Так, помню, помню — песня эта

Во время наше сложена,

Уже давно в забаву света

Поется меж людей она.

Кочуя на степях Кагула,

Ее, бывало, в зимню ночь

Моя певала Мариула,

Перед огнем качая дочь.

В уме моем минувши лета

Час от часу темней, темней;

Но заронилась песня эта

Глубоко в памяти моей.

    Всё тихо; ночь. Луной украшен

Лазурный юга небосклон,

Старик Земфирой пробужден:

«О мой отец! Алеко страшен.

Послушай: сквозь тяжелый сон

И стонет, и рыдает он».

    Не тронь его. Храни молчанье.

Слыхал я русское преданье:

Теперь полунощной порой

У спящего теснит дыханье

Домашний дух; перед зарей

Уходит он. Сиди со мной.

    Отец мой! шепчет он: Земфира!

    Тебя он ищет и во сне:

Ты для него дороже мира.

    Его любовь постыла мне.

Мне скучно; сердце воли просит —

Уж я... Но тише! слышишь? он

Другое имя произносит...

    Чье имя?

                     Слышишь? хриплый стон

И скрежет ярый!.. Как ужасно!..

Я разбужу его...

                            Напрасно,

Ночного духа не гони —

Уйдет и сам...

                         Он повернулся,

Привстал, зовет меня... проснулся —

Иду к нему — прощай, усни.

    Где ты была?

                           С отцом сидела.

Какой-то дух тебя томил;

Во сне душа твоя терпела

Мученья; ты меня страшил:

Ты, сонный, скрежетал зубами

И звал меня.

                       Мне снилась ты.

Я видел, будто между нами...

Я видел страшные мечты!

    Не верь лукавым сновиденьям.

    Ах, я не верю ничему:

Ни снам, ни сладким увереньям,

Ни даже сердцу твоему.

    О чем, безумец молодой,

О чем вздыхаешь ты всечасно?

Здесь люди вольны, небо ясно,

И жены славятся красой.

Не плачь: тоска тебя погубит.

    Отец, она меня не любит.

    Утешься, друг: она дитя.

Твое унынье безрассудно:

Ты любишь горестно и трудно,

А сердце женское — шутя.

Взгляни: под отдаленным сводом

Гуляет вольная луна;

На всю природу мимоходом

Равно сиянье льет она.

Заглянет в облако любое,

Его так пышно озарит —

И вот — уж перешла в другое;

И то недолго посетит.

Кто место в небе ей укажет,

Примолвя: там остановись!

Кто сердцу юной девы скажет:

Люби одно, не изменись?

Утешься.

                 Как она любила!

Как нежно преклонясь ко мне,

Она в пустынной тишине

Часы ночные проводила!

Веселья детского полна,

Как часто милым лепетаньем

Иль упоительным лобзаньем

Мою задумчивость она

В минуту разогнать умела!..

И что ж? Земфира неверна!

Моя Земфира охладела!...

    Послушай: расскажу тебе

Я повесть о самом себе.

Давно, давно, когда Дунаю

Не угрожал еще москаль —

(Вот видишь, я припоминаю,

Алеко, старую печаль.)

Тогда боялись мы султана;

А правил Буджаком паша

С высоких башен Аккермана —

Я молод был; моя душа

В то время радостно кипела;

И ни одна в кудрях моих

Еще сединка не белела, —

Между красавиц молодых

Одна была... и долго ею,

Как солнцем, любовался я,

И наконец назвал моею...

    Ах, быстро молодость моя

Звездой падучею мелькнула!

Но ты, пора любви, минула

Еще быстрее: только год

Меня любила Мариула.

    Однажды близ Кагульских вод

Мы чуждый табор повстречали;

Цыганы те, свои шатры

Разбив близ наших у горы,

Две ночи вместе ночевали.

Они ушли на третью ночь, —

И, брося маленькую дочь,

Ушла за ними Мариула.

Я мирно спал; заря блеснула;

Проснулся я, подруги нет!

Ищу, зову — пропал и след.

Тоскуя, плакала Земфира,

И я заплакал — с этих пор

Постыли мне все девы мира;

Меж ими никогда мой взор

Не выбирал себе подруги,

И одинокие досуги

Уже ни с кем я не делил.

    Да как же ты не поспешил

Тотчас вослед неблагодарной

И хищникам и ей, коварной,

Кинжала в сердце не вонзил?

    К чему? вольнее птицы младость;

Кто в силах удержать любовь?

Чредою всем дается радость;

Что было, то не будет вновь.

    Я не таков. Нет, я не споря

От прав моих не откажусь!

Или хоть мщеньем наслажусь.

О нет! когда б над бездной моря

Нашел я спящего врага,

Клянусь, и тут моя нога

Не пощадила бы злодея;

Я в волны моря, не бледнея,

И беззащитного б толкнул;

Внезапный ужас пробужденья

Свирепым смехом упрекнул,

И долго мне его паденья

Смешон и сладок был бы гул.