Со стороны Арзамаса плыли на трёх лодках вооруженные люди в мундирах. Вот они остановились на отлогом месте, лодки привязали к прибрежному ивняку и поднялись на пригорок, туда, где несколько минут назад резвились медвежата. Оглядевшись, принялись ставить шалаш.

Волоча больную ногу, Захар поспешил в Сеськино, не разбирая дороги. Торопился и не заметил, как наткнулся на лося. Это был Отяжка. Самец недобро замычал, но на человека не бросился. Медленно, будто нехотя, скрылся в кустах. Захар, с облегчением переведя дух, продолжил свой путь. «Да, видно, не миновать нам Медвежьего оврага, — думал по дороге Захар, — только там можно спрятаться всем селом от разных напастей. Правильное решение приняли недавно в Репеште. Люди знают: вилами да серпами голову не спасёшь, а только погубишь. Правда, Гераська Кучаев купил им ружья, но мы стрелять из них не умеем да и побаиваемся».

… В середине дня из Сеськина вышли семьдесят подвод: всё здоровое население покинуло своё село.

Отяжке надоел темный, густой лес, опротивели надоедливые комары и мошкара. Вдобавок на днях его покусал рой диких пчел, и тело до сих пор зудело. Хотелось зайти по грудь в прохладную воду, напиться вдоволь, а затем постоять на ветерке, ощущая далёкие манящие запахи, каких в лесу не бывает. Лось вышел на берег Сережи и замер от восторга: перед ним раскинулась бесконечная равнина, поросшая густой зеленой травой. Оттяжка радовался тому, что вырвался на волю, радовался чистой речной воде, бил ногами землю, тряс мощной головой. Пасся у реки день. А ночью, когда долину обнимала ласковая тишина, он, протрубив на всю округу свою призывную песню, ложился под кустом спать и видел во сне свою лосиху.

Отяжка не знал, что за ним уже второй день наблюдает коварный враг — седой матёрый волк. В полночь он вышел из густого кустарника и притаился невдалеке от спящего лося. Отяжка спал чутко. Он почувствовал опасность всем телом, вскочил на ноги, готовый отразить нападение. Но волк почему-то не бросился на него. Виляя хвостом, он поднялся на ближайший пригорок, куда сельские девки и бабы хаживали за земляникой, и стал ждать своего счастья. Отяжка, дрожа всем своим могучим телом, долго смотрел на серую спину хищника. Наконец волк поднялся, тявкнул домашней собачкой и нырнул под ближайший куст. Вскоре он снова вышел, но только с противоположной стороны.

Прихрамывая на раненую ногу, Отяжка завертелся на месте, в любую минуту готовый растоптать врага. Обнажил жёлтые зубы, угрожающе захрапел и бросился на волка. Тот, прижав хвост, увернулся от удара, отбежал прочь. Отяжка поднял голову и радостно замычал. Когда волк возвратился, только лениво повёл ушами. Но хищник пополз змеёй по густой траве в его сторону снова. И ни одна жилка у него не дрожала, лишь глаза горели в темноте яростным огнем. Наконец он прыгнул на Отяжку сзади и вцепился ему в хвост. Лось пытался ударить врага задними ногами, да куда там, волчьи зубы сомкнулись мертвой хваткой. Отяжка, изогнувшись, дёрнулся, что было силы, вперёд. Волк отлетел, зажав в пасти окровавленный лосиный хвост. Отяжка взревел от боли. Морда его приникла к земле, и в тот же миг острые волчьи зубы лязгнули возле мягкой шеи лося.

Кузьма Алексеев вел своих людей только ему известными дорогами. Впереди всех ехали Листрат с Никитой. Словно нитка за иголкой — куда отец, туда и сын. Вокруг раскинулось пустынное поле. По нему невидимым резвым жеребёнком гулял веселый ветер, клонил к земле белые ромашки. С верху на путников смотрел утёс, как каменный богатырь, который словно бы охранял их и указывал путь. С самых древних времен здесь проживают эрзяне: пашут землю, пасут стада, занимаются охотой, рыбной ловлей.

Никита то и дело спрашивал своего отца, где они едут. Тот добродушно и охотно ему отвечал:

— Вокруг, сынок, поля, леса и озёра. В ту сторону пойдёшь — Лысково будет. По реке вверх на судне поплывешь — до Ярославля доедешь, по Волге вниз тронешься — в Каспий упрёшься. Есть такое море, оно шире широкого.

