— С приплыздом, — употребил Виталиково словечко Ивашников, едва не боднув бампером черный джип. На Неглинной была пробка. Джип еле полз, взревывая и чадя чересчур мощным для таких случаев мотором. Голова водителя за темным стеклом дергалась в такт неслышной музыке. У Бирюка была такая круглая стриженая голова с прижатыми ушами. Хотя Бирюк не ездил один, без телохранителя.

Если не считать мелочей, Ивашников крутился в бизнесе с восемьдесят девятого. Сначала неплохо заработал на книгоиздательстве, однако не смог уберечь капитал от реформ отважного Кибальчиша. Потом гонял на Украину бензин и сигареты, снова заработал и сгорел на подлости очень уважаемой немецкой фирмы, которой заказал на полмиллиона зимней обуви, а обувь пришла только весной.

Тогда-то Марьсергевна и ушла, без долгих обсуждений оставив дочку ему. Все же разоренный Ивашников, чей капитал измерялся шестизначным числом с минусом, платил и за дочкину гимназию, а теперь еще и за пансион в Англии. При том, что одних процентов на ивашниковские долги набегало тысяч по десять в месяц, траты на дочку ничего не решали.

Траты на Марьсергевну были посерьезнее: «ушла» в ее понимании — это не к маме ушла. Сначала потребовала квартиру, потом — на ремонт квартиры, потом пошла мебель и бесконечные кухонные цацки. Раз в неделю она приезжала навестить дочку, а после просила Ивашникова отвезти ее домой. Там, глядя в ковер на стене, они жили половой жизнью. На прощание Марьсергевна говорила: «Я знаю, что до алиментов еще неделя (или две; Ивашников давал ей деньги, как сотрудникам, пятого и двадцатого), но ты не мог бы заплатить мне пораньше?» Он платил. Простоватая теща как-то сболтнула дочке, что папу-де все равно убьют за долги и надо успеть попользоваться. Было ясно, что она не сама это придумала, а говорит со слов Марьсергевны.

Сейчас Ивашников снова взлетел, аккуратно выплачивал проценты и мог бы отдать долг, и осталось бы, но его не торопили, и он сам не торопился, потому что чужие деньги работают не хуже, чем свои.

Прослышав о таком его успехе, Марьсергевна предлагала съехаться. Ивашников отказался. Он потерял главное, что ищут в браке даже сильные мужчины: надежду на то, что, если завтра его переедет трамвай, жена будет кормить с ложечки и даст умереть в своей постели.

Половая жизнь у ковра естественным образом прекратилась. Марьсергевна заговорила о разделе совместно нажитого имущества.

Ивашникова бесила мысль о том, что за его деньги она консультируется у каких-то жучков, как его же лучше объегорить. В общем, шиш ей, Марьсергевне, а не половина. Ее потолок — пять тысяч баксов на шубу, а больше она даже потратить не умеет. Сгноила во дворе новенькую «десятку» — ездить боится, от гаража отказалась: «Далеко». Держала водителя — Ивашников оплачивал, пока случайно не узнал, что этот водитель рулит у Марьсергевны промеж ног.

Ревнуешь? — спросил себя Ивашников и ответил, что нет, просто имеется некоторая брезгливость и недоумение. Разве она не могла найти нормального мужика? Нет, ей удобнее купить альфонса, потому что нормального надо любить, а сердце Марьсергевны занято раз и навсегда: она любит себя.

Пробка рассосалась, джип рискованно обогнал инкассаторский броневик и потерялся. Ивашников еще раз подумал, что водитель джипа чем-то ему знаком. Похоже, все-таки Бирюк. Но, по словам Виталика, Бирюк уехал от мэрии час назад. Вероятность случайной встречи на улице была ничтожной. А тут еще какой-то «Запорожец», намозоливший глаза, когда стояли в пробке, свернул за «немкой» Ивашникова раз и другой. Номер «запора» не читался в зеркальце; Ивашников обернулся, скользнул взглядом по кейсу на заднем сиденье — и позабыл, зачем оборачивался.

