От бессмертной аэрофлотовской куры она отказалась. Купила коктейльчик «Ром с кокосом» и под него незаметно умяла Трехдюймовкин бутерброд с грудинкой, солеными огурцами, салатом, укропом и еще чем-то нераспознанным.

Газированный алкоголь с жирным сделал свое дело: ее замутило, жар бросился в лицо, и своенравные внутренности запросились на выход. Тампакс прыгал, преступно выпуская наружу то, чему должен был препятствовать. Захотелось в туалет и что-нибудь выкинуть эдакое.

Лидия выползла из-под шубы, сунула ноги в «саламандры», и, покачивая бедрами и загребая по полу голенищами незастегнутых сапог, пошла в голову самолета, к горящему табло «Туалет свободен». В спину ей втыкал взгляды, как кинжалы, кавказский человек. Чтобы показать характер, Лидия движением бедра вышибла из рук у новоросса «Файненшл таймс». Тут самолет попал в воздушную яму, Лидию мотнуло, и она уселась на плечо номенклатурному чукче.

— Сорри! — почему-то брякнула она.

— Ницего-ницего, осторожна нада, — засюсюкал чукча, подсаживая крепкой, словно каменной ладошкой Лидию под попу.

С приданным чукчей ускорением она влетела в туалет и столкнулась нос к носу со своим отражением в зеркале. Ну, хороша. Красная, потная, на груди крошки от бутерброда, причем не только хлебные, а весь рецепт, даже крохотная веточка укропа. Глянула вниз — Господи, по ногам, по колготкам текла красная струйка. Придется принимать ванну на высоте десять тысяч метров.

Лидия плескалась долго, извела кучу бумажных полотенец. Достала из лифчика припрятанный тампакс, водрузила его на место, замыла колготки, как могла пригладила волосы. Что еще? Оказывается, юбка, которая стала ей велика со вчерашнего дня, перекрутилась вокруг талии. Разрез должен был находиться сзади, а сполз на левый бок, и, выходит, она плюхнулась на чукчино плечо голой ногой. Хмелек спадал от холодной воды, и становилось стыдно. Лидия боком выползла из туалета и, как дебютантка провинциального театра, долго не решалась выйти в салон из-за шторки.

Малочисленные народности Севера встретили ее появление счастливыми улыбками. Обласканный столь экзотическим способом крайний чукча смотрел как победитель, остальные чукчи поглядывали на триумфатора с явной завистью, но все-таки радовались за соплеменника. Не исключено, что по их традициям Лидию можно было считать уже своей женщиной. А сидящий у окна самый мелкий северянин явно загрустил. Он держал в руке недоеденную ножку полетного цыпленка и смотрел в иллюминатор. Наверное, привезет гостинец своей ездовой собаке, пришла в голову Лидии очередная дурь.

— Ну, как вы? Не ушиблися? — доверительно спросил обласканный и схватил ее за руку своими каменными пальчиками.

— Что вы, спасибо, извините, — забормотала она, вырываясь.

Чукча похлопывал ее по руке другой каменной ладошкой.

— А вам не больна?

— Нет, нет, что вы! — рвалась на волю Лидия.

Соплеменники ликовали, даже необласканный с куриной косточкой заулыбался. Лидия вырвалась. И обнаружила в своей руке визитную карточку: «Бельдыев Энэл Сэренович. Председатель правления Ханты-мансийского нефтебанка».

Вот тебе и оленеводы Севера!

Лида летела на Восток, в сторону вращения Земли, со скоростью около девятисот километров в час, и вечер для нее наступал вдвое быстрее, чем для оставшихся в Москве людей. У нее было уже восемь, а на десятитысячедолларовом «Роллексе» Бориса Ефимовича Станюковича маленькая стрелка только подползала к шести.

Закрывшись в комнате для отдыха позади своего кабинета, Борис Ефимович собирался ужинать. В старости начинают раздражать повседневные обязанности перед своим телом: бритье, мытье, одевание-раздевание, причесывание. Даже вкусная еда из удовольствия превращается в какую-то бензозаправку. А уж как раздражают стариков люди, лучше не вспоминать. Итак, Борис Ефимович ужинал один, отослав даже повара-аргентинца.

