Серафим вспомнил о последнем письме от Вениамина, где тот жаловался на мордву Терюшевской волости, которая встала против церкви. «Да, нелегко придется Вениамину, — вздохнул Серафим, — если уговоры не помогут, только кнут да плаха усмирят бунтовщиков. А грех-то это какой! Не приведи Господь!»

Серафим отбросил дерюгу, сел на край сундука. Душно. Жарко. Крестясь, пробормотал:

— Что угодно Богу, то и творит…

После аудиенции у императора Куракину пришла мысль заехать к Трубецкому, своему шурину. Не успев выйти из кареты перед большим домом князя, Алексей Борисович увидел, что сам Пётр Сергеевич, будто ожидая его, стоит на крыльце. Радостно поприветствовали друг друга. Прошли в гостиную. Трубецкой показал гостю недавно купленные дорогие картины. Поговорили о том, о сём, о последних столичных новостях, и хозяин пригласил Куракина в кабинет, где, к удивлению гостя, уже был накрыт стол на три персоны.

— Ты кого-то ждёшь, Пётр Сергеевич? — только сейчас почувствовал неловкость от своего неожиданного визита Алексей Борисович.

— Да не смущайся, я тебе всегда рад, — успокоил Трубецкой. — Сына жду. Сергей хотел заехать.

— А Мария Петровна где? — спросил Куракин о жене хозяина.

— Уехала к Софье Алексеевне Сент-Приест. Ей из нижегородского имения плохие вести прислали. А ты же знаешь, что наши сёла — по соседству, выходит, и заботы общие, — объяснял Трубецкой. — Мордва непокорная голову поднимает.

— Да погоди ты расстраиваться, — успокоил шурина Куракин. — Спрошу Руновского, какие у него там пророки появились. — Пошли в Нижний своего человека, пусть он добром-ладом посмотрит, какие причины имеются для смуты у мужиков. А ещё лучше — поехать и посмотреть на месте самому.

— Перед рабами презренными на колени ставишь меня, князь? — разгневался Трубецкой. Дрожащими руками сунул в мундштук сигарету. Закурил. — Давненько хотел спросить тебя: зачем сколько сыщиков держишь, если пользы от них никакой? С каким-то сельским пророком и то справиться не смогли.

После тягостного молчания Трубецкой добавил сердито:

— И духовники наши, считай, только рясы умеют носить.

Куракин в ответ что-то хотел возразить, но тут в кабинет вошел высокорослый здоровяк в мундире штабс-капитана, с грачиным могучим носом, узкоскулый, глаза навыкате, покрасневшие. Поздоровался рассеянно с гостем, прошел к горевшему камину. Сам весь дрожал.

— Что это с тобой, Сергей? — Трубецкой приподнялся из-за стола и удивленно уставился на сына.

— Какая-то лихоманка ко мне пристала, все тело ломит, — бросил тот нехотя.

— Ну, я пошел, дела… — Куракин стал прощаться, сочтя себя лишним.

Трубецкой не стал его задерживать, вежливо проводил до кареты и пообещал нанести ответный визит вместе с княгиней.

Несмотря на яркий солнечный день, в спальне Софьи Алексеевны было сумрачно, словно тёмной осенней ночью. Сквозь задвинутые плотные шторы не видно белого света. Воздух пропах горячим воском и ладаном. Повсюду разложены молитвенные вещи: иконки, кресты, свечи. В небольшой стеклянной бутылке желтел привезённый из Святой земли песок. Софья Алексеевна усердно молилась. Слова молитв перемешивались с жалобами и стонами:

— Господи, чует сердечко моё несчастье грядущее… И сны пошли какие-то недобрые… И где ж моя доченька? Куда запропастилась? Заступница, спаси и помилуй мою Алевтинушку!

Тут в дверь осторожно постучали, и, не дожидаясь ответа, вошла гостья, княгиня Мария Петровна Трубецкая. Быстрая, юркая, как веретено в руках пряхи-мастерицы, она завертелась, замахала руками:

— Софья Алексеевна, матушка, какие такие подозрительные байки ты нашептала намедни моему муженьку в ухо, а? Какие это в нашем краю пророки нашлись?

— Проклятая сторона! Одни пьяницы, нищета да грязь. Что еще ожидать от тёмного народа?! — Графиня устало поднялась с колен.