Кейс с документами на три миллиона от мэрии… Через его руки проходили и большие суммы, но эти три «лимона» светились, как новогодняя елка на площади: открытый конкурс, о нем газеты писали и непременно напишут еще. Мол, какой-то Ивашников, обойдя известные компьютерные фирмы… Это же все равно что дать объявление: «Вниманию господ рэкетиров, мошенников и прочего криминалитета. Маленькая фирма, практически не имеющая службы собственной безопасности, ждет, кто бы ее нагрел».

Эта мысль пришла только что. То есть Ивашников знал прекрасно, что главный наводчик уголовников сегодня — пресса и, понятно, телевидение. Даже неорганизованные домушники начинают рабочий день с чтения объявлений «Продаю», и уж конечно, преступные группы следят за коммерческой информацией. До сих пор Ивашников работал тихо и на прессе не обжигался. А сейчас понял, что имеется такая возможность, и очень серьезная… Странная парочка — джип «Лендкрузер» и «Запорожец». Иномарки, господа…

Обдумать это дело Ивашников не успел. По газону, по слякотной тропочке, аккуратно ставя ноги в высоких шнурованных ботинках, шла она, и ветер залезал к ней под незастегнутый плащ. Он бросил «немку» к обочине и затормозил. «Запорожец» протарахтел мимо.

Дурак Виталька, никакая она не старая. Наши девочки всегда молодые, потому что мы смотрим на них из прошлого.

На самом деле не было у них прошлого. С Марьсергевной было, а с ней не было. Ничего, что хотелось бы. Ивашников почувствовал, что губа выпячивается сковородником и в носу щекотно от слез.

— Это кризис середины жизни, — сообщил он то ли себе, то ли «немке», и стало легче.

Она уже узнала «немку» и помахала издали рукой. Рука у нее узкая, а сильная. Ивашников помнил. Мельком он подумал, что Виталик не мог ее видеть, хотя примерно знает, на какую улицу ездит хозяин. А остальное Виталик, стало быть, напридумывал с Марьсергевной. Вот она могла догадаться, с кем встречается ее пока что муж.

Очень бы удивились и Виталик, и Марьсергевна, когда бы узнали, что Ивашников по большей части не встречается, а ждет в машине, потому что не знает ее графика и не спрашивает. Он просто сидит, сколько есть времени — когда час, когда десять минут. А потом уезжает.

— Кризис середины жизни, — напомнил себе Ивашников, чтобы не выглядеть в собственных глазах идиотом.

Последний раз он встретил ее месяц назад и понял, что теряет окончательно. Она тогда чмокнула его в щеку с бесполой симпатией, как чужого младенца. Предложил подвезти — согласилась и, не давая ему вставить ни слова, болтала о том, что видела: «А как твоя машина называется, «Опель», да?», «Коль, он тебя справа обгоняет, а ты терпишь!», «А здорово Тверская изменилась!». Ивашников дал ей визитную карточку, надеясь, что в ответ она оставит свой рабочий телефон. Не оставила. Ждал, что позвонит сама — не позвонила.

…Она была уже метрах в пяти от «немки». Надо было выйти, подхватить ее сумку или хоть дверцу для нее распахнуть, а Ивашников впал в ступор. Как сегодня в мэрии, когда хотел написать три миллиона триста, но его будто за руку держали, не шла рука. А потом Тот, Кто Давал Безошибочные Подсказки, шепнул написать на триста две тысячи меньше.

— Хорошо, что ты здесь, а то я опаздываю. — Она уселась рядом с Ивашниковым и потянула сумку себе на колени, как в автобусе. Ивашников сумку отобрал и поставил на заднее сиденье, потеснив кейс с документами на три миллиона.

— Здравствуй, — сказал он и замолчал, прислушиваясь к Тому, Кто Давал Безошибочные Подсказки. На сей раз подсказка была такая, что Ивашников сам себе изумился. Но раздумывать не стал — ляпнул, будто нырнул в холодную воду: — Сегодня я тебя трахну.

Заявление было, конечно, сильное. Лидия даже подумала, что ослышалась, но переспрашивать не стала.

— Колька, — сказала она, — сколько тебе лет?

— Вот именно, что тридцать три, — серьезно произнес Ивашников, — время собирать камни и все такое. Если замуж не пойдешь, давай так переспим. Звездочку на фюзеляже нарисуем.

— Не поняла.