Есть вещи, которые я не берусь описывать. Они пошлее порнухи и отвратительнее испражнений на обеденном столе. Это речи политиков и женские драки. С визгом, с матом, с корябаньем ногтями (у Лидии, как у всех химиков, короткие — нечем вцепиться, — но и накладные алые когти Марьсергевны отклеились после первой же попытки запустить их сопернице в лицо). В общем, дело закончилось тем, что Лидия очень, очень больно получила по голове рукояткой обреза и упала на пол рядом с Ивашниковым. Обрез уставился ей в лицо.

— Сука! — попыталась доплюнуть до Марьсергевны Лидия.

— Это кто сука? Я чужому мужу не подставлялась.

— Самой не надо было брать чужого!

— Чужого?! — взвилась Марьсергевна. — Да кто он был без меня, гегемон несчастный! Нож и вилку его держать научили! Это вы, профессура гнилая, все боялись запачкаться! Да в конце концов, я ему дочь родила!

— Подумаешь, мастерица! Заложила своих змеиных генов, еще намучаемся! Если бы вы, стервы, наших парней не уводили, мы бы своих детей могли народить!

Ивашников пришел в себя от их криков, тяжело поднял голову и прошептал:

— Лида…

Он смотрел не на Лидию, а на Марьсергевну!

— Коля, Коленька, я здесь! — затеребила его Лидия.

Ивашников доверчиво положил голову ей на плечо. Краем глаза косясь на соперницу, Лидия еще раз изумилась своему с ней сходству, которое только увеличилось с годами: Марьсергевна была как ее отражение в зеркале. Только накрашенное и сильно разозленное отражение.

— Поцелуйтесь на дорожку, шерочка с машерочкой. Нет, каков подлец, а? — из-за отсутствия других слушателей она жаловалась Лидии. — Думал, я не догадаюсь, зачем он купил этот склад. А мне только показали, и я сразу поняла: здесь же кислоты несколько тонн! Меня, значит, в кислоту, а сам с новой женой — во Францию, миллион проедать!

— Сдурела, Машка? Почему во Францию? — косноязычно пробормотал Ивашников. Лидия стала закатывать ему рукав и уже на запястье увидела следы уколов. На игле держат, сволочи!

— Что, что он говорит?!

— Он говорит: сдурела Машка, — с удовольствием повторила для Марьсергевны Лидия. — И во Францию мы не собирались. Это, по-моему, ты хочешь во Францию, прожрать миллион, и валишь с больной головы на здоровую.

— Ты мне зубы не заговаривай, не выйдет. — Марьсергевна опять стала поглаживать обрез. Подзаводила себя: не так-то просто выстрелить в человека. — Ты его сообщница. Раскусила я вас! Меня — в кислоту, а сами во Францию…

Она пошла по второму кругу. Похоже, Франция была у Марьсергевны навязчивой идеей. Да она сумасшедшая, охнула про себя Лидия. Ну Колька! Ну выбрал женушку!

— Попил кровушки! Сколько ты меня обманывал?!

— А сколько? — вдруг чистым голосом спросил Ивашников.

Марьсергевна глубоко вдохнула, еще, еще… и вывернулась:

— Да ты сто раз пытался, это я тебе не давала себя обмануть!

Вошел аккуратный Виталик в перемазанных грязью лаковых туфельках. Лидия посмотрела на свои ноги: они по щиколотку были в грязи, как в черных блестящих сапожках, но ни холода, ни сырости она не чувствовала.

— Приперся! Новый директор фирмы! — объявила Марьсергевна. Вот, значит, на что она купила Виталика. — Где ты ходишь?! Почему я все должна за тебя делать?! На!

И она сунула обрез в руки Виталику. Новый директор фирмы сделал жест, будто хотел спрятать руки за спину, но не успел.

— Я никогда не хотел убивать Николая Ильича, — сказал он, глядя куда-то между Ивашниковым и Лидией. Она поняла, что Виталик говорит о хозяине в третьем лице, потому что знает: Ивашников под наркотиками. Значит, убивать не хотел, а хотел заколоть его до сумасшествия. Хозяина в больницу, сам — в директора.

— Где Люська? — спросила его Лидия.

Виталик глядел в пол.

— Ничего не случилось с вашей Люськой, только связал ее изолентой.

Марьсергевна всполошилась:

— Какая Люська, ты что? Какая изолента? Веди ее сюда. Люську тоже придется.

— А еще кого? Маму родную, президента? — огрызнулся Виталик. — Не стесняйтесь, заказывайте!

