Угу.

– Я бы тоже пожил в свое удовольствие. – Рука Иванова вновь потянулась к бутылке, щедро наполнила наши стаканы. – На работе вертишься как белка в колесе, нервы, выволочки от начальства, приходишь домой, хоть бы там покой найти. Ан нет. Жена всю плешь проела: много работаю, мало получаю. Раньше все устраивало: на даче отдыхали, ребятишек в лагерь по путевке, случалось, на юг всей семьей… Квартиру получил, за машиной в очереди отстоял, жене шубу справил… А недавно женина подружка замуж повторно выскочила за бизнесмена, в особняк переехала, на собственной «вольво» разъезжает. Моя благоверная мне все уши прожужжала, вот как, мол, жить надо. Я для интереса на этого малого кой-какую информацию собрал. И что ты думаешь, нечистое там дело, жулик он, причем крупный. Но чтоб посадить, доказательств не хватает. И вот как-то учинила мне супружница очередной разнос, что пачку в день я курю, и это много, на бюджете отражается. Слово за слово, и я ей по злости высказал про того бизнесмена. Кого ты мне в пример ставишь, говорю, вора, мошенника? А она и заявляет, что лучше бы я был вором, а не ментом занюханным, зато о семье позаботиться бы смог. И детей против меня настраивает, что не любит их папка, раз компьютер купить не в состоянии. А они у нас маленькие, все вбирают, гляжу, уже сторонятся меня, смотрят надувшись. Но ей и этого мало. Собирается на развод подавать, квартиру разменивать. Мне и на жену плевать, и на квартиру, мне дети важнее. Вот только понимаю, что по суду они ей достанутся, хоть и сука, но мать все-таки… Домой теперь идти неохота, вот к тебе и зашел. Еще?