На его бесцветных опаленных ресницах дрожала прозрачная влага, солоноватые комки подступали к горлу, и все то, что он передумал за короткое время после убийства, а может, за последние годы своего безрадостного, полного нужды и лишений существования, сейчас, как ушат помоев, выплеснулось на меня.

– И все-таки я расскажу. Всё, как в милиции. Не знаю, на кого вы работаете, но я хочу, чтобы вы все знали, что я ничего не знаю! Авось тогда отцепитесь. Старик совсем плохой был. Ему бы на койке кряхтеть, а он, как оправился от инфаркта, опять на работу устремился. Его и держали больше не от нужды, а из жалости. Понимали, дома ему еще хуже, внучка от рук отбилась, шлюха, одним словом. И прикладывался он поэтому. Гробил себя добровольно, иного выхода не видя. В тот вечер ему совсем туго было, аж трясло с похмелья. У меня на пузырек просил, но я в этом самоубийстве участвовать не подписывался. Лег и уснул, это инструкцией не возбраняется, а сторожить – не мои обязанности. Что он делал после, где бродил, понятия не имею. Кто ж виноват, что все так обернулось?

– И больше ничего подозрительного в его поведении в тот вечер вы не заметили?

– А чего замечать-то? Если все, что ему с полупьяных глаз померещилось, всерьез воспринимать, самому недолго свихнуться. Якобы Валька, внучка то бишь, убить его замыслила, якобы аж убийцу наняла, да дед его по пути на работу срисовал и ускользнул.

– Мишуков никому не звонил тем вечером? – собравшись с духом, спросил я.

– Кому звонить-то? – завелся воспитатель. – Кроме Вальки, никого на белом свете не имел, да и с той жил как кошка с собакой. Разве что друзьям-собутыльникам, но и то не при мне. Я ж за ним слежку не устанавливал, своих забот по горло.

Вздохнулось свободнее. Я уверовал в своего ангела-хранителя, почти не труса, не идиота и не алкоголика. Он порхал в загаженном небушке и, словно подбадривая меня, поплевывал на мою лысину и тушил об нее окурки.

– Как преступник проник в здание? – обратился я к Пырину.

– Через дверь черного хода. И даже ее не подламывал.

– Получается, что сторож забыл закрыть ее? Нелогично, если он кого-то опасался. Не мог же он впустить убийцу сам.

– Ничего не получается, – кипел Федор. – Мало ли что он мне плел. Разжалобить, допустим, хотел. А как получил от ворот поворот, так любого с улицы мог позвать, лишь бы сто грамм плеснули. Похмелье ж… С ним не шутят…

– Но вы, разумеется, ничего не видели и не слышали, – закончил я, недобро подмигнув воспитателю.

– Не видел и не слышал, – ответил он дребезжащим от напряжения голосом. – Я спал.

Он не пожал протянутую мною руку. Жанна Гриневская оказалась права. Он дичился людей, видя в них одних врагов. Но была ли это только его вина? В какой-то момент я подумал, не дать ли ему денег, однако посчитал, что тем самым лишь оскорблю чувства маленького человека. Я протянул Пырину свою визитную карточку:

– Сообщите, если еще чего-нибудь вспомните.

– Мне нечего вспоминать, – огрызнулся он, но карточку все же взял.

Деревушка, небольшая и вымирающая, располагалась в низине. Летом – утопающая в зелени яблочных садов, осенью – в непролазной грязи, зимой – в похоронном саване снегов, весной – затопляемая потоками талой воды и глинистой жижи. Сейчас середина октября, самое мерзопакостное время, когда деревья стоят во всей своей тощей неприглядной наготе, а под ногами чавкает сочно и противно. Я не позаботился о резиновых сапогах и теперь, чертыхаясь, скользил в сверкающем месиве по направлению к нужному мне дому.