Под серебряным колпаком на подносе перед Борисом Ефимовичем лежал запеченный по-аргентински цыпленок интересной судьбы. Его вырастили в подмосковном хозяйстве, когда-то снабжавшем экологически чистыми продуктами членов ЦК КПСС. Цыпленок приходился праправнучатым племянником цыплятам, слопанным еще незабвенным Леонидом Ильичом, и рос не в клетке на конвейере, как напичканные гормонами куры, предназначенные для народных масс. Он гулял по специально для него выращенному райграссу, салатной травке, клевал отборное зерно и пил исключительно артезианскую воду.

Потом наступил цыплячий звездный час. За ним приехали в «Мерседесе». Его посадили в специальную клеточку с кормом и питьем, чтобы цыпленок не волновался и не отравлял свой организм веществами страха. На коленях, чтобы цыпленка не растрясло, его отвезли в тот самый аргентинский ресторан, где Анидаг пыталась соблазнить Лидию. Ресторан принадлежал Борису Ефимовичу. Наконец, повар, вышедший к цыпленку, чтобы не напугать его шумами и запахами кухни, ловко свернул ему голову и потащил трепещущее тельце на разделку.

Добавим, что запекался цыпленок с дюжиной специй, привезенных со всех концов мира, и картина будет полной: вот вам цыпленок на серебре, вот Борис Ефимович, уже заткнувший за воротник салфетку.

Сверкающий нож взлетел над растопыренными цыплячьими ножками, и вдруг в дверь постучали.

Этого не могло быть. Кроме Ольги Павловны, секретарши-кагэбэшницы, в комнату для отдыха не заходил никто. А уж Ольга Павловна знала, что, когда босс ужинает, беспокоить его нельзя.

— Кто там? — Борису Ефимовичу стало даже интересно, что за срочная необходимость заставила дисциплинированную секретаршу нарушить запрет.

— Проверка сигнализации, — ответил несолидный высокий голос.

— Уволю, — сквозь зубы пообещал Борис Ефимович не слышавшей его секретарше, хотя увольнять ее не собирался. Просто в его возрасте полезно сразу сбрасывать отрицательные эмоции. А монтеру он крикнул: — Зайдите через полчаса. Вам что, секретарь не сказала?!

— У меня рабочий день уже кончился, — с природным хамством работяги сообщил монтер. — Придется вам на ночь остаться без сигнализации.

Борис Ефимович выдернул из-за воротника салфетку, скомкал и швырнул на пол. И пошел открывать, потому что порча сигнализации на ночь глядя — дело часто неслучайное и всегда подозрительное.

Монтер был подлысоват, мелок и одет в старую куртку с оторванным и косо пришитым рукавом.

— Где у вас кнопка? — спросил он, раскрывая на ходу пластмассовый кейс древнесоветских времен. Борис Ефимович показал: снизу на крышке стола. Если нужно поднять тревогу, нажимай кнопку хоть рукой, хоть коленом.

— А вторая?

Борис Ефимович показал и вторую, замаскированную под обивкой кушетки.

Монтер одобрительно кивнул, достал из кейса маленькие блестящие кусачки и перерезал провод от кнопки под столом и провод от кнопки на кушетке.

— Вы… Вы что?!! — захлебнулся Борис Ефимович.

— Я же предупредил: придется вам на ночь остаться без сигнализации, — абсолютно серьезно заявил подлысоватый, и Борису Ефимовичу очень, очень захотелось верить, что он не киллер, а все-таки настоящий монтер, который отрубил сигнальные кнопки по каким-то техническим соображениям.

— Вы только не волнуйтесь, Борис Ефимыч. Присядьте.

Назвав его имя, подлысоватый похоронил остатки надежд Бориса Ефимовича. Монтеру не нужно знать, как зовут клиента…

Рядом с колпаком, под которым остывал цыпленок, легла любительская цветная фотокарточка: Борис Ефимович и эта наглая девчонка Лида в окружении японцев. Японцы и снимали.

— Вот число и месяц, аппарат их впечатывает автоматически, — стал пояснять подлысоватый. — Вот ваши замечательные часики, «Роллекс», кажется? В лупу можно разглядеть, что на них половина седьмого. А вот гражданка Парамонова, которую никто не видел с тех пор, как она пять минут спустя села в ваш лимузин.

Борис Ефимович не стал гадать, кто он такой, этот псевдомонтер. По уловкам, хамским и бесшабашным — мент, причем низкого уровня. Но менты в наше время работают на кого угодно, от банкиров до уголовников. Важнее сейчас было прикинуть, как вывернуться из ситуации.