Марьсергевна с гаденькой улыбкой запустила руку в сумочку и вытащила очень большой пистолет, который, похоже, один всю эту сумочку и занимал.

Грохнул выстрел, пуля вжикнула у Виталика над головой, пробила металлическую стенку ангара и унеслась искать своего дурацкого счастья. Было ясно, что Марьсергевна выстрелила не по случайности, что кто-то не просто показал ей, куда нажимать, а научил, натренировал и сейчас она с большим удовольствием показывает публике свое умение.

— Сейчас ты стреляешь в этих, — сказала Марьсергевна, гипнотизируя Виталика черным глазком пистолета. Она держала оружие не двумя руками, как в американских боевиках, а одной, но, чувствовалось, очень правильно держала. — Потом вместе сходим, приведем сюда Люську. Зачем мне Люська, при чем тут Люська?! Я не хочу никакую Люську!

У Лидии пелена с глаз спала: никакая Марьсергевна не сумасшедшая, и нет у нее ни жестокости убийцы, готового идти по головам, ни характера, ни воли, а есть бабское «хочу», с которым жены разоряют и подводят под тюрьму мужей-кормильцев, а совсем маленькие дети разбирают на крылышки и ножки кузнечика, а потом, может быть, плачут из-за того, что он сломался и перестал прыгать.

— Колька, какой же ты дурак, Колька! — затеребила она клюющего носом Ивашникова. — Пять лет с ней прожил и простым вещам не научил. Что ты с ней делал, когда не спал?

— Ее первую, — сказала Марьсергевна, — пускай Коленька полюбуется.

Пистолет поднялся и уперся Виталику в затылок:

— Ну?

— Сейчас, — побледнев как полотно, суетливо забормотал Виталик. — Сейчас, сейчас…

Обрез уставился на Лидию. Она зажмурилась.

Грохнул выстрел…

И отражения в зеркале не стало. На исшарканном ногами пыльном цементном полу лежало тело, совсем Лидино, одетое в почти такой же, как на ней, костюм. Но у тела не было лица. Жуткое месиво, оставшееся на месте Марьсергевниной головы, расползалось густой, как кетчуп, пузырящейся лужей.

— Я нечаянно! Я только хотел отнять у нее пистолет! — сказал Виталик, бросил обрез и, по-детски кривя рот, залился слезами.

Стараясь не глядеть на Марьсергевнину голову, Лидия дотянулась до тела и нашла в кармашке ключ от наручников.

— Пойдем, Коленька, — освобождая Ивашникова, сказала она. — Пойдем, мне столько нужно тебе рассказать!

Виталик подполз к ней, обхватил за колени:

— Лидия Васильевна, Лидия Васильевна, вы ведь говорили, что простили меня, вы же меня не бросите?!

— Конечно не брошу, — вздохнула Лидия, думая вовсе не о Виталике, а о пока что незнакомой ей Наташке. О девочке, чья мать пыталась убить отца. Наташка не должна была узнать об этом.

— Не брошу, дурачок, — повторила Лидия. — Ты же как-никак служащий фирмы «Ивашников». А репутация фирмы должна быть — что?

— Безупречна, — одними губами прошелестел Виталик.

По меньшей мере десяток соседей видел, как Марьсергевна вернулась домой и поставила свою вишневую «десятку» на обычное место у детской горки. Все запомнили именно этот день и даже час, потому что вернулась она явно не в духе, поцарапала о горку дверцу машины и, выйдя, долго царапину рассматривала, ругалась и пинала ногами колеса «десятки».

Потом она поднялась к себе. И пропала, как тысячи других без вести попавших людей в Москве.

Что на самом деле случилось с Марьсергевной, где Марьсергевна?! А плывет Марьсергевна по городской канализации, по Москве-реке, впадает Марьсергевна в Каспийское море. И поделом ей, дряни!

Как обычно, через неделю у Ивашникова приняли заявление на розыск жены. Как обычно, ведущий дело оперативник начал с проверки мужа. Но полную непричастность Ивашникова к исчезновению Марьсергевны подтвердили несколько человек. Этот сразу понравившийся оперативнику спокойствием и деловитостью бизнесмен сам был похищен, очевидно, по заказу конкурентов и нашелся только на следующие сутки после исчезновения своей жены, причем в виде, исключавшем его участие в преступлении. Ивашников был истощен и обколот наркотиками. Физическую форму он смог восстановить только после недельного лечения в интенсивной терапии.