— До самого моря эрзяне живут? — оцепенев от услышанного, спросил Никита.

— Не только эрзяне, другие народы там живут! В былые времена эрзяне жили по берегам реки Камы, я слышал про это. Теперь они в разных местах свою долю ищут.

— А Нижний Новгород большой?

— Поменьше Петербурга будет. Сотня улиц в нем. Все они раскинулись вдоль Волги и Оки. Давным-давно его Обран-ошом называли, в нём родичи Пургаза жили. Был такой мордовский царь — воевода грозный.

Никита остановил коня, долго смотрел на выплывающую с запада тучу.

— А Нижний далеко от нас?

— За три дня до него пешком дойдешь.

На тучу Листрат смотрел с грустью, словно она несла ему невеселые думы.

— А до края земли можно доехать? — мальчик снова пристал к отцу.

— Земля наша, сынок, круглая, нет у неё ни конца, ни края. Вырастешь, сам это поймёшь.

Остановились на ночлег на небольшой поляне, от которой брала своё начало отлогая гора, а на вершине стоял каменный идол-богатырь. Коней стреножили, пустили на луг. Насобирали сухих веток, разожгли костёр. Никита лёг возле отца, раскинув руки, глядел в небо. Листрат лежал, подложив под голову седло. На небе мерцали крупные и мелкие звёзды.

— А небо, сынок, вроде окияна, звёзды на нем — божьи ангелы-хранители, — шепотом стал объяснять Листрат. — Там, далеко-далеко, есть остров Буян, который сложен из золотых кирпичей. На нём льются молочные реки с кисельными берегами, ручьи медовые текут.

— А люди где, тятенька?

— Люди? Они, как мы с тобой, на земле. Живем по старым обычаям дедов наших и отцов. А когда приходит время, позовет всех нас к себе Верепаз.

Костёр то затухал, то вновь разгорался. Никите казалось, это не отец говорит, а каменный богатырь на вершине горы, наблюдающий за ними.

— Земля, сынок, без конца и края, много на ней лесов и рек. И людей разных. Жаль, они плохо понимают друг друга, часто враждуют, — Листрат замолк, задумавшись о чем-то.

— Кода минек, эрзятнень, а чарькодить, истя, тетяй? — Никита стясь кенерепакарензэ лангс. — Икелест мезень кисэ чумотано?[9]

Листрат не сразу ответил сыну, долго думал, затем сказал:

— Это богатеи ненасытные житья нам не дают. И землю у нас отобрали, и свободу, а теперь и богов …

— Вот почему нашу Репештю они разоряют, теперь я понял.

Листрат обнял сына и, успокаивая его, сказал тихо:

— Пока живы, будем нашу Репештю защищать! А теперь давай спать. Утром подумаем, как жить нам дальше.

Дни стояли знойные и сухие. Дождя не было давным-давно. Хлеба стояли реденькие, травы — с вершок. По какому бы селу эрзяне ни шли, повсюду попы с иконами молебны служили о ниспослании милости божией. Эрзяне тоже просили у своего Верепаза дождя. Только он их не слышал. Раскалённое добела солнце продолжало сжигать траву, деревья, вычерпывать и опустошать речки и колодцы. Люди боялись, что опять начнется голод.

В село Тёплый Стан вошли к вечеру. На пригорке — каменная церковь и большой барский дом. Вокруг кучками, вроде бедных овечек, стояли, нахохлившись, домишки без окон, крытые соломой. Дул обжигающий губы злой ветер. Ивовые кусты вдоль улицы поникли от зноя. Вдруг послышался конский топот. Из-за домов на улицу выскочили два белобрысых парня верхом на конях, за ними — черный, как деготь, мужик. Он грозил кому-то вилами. Потом показались бабы. Они бежали по пыльной дороге и что-то наперебой орали. Можно было понять: случилась какая-то беда.

Под окном, на завалинке приземистого домика, сидел седой старичок. Дауров подошел к нему и, почтительно поздоровавшись, спросил:

— Что случилось, отец?

— А вы кто такие будете? — прищурившись, спросил тот. — Куда путь держите?

— Эрзяне мы, отец. Судьбу свою ищем, — ответил за Листрата подошедший Кузьма Алексеев. — Что в селе-то деется? Может, полицейские орудуют?