— Господи, что за напасти такие свалились на наши несчастные головушки? — продолжала тараторить Мария Петровна. — Ну да ничего, голубушка, не печалься. Сходи к Аракчееву, ты его знаешь. Пошлет он в Нижний военный отряд, солдаты наведут порядок. Алексей Андреевич скор на расправу!

— Правду говоришь, княгинюшка, силы у Аракчеева большие, да нынче, я слышала, к нему не всякого пускают в кабинет-то. Вчера я была у архимандрита Серафима, так он так мне шепнул на ушко: Аракчеев об одних военных казармах заботится.

У Трубецкой снова развязался язык, она с жаром предложила:

— А ты, голубушка, свою Алевтину на поклон пошли к Аракчееву, лучше будет! Она двери самого государя ножками пинает. Аракчеев в Сеськино-то полк отправит, а не двадцать зачуханных солдат. Заодно и наше село спасёт!

От услышанного графиня оцепенела. Долго стояла с одеревеневшим языком. Но вот, подняв руку над головой, словно собираясь ударить, пошла на княгиню:

— Что мелет твой поганый язык? Дура! Я вот к самому императору пойду! Скажу, так, мол, и так: Трубецкая на тебя наговаривает, государь!

Мария Петровна побледнела и — бац! — упала в обморок. Изо рта пошла пена, ее руки распластались по полу.

Сергей Трубецкой явился в казарму на дежурство. Тело своё он не чувствовал, словно его и не было. Отлёживаться некогда: его полк проверял только что полученные новые пушки. Стрельбища затянулись до позднего вечера. И к тому же офицер на замену штабс-капитану почему-то не пришел. Пришлось оставаться в казарме на целую ночь.

В караульное помещение Сергей приказал принести водки и крепкого чая. Горло перевязал теплым шарфом и начал пить. Мысли путались, клонило в сон. «Сейчас бы самое лучшее — выспаться. И жар пройдет», — думал с тоской Сергей. Но до утра целая вечность… И тут его словно в грудь ударили: перед ним в генеральском мундире стоял император Александр Павлович. Сергей протёр глаза, прогоняя видение. Но оно не исчезло, а грозно спросило:

— Кто тут командир? Почему на шее тряпка? А-а, никак пьян? На четверо суток на гауптвахту!..

Сергей глядел на императора как сквозь туман, всё не мог понять — во сне это или наяву. Он хотел по всей форме доложить императору, поднялся, шатаясь, прохрипел:

— Ваше Величество!.. — И закашлялся надсадно.

— Так ты, штабс-капитан, огнем горишь, болен, похоже. А ну, марш домой!

Император также неожиданно исчез, как и появился. Сергей одним глотком допил оставшуюся водку, вытер рукавом мундира мокрый пот со лба и прилег на жесткий топчан. Так, горя жарким пламенем, маясь и дрожа всем телом, провел всю ночь. А утром поступил приказ полку участвовать в маневрах. От казарм, с берегов Фонтанки, четыре полка двинулись в сторону Зимнего дворца. Одетые в мундиры, солдаты казались бесконечной текущей рекой. Храпели лошади, доносились выстрелы, громыхали пушки. Солдаты разыграли сражение, то наступая, то обороняясь.

Вместе со всеми в атаку шел и Трубецкой. Разгоряченный азартом «боя», он забыл о простуде и жаре, вёл своих солдат на «врага», кричал охрипшим голосом «Ура!»… Наконец учения закончились, все встали в строй. На белом рысаке, подняв вверх нагайку, появился император. Он был в том же генеральском мундире, который Сергей видел вчера, только вместо беличьей шапки на его голове была теперь треуголка. Александр Павлович остановил фыркающего рысака перед полком Трубецкого, дёрнул за повод — жеребец поднялся на дыбы. Император поблагодарил всех за хорошую службу. Объехал строй и неожиданно узнал Сергея. Поманив его пальцем, спросил, улыбаясь во весь рот:

— Выздоровел, значит?

— Некогда болеть, Ваше Величество!

— Как зовут? — спросил император.

Сергей ответил. Царь, подумав немного, сказал:

— Достойный сын достойного отца…

Белый рысак государя яростно фыркнул.

На другой день Сергей Трубецкой получил приказ явиться в Зимний. Александр Павлович принял его в своём кабинете.

— Я слышал, среди офицеров кое-кто осуждает существующие армейские порядки. Хотел бы знать Ваше мнение, штабс-капитан.