И вот упираюсь в бревенчатую избу, обветшалую и словно забытую всем миром. На чудом сохранившейся табличке вижу изъеденную ржавчиной семерку. Я никогда не считал себя суеверным, но сейчас грустно усмехаюсь, думая о том, что подобная магическая цифра вряд ли приносила счастье этой семье…

Лицо женщины было матовое и серое, как изжеванная бумага, взгляд – бесцветный и пустой. Льняные, с желтоватым отливом волосы, убранные назад и прихваченные стальными заколками, не расчесывались уже давно. Женщина равнодушно посмотрела на удостоверение частного детектива в моей руке, пожала плечами, произнесла с мертвым спокойствием:

– И что вы пришли? Зачем? Мне уже сообщили, что он сбежал…

Честно говоря, я несколько растерялся, столкнувшись со столь неожиданной реакцией. Слезы, истерики, оскорбления, приказания немедленно уйти, даже рукоприкладство я воспринимал вполне привычно и мог просчитывать свои последующие шаги. Здесь же…

– Кто сбежал? – переспросил я. – Я говорю о вашем внуке.

– И я о нем. Вроде бы его звали Саша.

– Да, Саша, Саша Стрелков, – закивал я. – Вы ведь Зоя Алексеевна Стрелкова?

– Зоя Алексеевна? – Она словно на вкус пробовала свое имя. – Да, так меня зовут…

– Следствие интересуют подробности этого дела. Может быть, вы?..

– Я?.. Почему я? Меня не интересуют никакие подробности.

– Кажется, я что-то недопонимаю, – затряс головой я. – Саша Стрелков действительно ваш внук?

Она жевала свои сухие губы. Страшная отрешенность читалась на ее землистом измученном лице. На меня начинала давить ирреальность происходящего.

– Зоя Алексеевна, он на самом деле ваш внук? – повторил вопрос я.

– Внук?.. Почему внук?.. Он сын моей дочери… – отвечала она.

– Разумеется.

– Но это еще ничего не значит…

– Почему?

– Потому… Потому, что я не хочу говорить о своей дочери. Потому, что я живу лишь для того, чтобы забыть ее.

– Забыть Лену Стрелкову? – Я уже едва сдерживался. Передо мной стояла сумасшедшая.

– Да, забыть Лену Стрелкову. Забыть все, что с ней связано.

– Лена – ваша родная дочь?

– Лена – моя родная дочь. Самая родная. И мне стыдно, что в ней текла моя кровь.

Земля качнулась у меня под ногами, глаза застлал серый туман, и из него вновь выплыло лицо Зои Алексеевны Стрелковой, но теперь это было лицо уродливой жестокой старухи.

– Поймите, я задаю эти вопросы не из праздного любопытства, – сказал я, что есть сил отгоняя жуткое видение. – Сведения нужны для поиска мальчика.

– Да, поиска мальчика… Ищите… Только чем могу помочь я?..

– Давайте для начала пройдем в дом. – Я предпринял робкую попытку к сближению.

– В дом?! – испуганно воскликнула Зоя Алексеевна. – Зачем вам нужен мой дом? Там не осталось ничего ни от Лены, ни тем более… Она убежала отсюда пятнадцать лет назад, едва закончив школу. И с тех пор ни разу не навестила меня. Я узнала, что у нее есть ребенок, вместе с известием о ее смерти.

– Вы не знаете, кто отец мальчика?

– Отец мальчика?

Я уже свыкся с ее манерой переспрашивать и повторять мои слова.

– Я не знаю этого. И не стремлюсь узнать.

– Но ведь что-то толкнуло вашу дочь сбежать из дома?

– Вы говорите о моей дочери? О моей дочери Лене?.. Она была просто неблагодарной… Неблагодарной и глупой, как все подростки ее возраста…

– А не было ли другой причины? – отважился я.

– Другой причины? – Зоя Алексеевна смотрела куда-то вдаль, мимо меня. – А какая может быть еще причина? – шелестели ее безжизненные губы. – Они все неблагодарны и глупы… И еще жестоки к людям, их растившим…

– Нет, причина гораздо проще, – перешел я в наступление, уже не думая о последствиях. – Если я не ошибаюсь, Лене в момент побега было шестнадцать или семнадцать лет. А девушки в этом возрасте уже активно интересуются противоположным полом.

Она не закричала. И не захлопнула дверь перед моим носом. Но ее слова, произнесенные так же тихо и ровно, обожгли мой слух.

– Хотите сказать, что все они шлюхи?

– Это неправильное слово, – осторожно ввернул я. – Если молоденькая девушка и идет по рукам, то делает это не вполне сознательно. И очень сильно страдает от каждой такой связи. А в глубине души все равно мечтает о принце и о том, что называется «большим и светлым».

Зоя Алексеевна недоверчиво выслушала меня.